Сам я курю «Беломор». Причём курю его сам для себя. Некоторые курят для других, для окружающих, чтобы пустить им пыль в глаза, а сами для себя не курят, а – наоборот, кашляют и с отвращением отплёвываются. А за мной даже в замочную скважину приятно подглядывать – сам с собой я курю и с таким же большим удовольствием и мастерством.

Вообще, в «Беломоре» много преимуществ
Во-первых, он – источник чистых вдохновений.
Во-вторых, нордическое название «Беломорканал», намекающее на горькие превратности судьбы и широкий русский размах.


В-третьих, его брутальность. «Беломор» не уравнивает с женщиной, как какой-нибудь «Пегас» или «Феникс», а, напротив, возвышает над ней. Если моя жена по своей беспринципности иногда затягивается «Беломором», она строит такие рожи, что мои глаза начинают выражать к ней жалость и превосходство. Как им, кстати, и положено от века.
Следовательно, в-четвёртых, «Беломор» отпугивает своей мощью нахальных стрелков.
И наконец, в-пятых, артистически замятая папиросина в зубах неотличима от косячка.

Оцените такой случай. В одной южной республике как-то ели мы хинкали. В отличие от моей жены, хинкали в меня не полезли, и я, закурив «Беломор», приналёг на пиво. Вы себе не представляете, каким обожанием, заботой и традиционным гостеприимством окружили меня посетители хинкльной! Да моя жена всем своим изумительным аппетитом и жестокой красотой не смогла привлечь к себе и десятой доли доставшегося мне внимания. А всё почему? А потому что жители южной республики вобще не отличают папиросу «Беломора» от косячка. Что им не папироса – то и косячок! Я считаю, что это правильно. Фабрика «Дукат» набивает «Беломор» такой острой отравой и кислым дерьмом, что одна пачка сравнима по членовредительству с грузовым трамваем.
Однако ежели «Беломор» вдохновляющ и поэтичен, то косячок скорее одушевителен и музыкален. Один раз я весьма и весьма одушевился в государственной капелле им. Глинки. Это было зимой. В городе-музее Ленинграде стояли чёрные ночи и падал снег. И в этой ночи и снегу, окружённые ночью и засыпаные снегом, повалили мы слушать музыку. Мы – это я, ещё одного засыпало снегом до полной неразличимости, и – художник Парамон. Начали мы посещение государственной капелы с сортира, дёрнули по косячку в стиле ампир и как раз поспели на галёрку к началу концерта. Тут музыка и зазвучала. Зазвучало сочинение Генделя для органа и камерного оркестра. Большой красоты и сочности музыка. Орган гудит – «ууу-ууу», а скрипки – «парам-тирим-туту-тирим-парам».

Бог его знает, что там сочинил Гендель, но чем дальше, тем задорней становился мотивчик, а замысел композитора смелее и остроумней. С третьего такта в ушах захрюкали какие-то поросята, а щёки наши раздуло от радости.
И наконец мы, уже не стесняясь, прыскали на каждый си-бемоль, а начиная с анданте, хохотали, не останавливаясь.
Парамон ушёл туда, откуда пришёл и как дурак час ещё хохотал, спуская воду в толчке. Я же отдался музыкальной стихии. Правда, по инерции меня проволокло мимо Антонио Вивальди, но, когда объявили Томаззо Альбиони, я был уже свеж и печален, как огурчик. Удивительное действие оказал на меня Томаззо Альбиони. Горючими слезами заплатил я за наш идиотский смех. За себя и за Парамона заплатил. Навалилась на меня органная музыка, как Петроградская ночь, заметался перед глазами густой снег и сердце зарыдало во мне, как скрипка. Превиделось, что бреду я среди завываний в поисках утраченного, но не будет дано мне, а скоро, слишком скоро долбанёт в меня Крейсер Аврора из головного орудия и ворвутся внутрь балтийские матросы.

Я как-то сочувствую всему временному и преходящему, будь то скуренный о пятки косячок или же дом Романовых. Ведь однажды и в меня стреляла Крейсер Аврора. Был и я молод лет пятнадцать назад. И был я тогда симпатичен и очень доверчив кдевушкам.
Ну, в одной компании выпивали водку, в конце третьего дня говорят мне:
- Вставай! Крейсер Аврора сюда идёт!
Что делать, я принарядился, закусил, сижу, смотрю на дверь. Тут звонок, входит Крейсер Аврора, стреляет в меня и срубает со всех ктушек.
Никогда больше я её не видел, но туманное воспоминание сохранил. И хорошо, что не видел. Сообщали мне, что лечилась она от какой-то женской болезни, принимала гормоны и, к несчастью, выросли у неё от этого мужские усы.