Господа, кто все-таки читает оридж…
Хотел посоветоваться вот насчет какой вещи:
Вообще-то мир абсолютно немагический, и никакого волшебства не предусматривается.
НО. История Снежаны, которую так тепло вспоминает Эжен – как раз фэнтезийная.
И я разрываюсь между двумя противоположными желаниями: с одной стороны, мне бы хотелось сохранить сугубо «реалистичный» настрой, а с другой – так и тянет ввести пару мистических моментов. Причем если один еще можно объяснить фантазией других персонажей, то другой будет иметь откровенный отсыл к иным жанрам.

Пока я до этих моментов не дошел (особенно до второго – если он и будет, то еще очень нескоро), потому с чистой совестью интересуюсь у народа. Я могу написать и так, и этак… Меня устраивают оба варианта.
А как бы хотелось читать?

А теперь собственно Глава 8
Король отвел взгляд, недовольно поморщившись. Оливье Дали, в этот момент наклонившийся, чтобы помочь ему сесть в постели, выпрямился и поинтересовался:
- Что-то не так, ваше величество?
- Слишком яркий цвет, - глаза Эжена оставались полуприкрытыми. – Режет.
Едва заметно вздохнув, эрцгерцог отошел от широкой кровати под изумрудным балдахином. У короля, некогда весьма сдержанного, характер в последние годы портился с удивительной скоростью. То и дело, особенно в моменты обострения болезни, наружу вылезали странные капризы.
С другой стороны, Оливье также помнил, как некоторое время назад от аромата роз, который всегда так нравился его величеству, у него же стала кружиться голова. Во избежание несчастных случаев компаньон настоял, чтобы в королевские покои более вообще не приносили цветов, хотя его величество и упомянул, что впоследствии подобного не повторялось.
Так что кто его знает – может, и правда темно-красный, с винным оттенком гаун раздражал глаза короля.
- Мне переодеться? – ровным голосом задал вопрос эрцгерцог.
- Будь так любезен.
Эжен так и не взглянул на него. Пожав плечами, Оливье послушно вышел из спальни.
Стоило двери закрыться за его спиной, тонкая рука, до этого момента бессильно лежавшая поверх одеяла, напряглась и, выждав минуту, дернула шнурок звонка.
Габриэль, удобно расположившийся в приемной, вздрогнул. Он ожидал сегодня весьма спокойного дежурства, ибо два дня назад, по окончании турнира, короля принесли в тяжелом состоянии, и с тех пор в этой части дворца царила тишина. Эрцгерцог привычно отвадил всех желающих побеспокоить его величество своими проблемами, и даже королевскому секретарю было указано «немного подождать». Пажей в приемной по этикету должно было быть больше, однако в такие дни эрцгерцог делал вид, что не замечает отлучек то одного, то другого юноши – а на деле даже поощрял их. Король редко пользовался услугами пажей, главной ролью которых оставалось находиться при нем как красивое дополнение.
Однако Оливье Дали только-только перешагнул порог, а значит, надо было явиться на монарший зов.
Габриэль вошел, опустив глаза долу, не преминув тем не менее бросить из-под ресниц быстрый взгляд в сторону короля. Тот был весьма бледен, однако лицо выражало упрямую решимость.
- Помоги мне сесть, - негромко, но твердо сказал Эжен.
Паж торопливо шагнул к краю кровати и наклонился. У него мелькнула удивленная мысль, отчего его величество не дождался эрцгерцога, однако мальчик не сомневался, что справится и сам. Он много раз видел, как это делает месье Дали, и не считал, что для него процесс выйдет более сложным.
Габриэль просунул одну руку под спину короля, и потянул на себя. Поднять нетяжелое тело оказалось действительно нетрудно, однако мальчик сделал это слишком поспешно, и Эжен от резкого рывка болезненно поморщился – но промолчал.
- Теперь стол, - прошептал король, едва восстановив дыхание.
Оглядевшись, Габриэль довольно быстро обнаружил невысокий столик на устойчивых ножках – его ставили на кровать, когда срочные дела требовали высочайшей подписи, а сил, чтобы подняться и сесть за рабочий стол, у короля не было.
