Ну и еще немного – о родственных душах, которых нет ни в школке, ни в конторке. Специфический круг интересов Летума, утыканный на границе острыми кольями снобизма, всегда отпугивал неграмотных персонажей его жизни. Школьные коллеги делились на дурочек-девочек, старых учителей (у которых литературный энтузиазм давно уступил место педагогическому) и тех, кто к кругу интересов подходить даже и вовсе не думал. Снобизм, конечно, сродни маразму, но иметь возможность свободного (без вежливых умолчаний в местах явной пробуксовки собеседника) разговора «про книжки» – это роскошь, являющаяся для меня почти необходимостью.
Естественно, что в конторке рядом с юношей, путающим Дали и да Винчи, попутно читающим серию «Сталкер» и в силу этого бесполезно носящим очки, к эмпиреям не воспаришь, а периодически вырывающиеся лирические отступления выглядят, как это сам понимаешь, неуместными: тут про, я извиняюсь, 1С: Битрикс, а у тебя стихи на языке. Диссонанс.
И куда же от него деться? – Правильно. С криком «Швабода!» бежавший из аспрнтрки, Летум на досуге интересуется расписанием публичных лекций в Доме Лосева. «Мы никогда не знали лучшего, чем этой жизни пустяки». Но Дом Лосева любезно сообщает, что «в медиатеке можно услышать голос почетного профессора МГУ Азы Алибековны Тахо-Годи», и это сразу отрезвляет. Прививку от научного дискурса я получил на всю свою бесконечную жизнь. Шприц тогда засадили так, что до сих пор ойкаешь при словосочетании «Академия Наук».
Другим же средствам публичных филологических увеселений я не обучен.
Вот и снова получается, что надо сидеть ниже воды, дышать через трубочку, в метро почитывать «Последние дни императорской власти» и терпеть, разговаривая в аську и дневник. Самый лучший совет из всего «Теоретического курса выживания филолога в компьютерной конторке средней руки».