Философ стоял у зарешеченного окна с задумчивым выражением лица. Какое будущее уготовано Стране? Какое будущее уготовано обожаемому Альфи? Какое будущее уготовано ему самому?.. Ни он, да и никто на свете не знал и не мог этого знать. Можно было только предполагать. Философ посмеивался – как они вдвоем угодили сюда? Он понимал, что посадили их сюда чисто символически, чтобы угодить общественному мнению. Это была не тюрьма. То, куда они попали, скорее напоминало санаторий. А то, что нельзя было далеко уйти – разве это тюремное заключение? Они и сами бы никуда не ушли: пока у них не было перспектив – партия почти развалилась, лидера посадили. Это огромный минус. Но из этого минуса вытекал огромный плюс - можно было сделать небольшую передышку и начать все сначала. И у друзей были для этого все возможности. Вместе они начали осуществлять план, который Альфи вынашивал уже давно. Для начала надо было изложить все идеи партии. И, с целью донести эти идеи до всех и каждого, друзья начали писать книгу. Оба воспринимали это как работу, но эта работа была им в удовольствие. Они не только работали, но и отдыхали – дивными весенними днями они бродили среди цветущих фруктовых кустов в саду и о чем только не говорили. Трибун – как называл его Философ – знал много анекдотов и охотно рассказывал их другу. Философ удивлялся широте его познаний в темах, не особенно ему близких. Альфи уже шел на поправку – его перестали мучить судороги в левой руке, одолевшие его в тот знаменательный день. Он делал зарядку, не курил, почти не пил. Здесь не было прежних стрессов и переживаний и состояние его духа было далеко от подавленного.
Позже Философ неоднократно признавался, что это было самое лучшее время в жизни его и Альфи. Однако, начиналось все не очень весело…
Приближалась позорная годовщина подписания договора - 8 ноября. Альфи ошибочно решил, что (в пику фон Кару) самое время захватить власть и провозгласить независимость. Для начала он поручил Философу захватить всех министров и заключить их под домашний арест.
Пришел вечер, и Философ в старой форме с пистолетом на ремне под шинелью отправился в штаб-квартиру партии. Зал был забит до отказа, и его не хотели пускать, он даже повздорил с одним охранником. Он мог бы спокойно его застрелить, но Философ был не тем человеком, который достигает своей цели, не останавливаясь перед кровавыми решения вопросов. Ем удалось пройти, выдав себя за адъютанта генерала "Оберланда", который входил в помещение. Помня инструкции Альфи, он нашел подходящую комнату недалеко от фойе, куда поместил часть своего отряда. Вскоре в вестибюле появился Альфи, нелепый в черном фраке и с Железным Крестом. Прохаживаясь у входа, он подозвал к себе Философа, словно чего-то боялся или хотел удостовериться в том, что его приказ выполнен. Тем временем в зале началось выступление. Внезапно у входной двери произошло какое-то волнение, чему фон Кар сначала не придал значения – решил, что его "эффектная" речь произвела сильно впечатление и пафосно продолжил, но жестоко ошибся – охрана у двери была сметена, и внутрь ворвались боевики из штурмовых отрядов. В стальных касках, до зубов вооруженные, они распахнули двери, ведущие в зал, и в переполненном народом помещении проложили Альфи путь к трибуне, взяв его под защиту и распихивая остальных как полицейские при оцеплении. Философ шел по левую сторону от Альфи. Возле подиума, на котором стоял Кар и хлопал глазами, словно глупый ребенок, до сих пор не понимающей за что получил подзатыльник, Альфи вскочил на стул и призвал к спокойствию. Рядом находились его телохранитель, Философ и еще несколько верных людей. Перекричать гул голосов они не могли; Альфи выхватил у Философа пистолет и выстрелил в потолок. Установилась мертвая тишина…
*

Философ отошел от окна. Уже темнело. Теперь темнело очень рано, хотя было только время полдника.
"Надо бы сходить к Альфи", - пронеслось в голове у Философа. Но он чувствовал себя немного не в своей тарелке. В самом деле - не мог же он вломиться в камеру и выложить сразу, зачем пришел.
Философ добровольно взял на себя обязанность принести Альфи чай.
Он подошел с подносом к камере и постучал. Войти разрешили.
Альфи сидел на кровати и что-то с увлечением писал. Он словно бы не заметил Философа, но когда тот, поставив чай на стол, с разочарованием двинулся к выходу, Альфи вдруг окликнул его и попросил остаться послушать.
