Вообще говоря, наверное, отчёты с игр обычно интересны в основном тем, кто на этих самых играх был. Не знаю, заинтересует ли нижеследующее кого-то здесь, но… вдруг.
Мистао, ты пиздец.
Миратьяро Мистао, в Белерианде прозванный Эдрахилем и получивший в иных землях имя Морхант, ты, блядь, злоебучий адовый третьедомовский пиздец.
Я знаю, что сам назвал тебя „совершившим ошибку”, но я, блядь, не думал, что она окажется настолько фатальна!

***
Утро третьего дня.
В лагерь Арафинвиони влетает Марго и с порога требует чашу. Неважно с чем.
Чаша в итоге оказывается чьей-то термокружкой. С водой.
— Я, Марго Сирин, отныне и навеки снимаю с себя имя, судьбу, а особенно обстоятельства смерти Миратьяро Мистао…
Это была уже вторая завершающая чаша. Первую мы пили в кругу и по всем правилам. Накануне вечером.

***
Дело в том, что я-то совершенно, знаете ли, не брезгую расово нолдорской кухней. Мари-Пьер опять же толк в приготовлении кактусов тоже знает, сама не ест, но любит потчевать кого ни попадя. И в этом мирном и чудесном Амане мы с ней не сразу сориентировались, поэтому большую часть времени Миратьяро, батюшку его, Мистао ходил по полигону и самостоятельно отращивал себе кактусы.
Забегая вперёд: кактусы получились развесисты и особо ядовиты.
А было это, надо сказать, не так просто, потому что Исход из канона был действительно „из”. Неканонен он был махрово, и неканонен он был в добрую и светлую сторону. Не было не только Резни в Альквалондэ, но даже Затемнения Древ. Более того, не было и Клятвы — такой, как в каноне, во всяком случае. Были, кажется, клятвы домов Феанаро и Нолофинвэ помогать друг другу, но и не более. Изгнания в Форменос, кажется, не было тоже, Финвэ остался жив, хотя не пошёл с нами в Белерианд, а остался защищать земли Амана. А когда мы с благословения Валар уходили на любезно одолженных нам тэлери кораблях, нас вела лично Уинен. В общем, в этих обстоятельствах мир бы играть и наслаждаться, а мы с персонажем не сориентировались вовремя и в итоге слегка не вписались. Я почти целый день думал о том, как надо играть — то есть не мог войти в роль.
В итоге уровень эстель у персонажа примерно соответствовал оному у Атаринке. То есть в районе нуля, если не в минус. Я, например, изначально относился к Исходу как к уходу навсегда, а в итоге были персонажи, которые собирались периодически туда и обратно мотаться в гости — а что, корабли-то есть. А когда моего старшего похитила тёмная тварь, я его практически сразу счёл умершим. А его потом вернули, кстати говоря. Мне бы с такой паранойей в Первый Дом, наверное, и я в самом деле чуть туда не ушёл — клятва верности в итоге была дана лорду Артафинде, но я всерьёз подумывал о том, чтобы переметнуться к Амбаруссар. Ну нравились они мне.

Когда в Амане появились ядовитые пауки (один такой парализовал Артафинде, тогда ещё не лорда, другой убил — совсем убил, насмерть — жену Атаринке) и начались разговоры о возможности ухода из Амана, а сыновья лорда Феанаро стали учиться танцевать с клинками, я боялся этих изменений. Андохиль и Ангарато говорили мне, что любые изменения нужно принимать как благо, потому что всё меняется. Нэрвен говорила, что если путешествие состоится, то она уйдёт, потому что ей тесно в Амане. А я — боялся. Боялся, что будет большой раскол, который разделит нолдор на разные народы, и мне придётся выбирать. И того, что Аман перестаёт быть тем светлым безопасным местом, в котором я вырос.
А ещё я держал в руках Камни Феанаро. Минут двадцать с ними обнимался и потом переезжался по поводу того, что их очень тяжело выпустить из рук. Их тогда многие брали, Феанаро даже не думал их ни от кого прятать, но — камни и камни, на маяки бы такие установить, для морских походов. А я переезжался, и сейчас мне кажется, что было во мне что-то от бомбы замедленного действия уже тогда.

