Давно хотел попробовать перевести что-нибудь маленькое - оказалось, что это гораздо сложнее, чем писать самому! Под катом - перевод короткого рассказика Neil Gaiman, который называется Down to a Sunless Sea. Я не думаю, что нарушил чьи-то авторские права; рассказик был опубликован вот здесь, например, и с тех пор лежит в свободном доступе. Anyway...



Впасть в беспросветное море


Темза – мерзкая тварь; она извивается, сочась сквозь Лондон подобно слепому червю или морскому угрю. Все реки впадают в неё: Флит, и Тибурн, и Перешеечник, неся с собой мерзость, дрянь и отходы, кошачьи и собачьи трупы, кости овец и свиней, сбрасывая всё это в бурые воды Темзы, чтобы дать ей унести всё это на восточную сторону, через своё устье в Северное море и вечное забвение.

В Лондоне сегодня дождь; он смывает грязь в водостоки, из водостоков в реки, из рек во что-то ещё более великое и могучее. Дождь – шумная штука; он плещется, тараторит и барабанит по крышам - и сколь чистой ни была бы небесная вода, ей нужно всего лишь прикоснуться к Лондону, чтобы превратиться в грязь, замешав в себя городскую пыль.

Никому и в голову не придёт пить эту воду – будь то дождевую или речную. Бородатая шутка утверждает, что воды Темзы умертвят тебя на месте – врёт. Искатели сокровищ и приключений доныривают до илистого дна в поисках потерянных монет, чтобы затем вынырнуть, сплюнуть речную воду и поёжиться от холода. Они, естественно, не умирают – точнее, не от этого – хотя я и в самом деле никогда не встречал искателей сокровищ старше пятнадцати.

Женщину дождь не очень беспокоит.

Она бродит по причалам Ротерхит точно так же, как много лет или даже десятилетий назад. Никто точно не может сказать, сколько именно лет она ходит здесь, поскольку никому нет до нее никакого дела. Она бродит по причалам и смотрит в море; она оглядывает корабли, болтающиеся на якорях; ей нужно чем-то занять себя, чтобы суметь удержать душу в теле – и никто на причалах не имеет ни малейшего представления о том, что всё это могло бы означать.

Ты укрываешься от потопа под холщовым навесом, когда-то натянутым парусных дел мастером. Ты уверен, что ты один под этим навесом, поскольку женщина замерла в совершенной неподвижности, и только глаза обшаривают воду, хотя, честно сказать, ничего невозможно разглядеть за пеленой дождя, полностью съевшей противоположный берег Темзы.

И в этот момент она замечает тебя. Она видит тебя и начинает говорить, но не с тобой – нет, нет – а с серой водой, равномерно падающей с серых небес в серую реку. «Мой мальчик так хотел быть моряком,» - говорит она, и ты не уверен, что ей на это ответить, и отвечать ли вообще. Тебе придётся кричать, чтобы быть услышанным в рёве дождя, но она продолжает говорить – и ты продолжаешь слушать, вытягивая шею в её сторону в попытке поймать каждое слово.

Мой мальчик так хотел быть моряком.

Я просила его не уходить в море. Я – твоя мать, говорила я ему. Море никогда не сможет полюбить тебя так, как люблю я, оно жестоко и бесчеловечно. Но мама, говорил он, я просто обязан увидеть мир. Я должен узнать, как восходит тропическое солнце, и как огни северного сияния танцуют в арктическом небе – и я просто всенепременно должен сколотить себе состояние, и вернуться к тебе вместе с ним, и построить тебе дом, и заселить его слугами, и мы будем танцевать, мама – о, как лихо мы будем отплясывать…

И чем мне, скажи, заниматься в этом распрекрасном доме, спрашивала я его - да ты просто болтун с ладно подвешенным языком! И я рассказывала ему про его отца, который однажды не вернулся из моря – некоторые говорили, что он упал и сгинул за бортом, в то время, как другие божились, что видели его заправляющим борделем в Амстердаме.

Всё кончилось одним: море забрало моего мальчика.

В двенадцатый день рожденья он сбежал из дома на причалы и уплыл на первом же попавшемся корабле на остров Флорес в Азурах, рассказали мне.

Есть корабли под плохим знаком, обречённые корабли. Хозяева подкрашивают такой корабль после каждого крушения и дают ему новое имя, чтобы обмануть несведущих.

Моряки суеверны; слухи расходятся быстро. Этот корабль был посажен на мель его капитаном, по приказу владельца, чтобы сорвать куш со страховой компании; потом же, починенный и покрытый новенькой краской, был захвачен пиратами; еще, перевозя груз одеял, был объят чумой, скосившей весь экипаж, и только три выживших счастливчика каким-то чудом привели его в порт Харвич…

Мой мальчик ходил на проклятом корабле. Внезапный шторм налетел на последнем перегоне, по дороге домой – он вёз мне свой заработок, поскольку был слишком юн, чтобы тратить его на женщин и грог, подобно своему отцу.

Он был самым маленьким на спасательном шлюпе.

Рассказывают, что они тянули жребий по справедливости, но мне не верится – ведь он был меньше их всех. Голод был настолько мучителен на восьмой день, что даже если они и тянули жребий, они наверняка сжульничали.

Они обглодали каждую косточку дочиста и потом отдали морю – его новой матери. Море не пролило ни единой слезы, но приняло кости безмолвно – ведь море жестоко и бесчеловечно.

Бывают ночи, когда я жалею, что он рассказал мне правду – он легко мог бы соврать.

Они отдали кости моего мальчика морю, но один из моряков, который знал моего мужа – и меня знал тоже, и, откровенно сказать, гораздо ближе, чем думал мой муж – сохранил одну косточку на память.

После того, как их привезли на землю, они клялись, что мальчик пропал без вести во время шторма, потопившего корабль – но моряк пришел ко мне глухой ночью, и рассказал всю правду, и отдал мне ту косточку, во имя давно забытой любви, которая когда-то пронеслась между нами.

Ты согрешил, Джек, сказала я ему. Ты съел собственного сына.

Море забрало его тоже, той же глухой ночью. Он просто вошёл в него с карманами, полными камней, и просто продолжал идти. Он никогда не умел плавать.

Я же повесила косточку на цепочку, чтобы вспоминать их обоих другими глухими ночами, слушая, как ветер разбивает океанские волны, и дробит их об песчаный пляж, и воет среди домов подобно плачущему младенцу.

Дождь начинает стихать, и тебе кажется, что она закончила, но тут она в первый раз смотрит на тебя в упор и делает движение, как будто собирается сказать что-то ещё. Она держит что-то, висящее у нее на шее, и протягивает тебе.

«Вот,» - говорит она. Она встречается взглядом с тобой, и её глаза буры, как воды Темзы. «Ты хочешь её потрогать?»

Ты борешься с желанием сорвать это с её шеи и забросить в речную грязь, чтобы искатели сокровищ долго искали это и нашли – или нет – но вместо этого, спотыкаясь, бредёшь вон из-под холщового навеса, и дождевая вода стекает по твоему лицу, словно чьи-то слёзы.