Ну что, побуду, пожалуй, на полставки совестью народа – раз уж речь зашла о ЕГЭ. Итак, мои неведающие друзья, Герцен звонит в колокол.
Что нынче происходит у нас с реформой образования, к которой я испытываю ностальгический интерес? Реформа образования у нас, благородные доны, профанируется. Как и военная, к которой я, слава богу, не имею прямого касательства. Как, подозреваю, и любая другая – но, впрочем, не об этом речь.
Благой целью введения ЕГЭ было обеспечить равный доступ учеников из Москвы и Ханты-, скажем, Мансийска в столичные вузы, дать объективную оценку знаниям учеников (заметьте, не повысить оные, а сугубо оценить) – и, в общем-то, все. Потому как нивелировка статуса школы и пренебрежение программой (то есть непосредственно школьным материалом) были достаточно очевидны. Для «повышения качества знаний» таинственные люди пытались разработать невнятные новые учебные планы, не зная о том, что уже существующие удовлетворяют всем разумным пожеланиям – их достаточно было просто воплощать в жизнь. Да и скажите, кто из учителей, кроме лентяев-формалистов, когда-нибудь смотрел на эти самые учебные планы? Н-да. Учебные планы были даже, кажется, разработаны, шило поменяли на мыло, освоили очередные бюджетные деньги – и по этому направлению реформа закончилась. Зато продолжилась, к сожалению, по другому.
Как ни крути, а все сводится к пресловутому ЕГЭ – все благие намерения, все высокие порывы остались именно там – похороненными под частями А, Бе и Цэ.
Итак, что же такое ЕГЭ и чем он плох. ЕГЭ – это тест, то есть та самая штука, о которой мы говорили вчера. Тест априорно – какими бы хорошими и правильными ни были его вопросы – не сможет выявить знания. Навыки, тип нервной системы (для теста нужно обладать нервами-корабельными канатами, особенно для его разновидности под названием ЕГЭ с надсмотрщиками и походами в соседнюю школу, очередями перед ней, запакованными пластиковыми конвертами, грозными аббревиатурами, подконвойными прогулками в туалет…), способность к выполнению определенного типа заданий – не понимание сути предмета, а именно конкретные частности, в которых скрыт отвергнутый небом дьявол. Простым примером служит многострадальная парцелляция, из года в год возникающая в ЕГЭ по русскому языку. Парцелляция, нулевые суффиксы, согласование-примыкание-управление, синекдохи-метонимии, орфоэпия… Все просто: если вы не знаете, что такое парцелляция, то знать это не обязан и школьник. Коллеги-гуманитарии вряд ли вспомнят тонкие отличия между метафорой и сравнением, так что зачем, скажите, нам нужно это на экзамене по русскому языку, единственной целью которого должна быть проверка практической грамотности и умения связно излагать мысли? Конечно, теория – надежная опора практики, но ее, теорию, всегда видно из-за конкретных запятых. А если добавить, что большая половина выпускников физически не может связать подряд пять слов, чтобы не вышла пошлость, канцелярщина или бред, – то знания о согласовании и управлении становятся жизненно необходимыми.
Собственно, к насущным вопросам парцелляции и сводится нынче ЕГЭ – если забыть о части Цэ. Но мы о ней не забудем, сначала только одна поучительная история. На одной из районных олимпиад по русскому языку учеников спросили, как называется прием, употребленный в тексте следующего рода: «А отцего? – Никто не ведает притцыны». Ученики спасовали, спасовал и педагогический состав школы вместе с умным мной. Прием, как выяснилось, назывался макаронИя», какое название (это тоже должны были указать ученики) происходило из итальянской поэмы эпохи Возрождения. Потом я эту макаронию вспомнил – в учебнике Леканта по СРЯ она упоминалась двумя строками – на все пять лет моего профильного, далеко не самого плохого обучения. Видимо, в этом и была высокая цель авторов олимпиады – выявить тех учеников, кто прочитал те самые две строки… Авторы ЕГЭ мыслят сходно: все то, что никогда в жизни не понадобится людям, выбирающим своей стезей не филфак (да и последним тоже), они с радостью включили в ЕГЭ по русскому языку – экзамен, обязательный сегодня для всех.
Я не буду снова говорить о психологической вредности тестов как формы – об игре в угадайку, о галочках только черной ручкой и не дай бог не в ту клетку (не забудьте и ошибки в самих заданиях) – тут все описывается фразой из «Кин-дза-дзы»: «Женщину вынули, автомат поставили».
Перейдем сразу к части Цэ – так называемому сочинению. Так называемому – потому что это не оно. Составить текст по строжайшим правилам (вплоть до количества абзацев (5)) и начинающих их слов – чтобы проверяющий не запутался – это опять-таки называется навыками, мартышкиным трудом. Тема исходного текста, который нужно прочитать, понять, после чего сказать, «что я думаю на эту тему», всегда маразматична до дрожи – это морально-нравственное самосовершенствование, извечный вопрос «стоит ли переводить бабушек через дорогу». Сами понимаете, что не соглашаться с исходным текстом не стоит. Но и это бы было ничего, если бы грамотность письма и связность мыслей не отступали в оценке таких «сочинений» на второй план: 11 критериев, по каждому из которых выдается некоторое количество баллов, заставят усомниться в себе любого: чем речевые ошибки отличаются от языковых, как оценить то же «богатство языка» и «верность изложения авторской позиции», сводящейся в преимущественном большинстве к ее перефразированию – все это большая загадка ЕГЭ, похоронившего когда-то неплохую, в сущности идею выпускного сочинения.
В конце концов, на выходе мы получаем баллы, которые по жульнической системе (я уже писал об этом) переводятся в другие баллы, все двоечники получают тройки и выходят из школы прямо в платный (или взяткоемкий) институт. Ханты-Мансийск, ради которого все и затевалось, продолжает отдыхать – и даже не в силу того, что тесты плохи, их можно изменить, до нуля все равно не добраться – а в силу окончательно установившегося в этом году порядка сдачи экзаменов.
Продолжим в следующем посте.