— Но свет Дерев и свет Камней ощущается по-разному, старший. Он один и тот же, но он разный. Когда ты касаешься Древа, кажется, что это ты — часть света. Когда ты держишь в руке Камень, кажется, что свет — часть тебя…

А потом был диалог с Ангарато, когда я говорил ему, что Вала Мелькор с клинком в руке всё-таки очень красив, и мне не хочется верить в слухи, которые ходят о нём — насчёт того, что появление пауков как-то связано с его освобождением. А Артаресто говорил, что он исправился, конечно, а изменения — они просто происходят, потому что не могут не происходить.
А через полчаса Вала Мелькор украл Камни и заодно лорда Майтимо, и лорд Феанаро назвал его при всех Моринготто.
И я ушёл, потому что не уйти я не мог. Вопроса даже не стояло, хотя изначально я к идее Исхода относился с подозрением и опаской. Потому что ведь они украли одного из нолдор.

— Старший, я не знаю, чем я могу помочь им там, но…
— Но ты не можешь оставаться здесь. Тогда иди.

Я каким-то образом попал в самую первую партию отправлявшихся. По пути тёмная тварь утащила старшего — ага, это вот тогда я как-то взял и поверил, что больше его не увижу. Это был, пожалуй, глюк меня как игрока, некоторое взаимонепонимание с персонажем. Я по этому поводу попереезжался и выдал, что я прекрасно понимаю чувства лорда Феанаро.
А потом, когда мы приплыли на тот берег, на нас тут же напали твари.
Точнее — на них. Потому что меня сразу же выловил лорд и выдал мне весло: садись на руль, отправляйся назад за оставшимися.
И вот тогда, когда я приплыл и стал говорить, что там опасно, и кто хочет, пусть лучше откажется, но кто идёт, пусть идёт скорее, потому что их же перебьют там, — вот тогда я почувствовал себя резко старше. Наверное, где-то как раз тогда для меня и началась игра по-настоящему. Жаль, что для всех остальных она в этот момент уже подходила к концу.
Я водил корабли назад дважды. В последний раз они ушли без меня — увозить обратно провожавшего нас Ольвэ и брата моего Андохиля (но о нём чуть позже). При этом два корабля всё-таки остались на берегу Белерианда.
Когда я пришёл на земли Средиземья в третий раз, я обнаружил, что вернулся старший. Без одной руки по локоть и ноги по колено, но живой.
Я сам помог посадить его на последний корабль, уходящий в сторону Амана. Он напоследок сказал мне оставаться с Инго.
Чуть позже я принёс Инго — то есть лорду Артафинде — клятву верности. Но это было уже после затемнения.

Потому что я всё-таки оправдал имя Мистао. Затемнения Древ не случилось, но у меня было моё личное затемнение, и я его сделал своими руками.
Потому что лорд Нолофинвэ в первые же дни лично сразился с Моринготто. Сразился — и убил его.
Меч Моринготто забрал на переплавку лорд Артафинде с братьями. А я пошёл с ними — я хотел немножко почувствовать этот клинок, попробовать на вкус его ауру. Потому что ведь нам понадобится разведка, и если я смогу слышать и узнавать их, подчиняющихся той же силе, что и этот клинок…
Сначала я просто провёл ладонью над клинком. Потом я коснулся рукояти — слегка, на долю секунды, кончиками пальцев. Я даже почти не успел их обжечь.

Потом я с этими пальчиками пошёл в мастерятник чиповать ачивку. Мастера поржали и сказали: ооо, это у вас бомба замедленного действия. Пальчики твои скоро заживут, сказали они, а вот что у тебя с головой — это тебе мастера ещё расскажут.

