Дым табачный воздух выел.
Комната –
Глава в кручёныховском аде.
Вспомни –
За этим окном
Впервые
Руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
Сердце в железе.
День еще –
Выгонишь,
Может быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
Сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу.
Тело в улицу брошу я.
Дикий,
Обезумлюсь.
Отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя –
тяжкая гиря ведь –
висит на тебе,
куда не бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят –
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не
вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон –
Царственный ляжет
в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
Он
Любимую на деньги б и славу
выменял,
А мне
Ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И я в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною.
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь.
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.