Под катом - две зарисовки моего авторства из тех, что валяются в столе. Они небольшие, что-то около страницы; они - об отношениях, и, на мой взгляд, это отношения в какой-то степени идеальные.
Они, как водится, наивны до жути: а как иначе.
Гет, фемслэш.

Зарисовка номер раз.

I.
Есть в этой жизни что-то идеальное почти до омертвения. Трёхкомнатная квартира в центре, любимая работа и любимая жена - это счастье было бы, наверное, чудовищным, если бы не совместные велопоходы в мой отпуск, если бы не подарки "на день нерождения", то есть тогда, когда их меньше всего ждёшь, если бы не кошка, нагло будящая по утрам, если бы не бесчисленное количество прекрасных и дурацких мелочей - это был бы очень скучный рай.
А так - я счастлив. Я по вечерам дарю цветы Лилиан и каждый раз радуюсь её восхищённым глазам, я гуляю с ней по ночному городу, порой обнаруживая себя в совсем неизведанных, но сказочных местах, и каждый раз любуюсь ею, когда просыпаюсь рядом - у себя ли дома на кровати, в палатке ли за эн сот километров от дома.
Эта жизнь была бы идеальна, если бы не Эмили.
Я люблю Эмили. Она работает рядом со мной, только я - с девяти до шести, а она - набегами, когда вызовут, и это придаёт нашим отношениям пошлую нотку служебного романа. Но если б всё дело было только в её округлой груди и изящных ногах - было бы гораздо легче, а точнее, пожалуй, вообще ничего бы не было, потому что я слишком люблю Лилиан. Но Эмили...
Я по утрам спешу на работу, надеясь увидеть её зелёные глаза, услышать насмешливый голос. Эмили пишет стихи и с усмешкой рассуждает о возвышенных материях: плавали, мол, знаем; Эмили говорит так, что хочется слушать, и слушает так, что хочется говорить.
А уж как она целуется.
И вот я урываю драгоценные часы, чтобы провести их с Эмили, и когда меня отправляют в командировку на два дня - говорю Лилиан, что на три, и мне стыдно, страшно стыдно в этот момент, но я не могу иначе.
А потом я возвращаюсь к Лилиан, конечно, раз за разом возвращаюсь, и дарю ей цветы, и путаюсь в словах, пытаясь объяснить, как я её люблю - потому что я же люблю её, самозабвенно, как пятнадцатилетний школьник.
Но я люблю и Эмили.

II.
Я люблю ложиться спать не раньше, чем захочу спать, и просыпаться тоже - когда захочется. Роберта в это время обычно уже нет дома, а на кухне остывает мой завтрак. Я люблю рисовать: не то чтобы я всегда мечтала быть именно интерьерным дизайнером, но почему бы, в конце концов, и нет - тем более что это позволяет мне работать не выходя из дома и когда захочу. Я люблю летом открывать окно настежь и слушать шум машин и пение птиц, ещё я люблю ходить пешком и ездить на велосипеде.
Ещё я люблю Роберта. После пяти лет брака он всё так же мило смущается от каждого моего комплимента в его адрес, всё так же дарит необъятные букеты и подарки, когда я меньше всего жду их, и лицо у него при этом такое... такое. Я люблю готовить его ужины, дышать ему в затылок, смотреть с ним на звёзды - за городом их невероятно много, в городе столько не увидишь.
Из всех моих знакомых только я одна ни разу не изменяла мужу. Ну разве что - с Эмили, но это же не в счёт.
Потому что Эмили - это совсем другое. Заниматься любовью с ней - это примерно то же, что болтать с ней, то же, что пить кофе с ней, - такой же смех, такая же несерьёзность. Эмили - идеальная подруга, с ней внезапно становится хорошо, даже если вообще-то плохо: пусть ненадолго, пусть только до её ухода, - всё же. Эмили сваливается на голову внезапно: хей, ты дома там? я к тебе зайду через часик? или: пойдём со мной в театр! И я отвечаю: нееет, у меня проект надо до завтра срочно сдать - или: конечно, приезжай, жду!
Эмили не умеет сидеть спокойно и никогда не бывает серьёзна. Эмили никогда не попадается на глаза Роберту.
А как она целуется.

