Нет, я точно помню, что легли мы около двенадцати.
Это легли, а заснули заметно позже. Не раньше двух, наверное. Нам в ночи что-то такое было очень смешно, уже не помню, что.
А проснулись мы в четыре. Да, в четыре утра, по будильнику, и это я тоже помню точно. Потому что в пять с хвостиком стартовал автобус из забытой богами деревни Новоивановка в сторону Одессы.
Без двадцати десять мы были в Одессе, и Агата, глядя на меня, цитировала: „Если не осталось живых, значит, мёртвые, встать!”. Не могу сказать, что я так себя чувствовал, но по её словам — я так выглядел.
Около двенадцати мы были на трассе.
В полвосьмого вечера мы были в Киеве.
Нет, конечно, мы спали за это время. Но сидя и в машине не особо выспишься, а уж тем более — в автобусе, идущем по таким локациям, где дорог просто нет — есть направления. И Агата, надо сказать, спала заметно больше меня.
Когда мы добирались до дома Морно, я-таки чувствовал себя почти этим „мёртвые, встать”. Но когда мы дотуда добрались и описали оставшиеся Агатины сумки, мы почему-то не пошли спать, а пошли пить с Морно. И я долго сидел с ним наедине в большой комнате, слушал его стихи и зачем-то выдал вслух Облако в штанах. Целиком, да.
А в итоге мы втроём встречали рассвет на кладбище. Домой вернулись около пяти утра. То есть через двадцать пять часов после подъёма.
Вернулись и всё-таки рухнули спать.
А в полдесятого я проснулся. Сам.
Организм, я не знаю, как ты это делаешь, но давай ты всегда так будешь себя вести, ладно?