По выполнении этого задания, последовало следующее, вполне логичное: принести из кабинета письменные принадлежности. Эжен не поторапливал мальчика словами, однако в его голосе отчетливо слышалось нетерпение – и Габриэль старался делать все как можно быстрее.
Едва все указанное оказалось перед ним, король поспешно начал писать. Левая рука Эжена лежала на покрывале неподвижно, и бумага начала выскальзывать из-под пера.
- Придержи, - бросил король пажу, не отрываясь от своего занятия.
Габриэль тут же прижал край листа, изо всех сил стараясь не всматриваться в текст. Впрочем, это было бы бесполезно: Эжен, на государственных бумагах оставлявший каллиграфически аккуратные росчерки, для личных нужд писал весьма небрежно и неразборчиво.
Несколько торопливых росчерков – и король закончил. Пока он сдувал мелкие песчинки, мальчик быстро вернул все принесенное на свои места и выжидающе застыл перед ним. Эжен протянул ему исписанный лист.
- Отнесешь господину канцлеру, - велел король. – Только дождись, пока вернется эрцгерцог – иначе ты столкнешься с ним в коридоре. Не надо чтобы он видел эту записку, хорошо?
Габриэль послушно кивнул, хотя и удивился. Для чего ему таиться от месье Дали? Эрцгерцог, конечно, славится властными замашками, но ни разу за все четыре года своей службы юный паж не видел, чтобы компаньон короля делал что-либо наперекор своему господину. Последнее слово всегда оставалось за королем – но если на сей раз его величеству хочется поступить именно так, то надо выполнить прямой приказ. Мальчик уже устремился к двери, когда его снова окликнул негромкий голос.
- Габриэль, - произнес Эжен с легкой укоризной. – Обратно тоже.
Паж непонимающе сморгнул – а потом мучительно покраснел. Вернувшись, он помог королю снова лечь, и только после этого окончательно покинул спальню.
Габриэль успел вернуться в приемную очень вовремя: едва он вновь устроился в кресле, дверь, ведущая в коридор, отворилась, и вошел эрцгерцог. Не обратив внимания на затаившего дыхание мальчишку, Оливье Дали проследовал дальше. Паж прислушался. Одна дверь… Звука от закрытия второй Габриэль так и не смог услышать, но по расчетам выходило, что месье Дали уже должен был оказаться в спальне короля. Снова поднявшись на ноги, мальчик отправился на поиски канцлера Дарнье.
Войдя в спальню короля, Оливье вернулся к прерванному занятию. Он склонился к Эжену и осторожно коснулся левого запястья. Пульс бился неровно и как-то слишком быстро. Бросив внимательный взгляд на лицо своего господина, эрцгерцог пришел к выводу, что выглядит тот хуже, чем пятнадцать минут назад.
- Надо было все-таки сперва дать вам лекарство, - негромко произнес Оливье, бережно приподнимая хрупкое тело и мимоходом удивляясь, отчего простыни столь сильно смяты. Королю в его состоянии самостоятельно двигаться было тяжело, и обычно такого не наблюдалось.
- Зато так тебе идет гораздо больше, - бледно улыбнулся Эжен, скользнув взглядом по зеленому бархату, расшитому золотыми нитями.
- О, это признание дорого стоит, - эрцгерцог усмехнулся в ответ и повернулся к кубку, который оставил на прикроватном столике еще при первом своем посещении.
Под ногой что-то едва заметно скрипнуло. Машинально опустив взор, Оливье, которому и на середине четвертого десятка удалось сохранить острое зрение, с удивлением увидел на полу несколько песчинок. На чистоте в королевских покоях он настаивал с остервенением, и взяться им было неоткуда… Если только…
Оливье перевел взгляд на осунувшееся лицо короля. В первый момент душу кольнула обида. Неужели стоило придумывать нелепый предлог, лишь бы втайне от своего компаньона написать кому-то несколько строчек? Однако очень скоро обида сменилась тревогой. Выходка была ребяческой – но эрцгерцог как никто хорошо знал, что его господин повзрослел слишком рано. Откуда, из каких глубин сознания в последние годы брались эти странные фантазии и поступки, Оливье не знал – и это тревожило его куда больше, чем даже физическое состояние короля. Пережив короткую борьбу с самим собой, он решил ничего не говорить. Если его величество не захочет признаваться, кому и что он писал – то и не скажет, упрямства у него хватало на добрую дюжину человек. Эрцгерцог лишь понадеялся, что никаких неприятностей не воспоследует.

