Моя дочь учится в музыкалке шестой год. Фортепиано у нее по вторникам.

Каждый вторник я твердо знаю, что после утренних клиентов часик поспать мне не удастся. Потому что каждый вторник примерно в час дня (музыка в три) поступает звонок "Мама, я умираю". Взмыленная мама мчится вызволять ребенка, баюкает, везет домой, ребенок еще в пути свежеет лицом и дома уже совсем здоров.

Раньше мы умирали всякий раз как умели - то голова, то ушиблась, то тошнит. Теперь, когда есть роскошный диагноз гастрит, можно так не напрягаться - болит желудок, щас умру. Взмыленная мама несется с лекарством, лекарство не помогает, но стоит забрать ребенка домой - все как рукой, бодрый ребенок бежит в кино.

Сегодня ее даже забирать не понадобилось - ей немедленно полегчало, как только она позвонила музыкальной училке, что больна и не придет.

Папаша ейный считает, что ребенок всех разводит. Ну не может что-то болеть строго по расписанию, говорит он. Когда у нее верховая езда, у нее ничего не болит, а что болело, то вмиг проходит, говорит он. Она просто ленится и водит всех за нос, говорит он.

Когда я работала в универе, я туда ездила вечером по понедельникам и четвергам. Строго по понедельникам и четвергам меня с утра рвало, как беременную, и чем ближе к вечеру, тем хуже. У меня болело все тело, я чесалась как блохастая сука и не отходила от горшка. В остальные дни я была совершенно здорова.

Когда у меня были свои курсы, муж забирал меня из офиса в девять вечера и грузил в машину практически бездыханное тело. Стоило отъехать от проклятой работы буквально 500 метров - я розовела, начинала улыбаться и к концу маршрута уже хотела в ночной клуб.

Когда мы занимаемся чем-то рвотным, нас рвет, да. И когда нам что-то невыносимо, нам больно. Наше тело сообщает нам, что не желает в этом участвовать. А если мы будем упорствовать, то это уж как-нибудь без него.

Она никого не обманывает. Похоже, с музыкалкой надо завязывать.

Ее отец не может себе этого представить, просто потому что он не может себе этого позволить. Он в офисе каждый день с десяти до шести, и если бы его тело имело право голоса, его давно не было бы в живых.