III.
Из меня так никогда и не вышло ни нормального офисного работника - ношусь вот по вызовам, да ещё татуировщиком подрабатываю, - ни матери, ни жены. Мне сочувствуют, пытаются с кем-то познакомить: это как раз смешнее всего.
Не получится из меня жены никогда. Да и к чему, наконец, если у меня такой любовник.
Роберт прекрасен, даже чисто внешне, а ещё он дышит в одном ритме с городом, и прогулки с ним - это прогулки словно бы по совершенно новым местам. А ещё он так умеет восхищённо слушать, что... ну да, я чувствую себя крутым рассказчиком.
А ещё он любит Лилиан и скрывает меня от неё, и стыдится своих - дурацкое слово - измен, и эта трепетность, с которой он к ней относится, меня восхищает.
Он не знает, как я люблю Лилиан - и как Лилиан любит меня. Такой гармонии, такого взаимопонимания, когда не нужно за словами искать третьих и пятых смыслов, у меня никогда не было ни с кем, кроме Лилиан.
Но она тоже ничего не знает.
Потому что мне всё это нравится, чёрт возьми. Я влюблена в них-обоих, в их любовь, - но я влюблена и в них каждого по отдельности, и мне нравится, как они скрывают меня друг от друга. Мне нравится то, как мучается совестью Роберт, и то, как Лилиан не считает измены со мной - изменами.
Когда-то мне было интересно, что сделает Роберт, если, придя домой, обнаружит жену в постели с собственной любовницей. Сейчас меня не интересуют такие вещи.
Я слишком дорожу ими обоими и своей - такой разной - любовью к ним.

Зарисовка номер два.

В моём доме все стены завешены коврами.
Это отвратительный моветон, но я не люблю, когда соседи слышат, что происходит в моей квартире. И пусть стены в доме не вовсе картонные, да и шума я обычно не произвожу, — всё равно.
Обычно — не значит всегда.
Обычно в моём доме прибрано и уютно, я возвращаюсь домой не позже восьми, ложусь не позже десяти и подолгу сижу, склонившись над компьютером и тихо набирая свои переводы.
Больше мне ничего и не нужно — обычно.

Но иногда — не так редко, впрочем, я не помню, чтобы мы расставались больше, чем на два месяца, — я прихожу домой и чувствую запах табака: извечного твоего виноградного табака, который я никогда не любила; ты почему-то всегда встречаешь меня именно этим табаком — вероятно, это такое хитрое издевательство.
И тогда я включаю ноутбук, раздеваюсь и сажусь рядом с тобой на диван.
Отбираю у тебя мундштук кальяна, затягиваюсь виноградным табаком и спрашиваю: ну так что? Зачем она всё-таки туда попёрлась?
И ты закатываешь глаза и говоришь: ну, ей...
...и это всегда начинается так.
Где-то в этот момент останавливается счёт времени. Мы пишем.
Мобильники давно выключены, шторы закрыты, мы не выходим в интернет и не отвечаем на звонки в дверь. Мы самозабвенно ругаемся по поводу мотивов, характеров, внешности героев, деусов экс махина, стилистики и мало ли ещё чего. Мы отбираем друг у друга клавиатуру и отрываемся от компьютера только ради очередной чашки кофе, сна или поцелуев; я не помню, кажется, есть мы тоже иногда едим.
Мы живём этими образами. Они рождаются из невероятных каких-то изменённых состояний сознания, из сна когда придётся и где свалимся, из безумной любви непонятно к кому — то ли друг к другу, то ли к ним; иногда в самые яркие моменты мы кричим их имена, хотя у нас есть и свои, только друг для друга: я твоя Рен, ты моя Рей, но это порой настолько неважно; а потом ты откидываешься на спину, закуриваешь самокрутку и спрашиваешь: ну, так что ему от них было нужно-то, в конце концов?
И тогда я вскакиваю и несусь к ноутбуку, яростно стучу по клавишам, не попадаю по ним, конечно же, исправляю, путаюсь в словах, отгоняю тебя, когда ты пытаешься заглянуть через плечо — ты картинно отворачиваешься и затягиваешься своей самокруткой.
А потом я, конечно, демонстрирую тебе ещё три абзаца готового текста, и ты морщишься и садишься всё править, а я доказываю, конечно, что это не глюк, а вовсе даже концепт, а потом ухожу на кухню варить кофе.
Мы пьём его большими глотками, мы жуём его зёрнами, ты много куришь, я дышу твоим табаком, мы носимся по дому голыми, мы много целуемся и постоянно спорим, спорим; мне страшно представить, как это выглядит со стороны: поэтому все окна зашторены, а на всех стенах — ковры. Мы засыпаем когда придётся, просыпаемся через два часа или через четырнадцать и снова идём варить кофе.

Ты исчезаешь где-то через неделю, когда обе мы дойдём до состояния полного отупения, когда окажется, что все мышцы болят, а голова не в состоянии уже не только думать, но и глючить.
Ты возвращаешься к своему мужу — чудесному мужчине, который молча мирится с тем, что его жена регулярно исчезает и не отвечает на телефон. Я выметаю из углов комнаты окурки и кофейные зёрна, собираю по всей квартире чашки, привожу в порядок ковры и кровать и выношу два больших мешка мусора.
Мы никогда не встречаемся между этими приходами: слишком тяжело спокойно разговаривать с человеком, который делит с тобой такое безумие. Я просто пересылаю тебе по почте файл с написанным, чтобы ты его вычитала на предмет дурацких ошибок, ну и чтобы был.
Иногда я захожу в книжные магазины, беру с полки очередную книгу, подписанную нашими с тобой паспортными именами (они так странно смотрятся вместе), и глупо на неё смотрю.
Перелистываю несколько страниц и ставлю обратно.