Память очень интересная штука. Куда бы ты не шел и где бы не оказался твои воспоминания всегда с тобой. Не все, конечно, но многие. Однако, у памяти есть одно малоприятное свойство: одни воспоминания несправедливо забываются, другие - несправедливо остаются. И не важно - хорошие они или плохие. Память не любит разбираться кто есть кто. Однако, у нашей дорогой редакции хороших воспоминаний накопилось много, то ли наша память так устроена, то ли мы положили все плохие, которых у нас тоже есть, в какое-то место, а вот в какое конкретно - забыли. Такая у нас суперменская способность, что бы про нас люди не говорили. Сегодня мы решили поделиться с вами одной сравнительно недавней, исключительно доброй историей. Почему доброй а не злобной? Да потому, что вокруг столько говна - утонуть можно, а душа на перекор тренду просит прекрасного, про любовь и смысл жизни. Поэтому рассказываю как все было.

 

Среди моих знакомых хороших девушек была одна очень очень хорошая девушка. Ну как раз такая какие нашей дорогой редакции постоянно нравятся. Она, девушка эта, - назовем её именем Лиза - была образована, белокура, чертовски хороша собой, слегка придурковата, и, в качестве бонуса, имела маленькие аккуратные ножки с розовыми как у дитя пяточками. Ну словом, не девушка, а мечта ленивого философа в расцвете лет и сил.

 

Но был у Лизы недостаток – один, но существенный. Приходилось ей, бедной Лизе, служить в какой-то крупной кампании очень и очень ответственным хрен знает кем. Она чем-то там руководила. Не скажу чем, потому что не любопытствовал. Знаю только, что она постоянно проводила какие то брифинги, ездила на консилиумы, сидела на заседаниях, не считая самых разных летучек, сходок, курултаев, уездных соборов, стрелок, собраний и вече. Это очень мешало нам с ней встречаться будними (рабочими) днями, для того чтобы гулять в Миусском парке или по московским бульварам, кормить птиц, пить горячий чай из термоса и целоваться взасос на зависть всем, сидя на старомодных, с завитком, скамейках. Вечерами, конечно, тоже хорошо встречаться, но в дневных свиданиях есть какая-то особенная трепетная нежность, неприличная лилейная умильность и невинная душевная сердечность которые очень волнуют мои органы чувств, включая голову.

 

И вот однажды весенним погожим солнечным днем звоню я Лизе и своим вкрадчивым бархатистым баритоном говорю:

- А не пойти ли нам с тобой Лиза погулять в музей или на выставку. Уж больно нынче день хорош, а я ощущаю в себе недостаток общения и поэтому выпадаю из миропорядка, что для нас с тобой, Лиза, метафизически незаконно.

- Угу, деликатно говорит девушка на другом конце вселенной. Из чего я делаю вывод что она или на совещании, или на переговорах или на стрелке или, не приведи Господь – на вече. Я обреченно нажимаю кнопку отбой, а через минуту она мне звонит сама, и говорит голосом совершенно праздного человека:

- А пойдем куда хочешь! Хоть на край света, лишь бы сбежать из душного офиса, с окнами на Тверскую. 

Видно вырвалась из клетки патагонной системы моя птичка. Видно сказалось на ней долгое общение со мной. Видно совсем заебли её корпоративная этика и непростые производственные отношения в коллективе.

 

А я еще толком и не придумал, куда пойти, поэтому решил прямо на колене, что поведу мою рыбку в музей «Подпольная типография», что на Лесной улице - благо всё рядом или, как вариант, на выставку Тернера, в Пушкинском – без разницы. 

 

И вот минут через пятнадцать выхожу я из метро на Белорусской площади, подхожу к ДК Зуевой, прислоняюсь спиной к бежевой стене, щурюсь на солнышко сквозь круглые очки, купленные нами еще на старой Тишинке, при молодом Путине, поджидаю свою Лизу, которая вот вот должна непременно появиться в поле моего круглого зрения, движимая навстречу непостижимой и одновременно бесстыдной волей к жизни. Ведь судьбы всех людей так похожи одна на другую своей монотонностью и суетностью, напоминая роман ужасов, и только наши с Лизой легко вписывались в метафорический водевиль жизни.

 

И вот стою я и жду.

А девушки все нет.