Философ не посмел спросить "Что ты делаешь?" Но Альфи понял его немой вопрос.
- Это мемуары. Я давно хотел их написать. Послушай, что я вспомнил. Я понял, что был трусом. На войне, когда шли в атаку, у меня дрожали колени в то время как эти несчастные смело топали вперед... и пели гимн... от взрывов... они падали... на землю... но продолжали петь...
Голос Альфи дрожал, становился тише. И вдруг он опустил голову на руки и уронил листок. Философ кинулся его поднимать и увидел, что Альфи плачет.
Тихий плач вдруг сменился рыданием. Кто сказал, что мужчины не плачут? Еще как плачут, если есть на это причины. А причин было полно: смерть фронтовых друзей, проигранная война, смерть надежды, позор и унижение Родины. Провал восстания наконец.
Философ был человеком хладнокровным, но сейчас не выдержал и он, хотя старался не показывать этого. Он крепко схватил холодную и влажную руку Альфи как утопающий за спасителя.
Его глаза говорили: "Нет, не плачь. Я не могу смотреть как ты плачешь. Еще есть надежда. Родина будет спасена. Почему ты плачешь? Разве фюрер может позволить себе такую роскошь?" Но Философ не смог этого произнести - горло сдавили слезы, которым он не давал свободу.
Два ветерана Великой войны плакали вместе. Такое сплачивает навсегда. Может быть, потому, что слезы очищают душу. Человек плачет не только глазами. Может быть, маленький капризный ребенок, желающий получить дорогую игрушку и заставить мать почувствовать себя виноватой, плачет лишь "на публику", как политики "на публику" плачут крокодиловыми слезами, чтобы показать себя великодушными бессребрениками. Но Альфи и Философ плакали всей душой. Кому можно довериться больше, чем человеку, перед которым открываешь душу настолько, что позволяешь видеть свои слезы? Слезы как кровь - также может сделать родственной разную плоть, но одинаковые души. И потому не прощают предательства. Слезы напоминают людям, что все они когда-то вышли из моря совершенно одинаковыми. Но показать это могут только братья по духу.
Когда друзья перестали плакать, они еще долго сидели, обнявшись как два брата, потерявшие и, наконец, обретшие друг друга.
Вдруг Философ вытер слезы и решительно поднялся. Альфи поднял голову. - Идем, - сказал Философ, - я хочу тебе кое-что показать, - его взгляд был настолько преданным, настолько пронизанным болью, что Альфи без возражений последовал за ним, - знаешь, мы связываем наши надежды с нашей землей. Она священна. Я усвоил это еще с тех времен, когда будучи ребенком играл с матерью в саду. Она очень уважительно относилась к земле, считая ее чуть ли не живым существом. И очень трепетно относилась к обрядам, связанным с ней.
Альфи внимательно слушал, но еще не понимал.
- Один из самых священных обрядов, связанных с Землей – обряд братания.
Два лучших друга, если они как братья и хотят закрепить свое родство, должны выйти в поле, слегка надрезать предплечье, смешать кровь с горсткой земли, приложить рану к ране и дать друг другу горсть земли. Это значит, что родство их вечно – это выше родственной плоти. Каждый должен в случае необходимости отомстить за кровь другого.
Они вышли в сад и остановились около одного из фруктовых кустов.
- Конечно, у нас здесь нет поля, но и сами мы уже не древние германцы.

(…)
Философ сквозь решетку смотрел на закат солнца над лесом. Кончался день. Еще один день, приближавший его и Альфи к освобождению, а значит – к исполнению мечты не только Философа и Альфи, но и всего народа. Народа железной воли и твердых принципов. Но этой железной воле нужен хороший кузнец, который сможет придать самородку нужную форму. Ведь кузнец – жрец огня, повелитель, а значит вождь. Та самая сакральная власть фюрера, в которой сейчас так нуждается народ. И любовь к фюреру является вовсе не "правовым понятием", как скажут позже, и не слепым обожанием, а любовью человека к наместнику Бога.
Солнце уже почти село и Философ отошел от окна. Ему очень хотелось спать. И уже засыпая он подумал:
"У страны есть будущее. И она непременно придет к нему пусть и через страдания, без которых нельзя обойтись - ведь железо сначала должно пройти через огонь, чтобы обрести форму".