Я знаю, что стилистически всю мою семью надо бы переписать заново, но как верная дочь я не обращаю уже внимания на все эти вывороты и казусы. Когда-то все мы, а нас 6 детей по общим сводным и родственным, могли сидеть за одним столом и любовно смотреть друг другу в фамильные драгоценности глаз. За течением последних полутора лет наши веки не поднимаются относительно центра сплетения взглядов, а независимые позвонками осанки начали фамильярничать. И мы поняли, что что-то продано. Не в самом значении вещи, а в значении самого оброка времени, которому по статусу над возрастом детей обязательны поборы. Я ухожу из семьи, еще сидя за широким столом, вспоминающим семейные свадьбы, еще когда покрякивают об блюдца чашки. Я уже надеваю туфли, пальто. Решительнее было бы сказать, что меня по усидчивости и не было за этим столом. (От части из уважения к затеянному столу).
Еще больше меня нет, когда начинают выворачивать руки тому, что не знали за прошлым. Жаждя изнанки давно сожженного молчаливого детства. Из и него мы давно предпочли нашу дачу, стихи, лопухи, раннего Блока и Онегина, тонкое кружево летнего вечера, и блаженные поцелуи общей Матери. Сегодняча для нее умывается лицо, улыбаются камнем глаза, потому, что она в это верит. Потому, что она больна в свои до сорока, и безмолвие стоит в диалоге с жизнью.
Я люблю ее ровесницу, Мама же в само существование такой формы любви не верит, и сама конкретика понятия «знать» здесь даже не обсуждается. Я знаю этот возраст руками, но зачем, родная, раскрывать тебе эту науку. Наверное, понятие дети единственное, которое ни с каким ходом временем не изживается… Я по-прежнему целую твои руки, а Вы смеетесь. И каким-то чудным приемом, я, Ваша приемная дочь, полюбилась родной. Наш угловатый стол, за которым опять все мы - ее голуби. И зачем Вам знать, кем я любима, и зачем Вам видеть меня глазами мной любовников. Мы все же на «вы»…




[699x525]