Ничего интересного, на самом деле, мастера не рассказали — вероятно, потому, что игра всё-таки подходила к концу. Мир в чёрном цвете и голоса в голове, просящие меня умереть. Потом, когда я с лордом ходил в Дориат, мы ушли оттуда вместе с Лютиэн, и она излечила меня — или, по крайней мере, сделала так, что я почувствовал себя лучше. И взяла с меня обещание не поддаваться тьме.
Там же, когда меня представляли ей, я взял себе эпессе — имя моего старшего, переведённое на синдарин. Эдрахиль, „открыто следующий”.

Но это только часть кактуса.
Потому что я решил, что это не очень интересно, когда Тьма просто делает мне больно. Драматичнее — когда Тьма постепенно делает меня своим. И поэтому помимо того, что сказали мне мастера, я опять же придумал себе кусок кактуса сам.
Я, собственно, придумал два симптома. Первый — особая нежность к клинковому оружию (желание сражаться с морготовыми тварями, да и сражаться вообще, в комплекте). Под эту тему я всё-таки выклянчил у Амбаруссар один урок владения мечом, при этом чуть не дав им присяги на верность („научите меня владеть клинком, и мой клинок будет служить вам”).
И это была ачивка, скажу я вам!
Этот бой нам с Ником обоим должен где-то зачесться. Мы круты. Мы очень круты.
Потому что я ухитрился-таки взять в руки меч — и НЕ скатиться обратно в Куруфинвэ Атаринке. Обычно он у меня в таких условиях включается автоматически. И ещё я достаточно убедительно изображал, что держу меч в руках впервые в жизни.
Нику было ещё сложнее: помимо невыпускания с чердака сидящего там Нельо и изображения очень низкого уровня фехтования ему ещё пришлось вспомнить, что он не умеет учить.
И мы это сделали, и я горжусь.

Вторым симптомом я себе придумал постоянное ощущение нехватки света.
Я тянулся к любому его источнику. Например, к маленькому зелёному камушку в рукояти меча лорда, созданному по образу и подобию Сильмариллов — конечно, никак с ними не сравнимому, но всё же. И к самому лорду — тоже.
Моя клятва верности была выговорена почти скороговоркой, на одном дыхании.
— Мой лорд, есть деревья, источающие свет, есть камни, источающие свет, а ещё есть эльдар, источающие свет. Мой брат, уходя, сказал мне остаться с тобой, и я останусь с тобой, где бы ты ни был, что бы ты ни стал делать. И я всегда буду делать всё, что ты скажешь. И я клянусь тебе в этом.
— Ээ, хорошо, только давай ты будешь делать не то, что я скажу, а то, что подсказывает здравый смысл?

Потом, в Дориате, когда меня накрывало приступами боли и страха, я тянулся к лорду — рядом с ним мне было легче.
Потом были переговоры с Дориатом. Эльвэ Синголло был за что-то очень зол на лорда Феанаро, под раздачу попали все нолдор. Он слегка рвал мне крышу разговорами о том, что „пока вы там жили в мирном Амане, мы тут сражались с тварями”, потому что я помню отношение моего Атаринке: „пока вы там мирно живёте за Завесой, мы держим границы”. Слышать строго обратное было как-то… неожиданно.
Потом были руки и речи Лютиэн, а потом игра в общем кончилась, и, наверное, я считался излеченным.
Но я-то знал, что это лишь временное облегчение.

Ну в общем и всё, вроде бы. Я выпил круговую чашу („…с облегчением снимаю с себя имя и судьбу Миратьяро Мистао…”), ещё пообщался с арфингами и ушёл пить к Первому Дому вообще и братьям в частности.
Знал ли я, что самое прекрасное ещё впереди.

Нет, начиналось всё вполне мирно. Мы пили вино, пели песни — а капелла, потому что играть, во всяком случае без аккордов перед глазами, никто не умеет. Я признавался местному Феанаро в том, что он прекрасен, и я хочу однажды отыграть его сына или брата. Мне было хорошо, потому что Дом Пламени и красота. Потом мы с Нельо пытались на двоих спеть ФЗшный Поединок, но оба толком не помнили слов.
А вот потом, когда я был уже изрядно пьян (не столько, впрочем, от вина, сколько от всей атмосферы), было высказано предложение поиграть. Вот так, стихийно, на троих с Ником и Агатой.
И вот вряд ли я сейчас смогу это адекватно пересказать, но ради этого стоило ехать на всю игру.