- Оливье, объясни мне, пожалуйста, одну вещь, - произнес Жерар Дарнье, забирая у секретаря папку и делая ему знак удалиться. – Я – канцлер и имею право входить к его величеству без доклада. Однако ты почему-то преграждаешь мне дорогу. В чем дело?
Эрцгерцог фыркнул. Жерар и сам прекрасно знал ответ, но если ему хочется поиграть словами – то, пожалуй, можно себе позволить ему ответить.
- Дело в том, - максимально вежливо ответил Оливье, - что если ты печешься о делах королевства, то я – о делах короля. Согласись, что человек – создание куда более хрупкое, нежели государство, и потому требует большей заботы.
- Не скажи, - вздохнул канцлер. – Иногда дела королевства не терпят отлагательства… Сейчас – именно такой случай. Мне нужно срочно ознакомить короля с…
- Позже, - отрезал эрцгерцог. – Три-четыре дня ничего не решат. А королю сейчас не до дел…
- Ошибаешься.
В голосе Жерара прозвучало предупреждение, что лимит шуток подходит к концу, однако Оливье его все же перебил:
- Несколько дней! Для страны это не так много, а его величеству – хоть немного отдохнуть.
- Я понимаю… - канцлер немного смягчился. – Я все понимаю, Оливье. Но и ты пойми…
Что он должен был понять, эрцгерцог услышать не успел, ибо в приемной, где и вели ожесточенную дискуссию светлейшие господа, зазвенел колокольчик. Двое пажей, до этого старавшихся держаться как можно незаметнее во время горячего диспута, переглянулись и с трудом удержались, чтобы не броситься к внутренним покоям одновременно. Разговор стих сам собой, но тишина лишь подчеркивала возникшее напряжение.
Наконец уходивший мальчик вернулся и, стараясь не глядеть на эрцгерцога, доложил:
- Его величество интересуется, куда пропал месье Дали… И добавил, что если он в приемной… дискутирует с господином канцлером, то пусть… пусть господин канцлер пройдет к нему.
Оливье удалось сохранить на своем лице нейтральное выражение, а Жерару – удержаться от улыбки. Он не желал радоваться победе над «противником», ибо старый друг таковым не являлся. Оливье Дали был человеком совершенно негосударственным, однако более верную душу отыскать было бы непросто.
К тому же, войдя в королевскую опочивальню, канцлер убедился, что не хотели его пускать не зря: выглядел его величество отнюдь не хорошо.
- Добрый день, Жерар, - негромко прозвучало в тот момент, когда герцог Дарнье почтительно поклонился. – Что у нас плохого?
Канцлер продемонстрировал папку, и Эжен вздохнул. Повинуясь знаку, компаньон помог своему господину приподняться в постели.
- Садись, - король кивнул на стул возле своей кровати, - и начинай.
- Как вы и предполагали, - начал Жерар, опустившись на указанное место, - среди целей герцога Стоунлэ было не только желание показать себя на турнире во всей красе…
Оливье, стоявший за изголовьем королевской кровати и демонстрировавший канцлеру возмущенно-негодующее выражение лица, напрягся. Осунувшееся лицо
Эжена оставалось неподвижным.
- К сожалению, особых деталей выяснить не удалось – слишком мало времени, - продолжал тем временем герцог Дарнье. – Однако одно мы установили точно… И, на мой взгляд, очень вовремя мы это сделали.
Канцлер вынул из папки изрядно помятый лист с подпаленными краями и протянул его королю. Тот, прищурившись, скользнул взглядом по неровным строчкам.
- Стефан сам писал, - отметил Эжен, пока, однако, не вчитываясь.
- Да, - Жерар кивнул. – Это черновик письма. Секретарю, видимо, не доверял… И наброски жег. Вот только, похоже, он забыл, что наши жены являются сестрами – и кое-кто из слуг служит на сторону. Вы прочтете?
Король кивнул и снова обратил свое внимание на письмо. Почерк был хорошо ему знаком еще с юношеских лет: крупный, с решительными росчерками и сильным нажимом. Однако на сей раз он нес в себе отнюдь не ученические премудрости и не текст любовных посланий.
