Его звали Артем. Но я решила, что буду звать его Тим и точка. Отдельная реанимационная палата в данном случае не роскошь. Куча мониторов, датчиков, проводов и трубочек, за которыми не видно человека. Было очень страшно. Казалось, что каждое неловкое движение, каждый вздох могут навсегда порвать эту тонкую нить между жизнью и смертью, особенно, когда чаша весов склоняется скорее в сторону второго. Мне дали стул и я очень долго просидела на его краешке в оцепенении, почти окаменев, не дыша, смотря перед собой. Мне казалось, что я даже думать страшно. Я слишком впечатлительная, я боюсь крови, больниц, боли всего того, что сейчас вокруг меня. Я вечно живущая в выдуманном мире сижу практически на краешке чужой жизни и совершенно не понимаю ничего вокруг, зачем я тут?

Мое оцепенение прервал Максим Борисович, который лично приходил проведать своего самого тяжелого пациента.

— Беги в палату, тебя ищут. И еще, знаешь, может и бред это все, только приходи, как сможешь еще. Я распоряжусь, что бы тебя пропустили. Ты не против?

Я сидела стекленея и понимая, что шага в эту палату не сделаю никогда. Не смогу прийти. Не смогу сидеть рядом и разговаривать. Да я, наверное, даже пить после этого визита не смогу и через пару часов просто умру от жажды. Тихо засохну перед стаканом воды. Так ничего не сказав, я потащилась, именно потащилась, в свое отделение. Оказалось, что меня разыскивала мама. Вызволить меня из больницы оказалось не просто и все мои надежды на быстрое возвращение домой таяли на глазах. Кроме того зав.отделением высказала опасение, что наше отделение сделают закрытым для посещений (опять же не объясняя причины). Я провожала расстроенную маму сидя на подоконнике и глядя ей в след. Хорошо, что есть телефон и я хотя бы смогу звонить домой.

Таким боком судьба ко мне еще не поворачивалась. Не скажу, что скучаю по школе, даже буду честной: у меня нет друзей. Вернее не так. В школе у меня друзей нет. Вот ребята, с которыми занималась в кружке, да, я им как сестра, пожалуй, еще есть сеть… и есть телефон и деньги на счету. Но ходить по сети с моего телефона не удобно и сегодня не тот день… Ничего не хочется. На ужин дают гречку. Гречка — мое благословение. Одно из блюд здешнего меню, которое я ем. Еще часа четыре-пять тому назад я бы возрадовалась такому событию! Можно, наконец, покушать, но сейчас, не смотря на голод, есть совершенно не могу. Мама принесла мне поесть, но из всей еды разрешили передать только запакованные в пластик галеты. Что ж, не так уж и плохо, буду грызть галеты. Главное, что бы не пичкали таблетками. Мысли все время возвращаются в реанимационную палату.

Мне безумно стыдно за свою слабость! За то, что мой страх выше чего-то хорошего и доброго во мне. За то, что, возможно, приди я завтра в эту палату и все сложится иначе. Я лежу скрутившись калачиком и думаю одну и ту же мысль, как жевательную резинку. Не замечаю, как засыпаю, во сне меня кто-то тянет за руки, я вскидываюсь, понимаю, что это всего лишь сон, пытаюсь успокоить сошедшее с ума сердце. Может быть, и эта больница и все остальное страшный сон? Кошмар? Честно пытаюсь себя в этом убедить.

Утром понимаю, что это не сон, нас, как в пансионате, будят всех сразу, по-звонку, потом начинается традиционный забор крови и завтрак. На завтрак яйца. Мне хватает только запаха, что бы потопать прочь. От нечего делать начинаю обход больницы по ее длинным коридорам. Они так устроены, что можно свободно проходить из корпуса в корпус, при этом почти не натыкаясь на пациентов и медперсонал. Иногда замираю у окна, любуясь окрестностями. Сирена скорой своим воем нарушает тишину. Кого-то привезли, вернее не довезли. Отчетливо понимаю, чувствую шестым (или каким там?) чувством, что не успели… А я тут болтаюсь между корпусов, совершенно бесполезная, жалеющая себя, малодушно придумывающая оправдания этой жалости. Имею ли я право? Разворачиваюсь и практически за волосы тащу себя в корпус травматологии. Шаг, еще шаг. Я должна быть сильнее. Я могу помочь!

— Здравствуй Тим! Я буду твоим гостем. Мне страшно на него смотреть, честно страшно. Я клану себя за трусость и за то, что приперлась, но уже не могу себе позволить развернуться и уйти. Я просто смотрю в сторону.

— Ты меня не знаешь, хотя важно ли это? Подхожу к окну. Меня уже просто несет, что называется по кочкам. И я что вижу, то и пою.

—Знаешь, сегодня снег. Можно я буду на ты? Ты любишь снег? Я люблю, когда он так падает, кажется, что вместе с ним на землю приходит тишина и покой. И все все грязное становится чуть чище.