А я стою и жду, и походу сочиняю ей прощальное письмо, только не на бумаге, а прямо внутри головы, на тот случай если она вдруг не придет. И вот что мой имманентны Нестор ей написал:

Во первых строках своего письма, дорогая и любезная Лиза, крокодил души моей, хочу сказать тебе, что если ты не придешь, если у тебя не получится вырваться из цепких когтей падальщиков креатива, то знай, дорогая, хорошенькая, гладенькая лошадка, знай и помни ежесекундно, что я, расставив все свои лапы, стою у ДК Зуевой - одного из наиболее ярких и известных в мире памятников конструктивизма, напротив трамвайных путей, словно пёсель, брошенный пьяным хозяином у дверей винного магазина и жду тебя. И ты всегда найдешь меня здесь. И в дождь и в снег и зимой и летом. И как только ты появишься, я возьму тебя на лапы и буду носить две недели, не опуская на пол. Но ты всё не идешь, а я, пока пишу тебе это письмо представляю, что стою на краю обрыва и, задрав свою острую морду, тихо подвываю в окольцованное радугой, счастливое зареванное небо. Твой верный Руслан.

 

После чего я беру еще не остывший телефон и снова звоню ей по прямому проводу.

- Ну? – Говорю я грозно в трубку, подразумевая, что любая правильно и хорошо воспитанная девушка знает ответ на такой конкретный вопрос. И для этого совсем необязательно изучать в университете интеррогативную логику или пытливо внимать на лекциях моему старинному товарищу профессору Володе Маркину. Потому что правильно отвеченный ответ на правильно поставленный вопрос «НУ?» звучит так: «Хуй гну!». Это знает каждый.

 

И тут моя девушка меня начинает сильно удивлять, отчего я даже перестал вилять отсутствием своего хвоста. Ведь вместо того чтобы кратко и ясно - в двух словах с восклицательным знаком -  пояснить ситуацию, расставить все акценты и четко обозначить координаты этой прямоходящей падали суетящейся на всех своих четырнадцати лапах в пустоте бытия с задранной к зарёванному небу мордой и с телефонной трубкой в широкой пасти, она начинает нести сущую околесицу:

- Ах, - лепечет она, - Ах, мой дорогой разлюбезный, - говорит она задыхаясь от смущения, - Извини меня, я уже бегу , я вот уже почти рядом. Прости меня, - Говорит она, ничтоже сумняшеся, - меня тут задержали эти суки корпоративные, твари конченые, волки позорные, за пуговицы хватали и воровали наши драгоценные праздные минутки… Ну и вот, все в том же ключе.  Бэбэбэ, бэбэбэ, бэбэбэ. Как будто Хлебникова с утра начиталась. Одним словом суета и томление духа. Неприятный, конечно эпизод.

 

Я постарался как мог не придавать этому казусу значение, но все же высказал свое фи по поводу ее дворового воспитания и городского фольклорного образования. Строго так, по деловому, чтобы запомнила.

 

Прошло некоторое время. Может неделя. А может и две. Но - что мне время? Я терпелив, я подождать могу, как писал поэт Арсений Тарковский в нашем любимом стихотворении "Телец, Орион, Большой пес"

 

И вот однажды будним днём, поджидаю я свою Лизу в кафе, что окнами своими выходит на Суворовский бульвар. Время раннее. Может двенадцать дня, а может и тринадцать. Я пью свой постный кофе и читаю свою книжку Мингьюра Ринпоче про Будду и про нейрофизиологию. А Лиза едет к мне с работы на своем авто и явно задерживается, несмотря на пробки.

 

Я поглядываю в окно. Не мелькнул ли в нем черный полноразмерный как чемодан Менделеева лакированный лизин автомобиль. Не кивнула ли за тонированными стеклами авто ее белокурая головка. Нет не мелькнул. Нет не кивнула. Другие автомобили едут - некоторые побольше, другие поменьше, а лизиной машины нет. И вот беру я телефон и звоню ей чтобы задать свой сакраментальный вопрос на засыпку. И задаю его.

- НУ?

- РУЛЬ ГНУ!!! - Жизнерадостно вопит в ответ Лиза. - Я уже возле маленького Пушкина*….. 

 

Ну что тут скажешь.. Во всех отношениях способная, талантливая девушка….хоть и придурковатая малость… Но только как же девушкам без этого?

 

                       *Маленький Пушкин - памятник возле Храма Вознесения Господня у Никитских ворот