Мы взяли Мистао — такого, каким он получился на этой игре, со всем его затемнением и со всеми колючками его личного кактуса. И взяли времена Лэйтиан.
Он вырос к тому времени и всё-таки стал воином. Нашёл себе учителя, отковал клинок, ходил в разведки и на передовые — и, конечно, причиной этому полагал желание защищать свой народ, а никак не подспудное желание умереть, в котором он себе, естественно, не признавался. Он верил, что он излечен от Тьмы, как верили в это и все вокруг.
И он, Эдрахиль, открыто следующий, таки пошёл за своим королём в Ангамандо. И таки остался в Тол-ин-Гаурхот.
(Потом Нарьо, который Инго, который лорд Артафинде, говорил, что к тому моменту у Финрода уже достаточно опыта общения с затемнёнными, и никуда бы он его не отпустил. Но, в общем, ведь это мог быть любой другой плен.)
Нас разделили, мы с Метелайре остались вдвоём. Саурон поставил нас к столбам, привязал руки к ним так, чтобы мы могли стоять, лишь чуть-чуть приподнимаясь на носки…
…и я смотрел на него и чувствовал, что узнаю эту силу. Что она делает мне больно — и всё-таки меня тянет к ней.

…нет, я это не опишу.
Но я стонал так, что меня несколько раз затыкали — тише, тут же палатки, тут спят.
Я повторял раз за разом, что служу Свету. Потом уже Метелайре одёргивал меня: Мистао, ты же служишь Свету!
Я, когда Саурон освободил мне руки, очень убедительно отыгрывал то, как моя роа не повинуется моей же феа — с трудом удерживал собственные руки, упорно пытающиеся дотронуться до тёмного майа.
Я вздрагивал всем телом от прикосновения его ладоней.
Я пил свою кровь и его кровь. Моя рука была проткнута его кинжалом, его руку я просто прокусил до крови — кажется, мне Метелайре сказал его укусить.
Его кинжал я тоже держал в руках, и я изрезал себе им ладони в кровь, просто чтобы прикасаться к лезвию.
Я закрывал Метелайре телом — не очень успешно, впрочем. Я отводил клинок Саурона от его локтя, но потом Саурон показал мне на оставшуюся рану и сказал: смотри, здесь тоже кровь.
И я действительно тянулся к ней. Не дотянулся, Метелайре одёрнул меня, но всё-таки.
Я падал на землю и говорил: я — тень, я всегда был тенью, но раньше я был тенью от Света, а теперь… теперь я — тень от Тени.
Потом я убил Метелайре.
Потому что Саурон обещал мне смерть, если я сделаю это. Спокойную, безболезненную смерть. Он клялся мне в этом, я отвечал — нет, слуга Владыки Лжи, я знаю тебя, и я верю тебе не больше, чем себе самому, а это значит — совсем не верю. А потом я обернулся к Метелайре и спросил: Метелайре, сейчас я могу убить тебя. Сделаю ли я это?
Да, ответил он, и я это сделал.
И тогда Саурон нанёс мне обещанный смертельный удар. Он перерезал мне горло, после чего — тут же — залечил его обратно, положив ладонь мне на шею.
— Имя тебе — Морхант. Тень.

А дальше была игротехника.
Потому что Саурон всё-таки убил меня по второму разу. Я его просил, но не очень верил, что он это сделает. Он в общем и не сделал — сделала Агата, пощадив мою психику. Но да, я держу в памяти и второй финал — где Морхант не стал более просить о смерти. Где он всё-таки стал тенью от Тени.

…а наутро я влетал в локацию Арафинвиони и просил чашу хоть с чем-нибудь. И термокружка дрожала у меня в руках так, как будто я ехал на машине по колдобинам. А я вопил, что не хочу больше иметь ничего общего с этим персонажем, причём никогда.
Впрочем, сейчас я задумываюсь: если когда-нибудь я захочу особо ядовитого кактуса… у меня есть толпа Мистао.