Так я стояла у окна, и разговаривала, совершенно не задумываясь о том, как это смотрится со стороны. Приходили и уходили сестры, шуршали приборы жизнеобеспечения. Потом Максим Борисович долго объяснял, почему рассказывал, что существует теория, по которой, для больного, находящегося в коме очень важно чье-то присутствие и участие. Важно, что бы с ним говорили. Он был не доволен сложившейся ситуацией и считал, что стабильная кома это плохо, что рядом должен быть кто-то близкий. Мать Тима даже отказалась войти к сыну в палату, отец долго и молча сидел на стуле рядом, потом предлагал Максиму Борисовичу «любые деньги» за то, что бы его ребенок хотя бы пришел в сознание. И мне было жутко жалко этого парня, потому, что внезапно стал одиноким и никому не нужным существом. Было до боли жалко врача —большого и, как мне казалось уже чуть старого дяденьку, который частенько ночевал в своем отделении, одного из лучших хирургов города, оказавшегося совершенно беспомощным. Продолжавшего называть меня ангелом и на полном серьезе слушавшем мои наивные мысли о том, что человек обязан верить в лучшее и не думать о плохом. Да есть у меня такой пунктик. С раннего детства пугаю им всех взрослых. Мне кажется, что я его этим тупым своим оптимизмом забавляла и веселила.

На пятый день все изменилось. Буквально встало с ног на голову. Ночью Тиму стало плохо и он пережил еще одну очень долгую операцию. Утром Максим Борисович пришел в наше отделение.

— Приходи! Его отец будет только днем. У нас была тяжелая ночь. Поможешь мне?

— Я же Ангел, глупо пошутила я и потопала за врачом. Лучше делать хоть что-то, чем не делать ничего. К тому же мои сверстники по отделению совершенно мне не нравились, даже не так, мне не нравились попытки пару раз отнять у меня мобильник и вообще слегка агрессивное поведение. А в отделении травмы (так ее называли сами работающие там врачи) меня никто не трогал. Это было своего рода бегство.

— Здравствуй Тим! Можно, я сегодня просто посижу рядом? Тишина (да в общем-то это риторический вопрос).

— Садись, поговори с ним? У нас очередной критический момент, а тебе везет!

—?!

— Просто посиди рядом.

Мне было некуда спешить. Но сегодня совершенно не хотелось ничего говорить, так я просидела пару часов. Потом Тиму стало плохо, началась беготня, суета, я просто забилась на подоконник и тихонечко сидела зажмурившись.

Тим и правда роился в рубашке! После операции в тяжелом состоянии его вывели из комы. Но ему было очень плохо, ему было очень больно. Максим Борисович, казалось, даже как-то приободрился.

— Ты приносишь мне удачу, честное слово. Возьму тебя на полставки к себе в отделение, шутил он. Теперь многое зависит от него самого. Захочет ли он жить? Все решат следующие сутки.

— Что скажешь, Ангел?

Ну что я могла ему сказать?

В обед к Тиму приехал отец. Я видела его один раз, издалека и почему-то побаивалась. Он мне казался таким богатым очень себе на уме дядькой на дорогущем джипе. А ко мне приехала мама, мне (не без помощи Максима Борисовича) разрешили передать нетбук! Ура! С сегодняшнего дня я на связи! Здравствуйте друзья, недочитанные книжки и новая музыка.

Однако за книжки засесть сразу не получилось, так как нас организованной толпой потащили на какие-то то ли прививки, то ли уколы. К сожалению, увиливать от этих мероприятий не представлялось никакой возможности и мне приходилось мириться с фактом издевательства (именно так я это и воспринимала) над своим организмом. Каждый раз это было маленькой пыткой. Я очень домашний ребенок, хм, нет, пожалуй, что ребенком я себя не ощущаю, дудки. Более того, я очень не люблю, когда незнакомые или мало знакомы люди вторгаются в мое жизненное пространство: прикасаются, хватают за руки, ненавижу и всячески избегаю подобных ситуаций. Наверное, поэтому среди моих друзей в основном сплошные виртуалы.

В общем в гости к Тиму я выбралась уже под вечер. Зато с буком, на котором было полным полно книжек. Буду читать в тишине, никто не будет меня трогать и задирать. Ага, имелось такие факты в нашем мелком отделении. Ну, а погрузившись в хорошую книгу с головой…

— Привет, Тим, ты не возражаешь, если я тут тихонечко почитаю? Обещаю, что не буду тебе мешать. Дежурная фраза, надо же спросить разрешение? Возможно… но мне уже казалось это каким-то особым ритуалом.

Присаживаюсь на стульчик рядом, места не много, палата узкая, но хочется усесться поудобнее, раздумываю… а не почитать ли мне вслух? И тут не на шутку пугаюсь, вот правда, потому, что чувствую, что меня пытаются взять за руку. Не понимаю, как я не заорала, как не бросила в сторону предполагаемого нападения бук. Легкое прикосновение — не бойся. (хорошо, что я не видела свои глаза, которые, наверное открылись от страха явно шире положенного им природой).

— Здравствуй Тим — почти шепотом. (ничего умнее перепуганная я не придумала). В голове одна мысль: что мне делать? Звать Максима Борисовича, сестру? Надо или не надо? Блин, как же я напугалась. Звать или не звать?

— Ты меня слышишь? Попытка кивнуть невозможна и оборачивается болью.

— Я сейчас, я позову врача… В состоянии шока или испуга я способна на кучу иррациональных действий, забыв про то, что можно вызвать персонал из палаты бегу в коридор.