В общем-то, это скорее баловство, чем полноценный текст. Начинался он с того, что мне захотелось написать страшилку. Ну действительно, сказки пишу, почему бы не написать страшилку? Страшилка получилась не очень страшная; в какой-то момент я успела было уже разочароваться в этой зарисовке и занести в так-и-не-дописанные, а сейчас вдруг осознала, как её можно закончить.
Пусть будет.
962 слова, немножко с посвящением — опять — моему милому VillentretenmerthДраконышу[/user].

Однажды ты проснёшься в своей московской квартире, выключишь противно верещащий будильник и будешь долго вспоминать, чего это ради тебе нужно было проснуться в полдень. Потом, конечно, вспомнишь и будешь удивляться — как можно было забыть, тебя же сегодня звали гулять в Измайловский парк; действительно, сто лет же не виделись, нельзя же так…
Ты не спеша почистишь зубы, съешь свою яичницу, оденешься и направишься к трамвайной остановке.
Дверь подъезда гулко хлопнет, закрываясь за тобой, и где-то далеко ей ответит эхо, и тебе покажется, что что-то не то, но ты не поймёшь сразу — что именно. Только через несколько минут до тебя дойдёт, как тихо вокруг: не бывает в полдень в столице так тихо. Тебе станет немножко страшно, и ты ускоришь шаг, и будешь по дороге искать взглядом хоть одного живого человека или движущуюся машину, но улицы будут пусты. Зато на остановке будет стоять сразу пять или шесть трамваев, но одного взгляда на них будет достаточно, чтобы понять, что в них никого нет, только всё та же вездесущая пустота — и, кажется, стоят они там уже не первый день, и даже успели покрыться пылью. Но ты будешь ещё надеяться, ты станешь заглядывать внутрь, и — о, чудо — в самом последнем трамвае ты всё-таки обнаружишь водителя, настоящего, живого; и он махнёт тебе рукой — залезай, мол. И ты залезешь прямо в его водительскую кабину, краем глаза заметив белой краской на борту номер — шестьсот девяносто три, и водитель, ничего не говоря, тронется с места, и вы поедете. И вы, конечно, будете сначала двигаться по давно привычному маршруту, но очень скоро ты перестанешь узнавать места, пейзажи станут совсем удивительными и незнакомыми, а ты сможешь только сидеть и смотреть, как постепенно блёкнут краски вокруг и как уверенно смотрит вперёд молчаливый водитель, направляя трамвай в какие-то ещё более дальние дали.
И только когда под колёсами трамвая пропадут рельсы, ты вдруг очнёшься от оцепенения и поймёшь со всей возможной ясностью, что нельзя допустить, что пусть что угодно — только не это, и ты начнёшь биться в двери и окна, но двери не сдвинутся ни на миллиметр, и ни единой трещины не появится на стёклах, и ни единым взглядом, не говоря о повороте головы, не отреагирует на твои попытки водитель.
Тогда ты бросишься вырывать у него руль и нажимать всё, что можно; и тогда водитель соизволит наконец взглянуть на тебя — и резко вывернет руль вправо.
В следующее мгновение ты почувствуешь, что земли под колёсами больше нет, и очень коротко подумаешь: „Падаем”.

Ты проснёшься, задыхаясь и чувствуя себя как будто после падения. Посмотришь на часы и осознаешь, что уже страшно опаздываешь на работу, до которой ещё час ехать на метро, подскочишь, соберёшься на сверхзвуковых скоростях, вылетишь и поймёшь, что Москва тебе приснилась, что от родного Новосиба никуда не деться, и до работы тебе не на метро нужно ехать, а на трамвае, и ещё — что вокруг как-то подозрительно тихо. Последний факт очень быстро выскользнет из твоего сознания — опаздываешь, не до того, а тут ещё внезапно окажется, что дорога к трамвайной остановке из памяти куда-то делась — и тебе придётся искать её, вспоминать заново знакомые улицы. Битых полчаса ты будешь так кружить, всё время натыкаясь на какие-то другие трамваи — целые и разбитые в хлам, стоящие на рельсах и без, но неизменно абсолютно пустые. В конце концов ты её найдёшь, конечно, эту свою остановку; и там будет даже стоять трамвай, именно твой, десятый маршрут, и ты даже не сразу заметишь подбитый его бок и белый бортовой номер шестьсот девяносто три. И даже когда заметишь — не сразу поймёшь, отчего тебе вдруг стало страшно. Но осознаешь сразу, с невыносимой отчётливостью: вот этот — не пустой, и это значит — нужно бежать отсюда, куда угодно, за тридевять земель, до канадской границы, только бы не; и ты кинешься опрометью, не задумываясь о направлении, и тут же за спиной послышится душераздирающий грохот колёс.

Ты подскочишь на кровати, дрожащей рукой нащупаешь выключатель и при свете осознаешь, что разбилась твоя любимая чашка; это ж надо было так ворочаться; надо же, одна чашка, а столько грохота… Ты пообещаешь себе убрать осколки потом и, не выключая света, ляжешь обратно и начнёшь вспоминать: что ты в Питере, в каком-то дешёвом хостеле, как же называется, ах чёрт, не вспомнить, что осколки, соответственно, убирать не тебе, что у тебя вообще-то первый день отпуска, что… Нет, ну приснится же такое. Ладно Москва, но почему Новосиб, в котором ты уже двенадцать лет как не живёшь? И что это за трамвай такой, у которого руль? Ну правда же, руль. У трамвая. Ха-ха.
И так ты пролежишь ещё минут пятнадцать, а может, полчаса, потом выключишь свет, попробуешь заснуть обратно, но ничего, конечно, не получится, и тогда ты встанешь, оденешься и выйдешь на улицу — и обнаружишь стоящий у самого выхода красный трамвай с белым бортовым номером шестьсот девяносто три.
И ты поймёшь, что не можешь двинуться с места.

В следующий раз ты проснёшься где-нибудь в Казани, и будешь долго лежать и радоваться началу весенних каникул и почти что летнему солнцу за окном. Потом пойдёшь звать гулять соседскую девочку, но она не ответит ни на звонок телефона, ни на стук в дверь.

Потом ты очнёшься от горячки в районной больнице какой-нибудь Шексны, и будешь радоваться тому, что в Шексне нет и не было никогда никаких трамваев.

Однажды ты привыкнешь к этому. Однажды ты забудешь, как звучит человеческий голос. Научишься встречать как родной красный трамвай с бортовым номером шестьсот девяносто три — и не удивляться его рулю, и улыбаться молчаливому его водителю, и махать ему рукой издалека. Научишься разбиваться и попадать под колёса с одной-единственной мыслью: интересно, кем же я проснусь на этот раз.
И вот тогда водитель просто возьмёт и остановит трамвай где-то посреди непроглядной черноты. И выйдет через дальнюю от тебя дверь, и исчезнет безвозвратно, успев только напоследок кивнуть на своё место: садись, оно теперь твоё.
И ты сначала удивишься, но не очень: ты уже забудешь к тому моменту, как это — удивляться.
Но ты быстро разберёшься. Это окажется очень просто — управлять трамваем.