Дочитав, Эжен на некоторое время прикрыл глаза. Глядя на его веки, сквозь тонкую кожу которых отчетливо просвечивали голубоватые вены, канцлер с трудом подавил вздох сожаления. Меньше всего ему хотелось бы работать с юным дофином. Мальчишка наверняка все поставит с ног на голову, пролетит ураганом по всей четко выстроенной системе… Хоть в отставку подавай – но ведь не дай бог эта горячая голова попадет под чье-либо дурное влияние… Герцог Дарнье абсолютно искренне молился за здоровье своего короля, мечтая, чтобы дофин как можно позже занял отцовский трон. Увы, молитвы помогали мало, и состояние его величества год от года оставляло желать лучшего. Даже если не смерть – что будет в тот далеко не прекрасный момент, когда король просто не сможет подняться с постели?
- Значит, - от тихого голоса Эжена Жерар вздрогнул. Король говорил, не открывая глаз, - Стефан просит у вестфальского герцога руку его дочери для своего сына?
- Да, ваше величество, - канцлер машинально кивнул, хотя его действие и осталось незамеченным. – Правда, пока не напрямую… Он будто прощупывает почву – какой будет ответ при… разных ситуациях.
- А так же намекает на открывающиеся перспективы, - закончил мысль король.
- Но ведь, если не ошибаюсь, - осторожно вступил в разговор Оливье, - ни один герцог не может жениться на иностранке без одобрения короля – разве нет?
Жерар покачал головой.
- По сути – да, - произнес он медленно. – Закон звучит довольно хитро… Там сформулировано не так, что согласие непременно нужно – а так, что при несогласии короля сей брак будет невозможен…
Эрцгерцог нахмурился.
- То есть, если… - начал было он, однако Эжен закончил за него:
- То есть, если король промолчит… Или же будет не в состоянии высказать свое неудовольствие, то брак будет заключен – и на вполне законных основаниях.
- А тем временем дочь Карла Вестфальского – это очень хорошая партия, - подчеркнул канцлер.
- То есть, вся выходка Стефана с турниром – это всего лишь попытка отвлечь внимание? Неужели эта девушка стоит такой заковыристой комбинации? – Оливье небрежно пожал плечами.
Король и канцлер переглянулись.
- Еще как стоит, - усмехнулся Жерар. – У герцога Карла нет сыновей… И, учитывая преклонный возраст, вряд ли уже будут…
- А наша Вютемия – провинция приграничная, - вздохнул Эжен. – Многие семьи – в родстве, язык, опять же, общий.
Король замолчал, как бы считая, что этого достаточно, однако герцог Дарнье все же резюмировал:
- При ослаблении власти в Альвии и при определенной хваткости Стоунлэ может появиться новое королевство.
Эрцгерцог молча вышел из спальни, но вскоре вернулся с картой в руках. Демонстративно развернув ее, он внимательно изучил границы.
- Королевство выйдет, как говорят у меня на родине, - произнес он наконец, - «Труба пониже и дым пожиже», но вообще в Европе и поменьше имеются… А что, это неминуемо?
- Оливье, ты меня умиляешь, - вздохнул Эжен. – Может, ты пока прогуляешься куда-нибудь, пока мы разберемся с делами?
- Нет, если позволите, я лучше останусь, - возразил компаньон. – И вы, и г-н канцлер обладаете излишне пессимистичным взглядом на жизнь… Боюсь, если я сейчас уйду, вы без меня до всяких ужасов додумаетесь.
Королевский взгляд вознесся к потолку.
- Хорошо, - с нарочитым смирением согласился Эжен. – Тогда я поясню. Нет, это не неминуемо. Это авантюра, которая вполне может провалиться. Однако меня волнует вопрос, что будет… после меня. Боюсь, Ришару не хватит дальновидности отказать своему приятелю, особенно если тот наплетет какую-нибудь романтичную сказку.
- Не думаю, ваше величество, - вступился за дофина канцлер, - что его высочество упустит из рук какую-либо часть королевства… Стефан уже просчитался – ведь он надеялся воспользоваться совсем другим раскладом…
Оливье поджал губы. Правая рука короля рефлекторно стиснула покрывало, хотя на лице не дрогнула ни единая черта. Жерар отвел взгляд, жалея, что затронул болезненную тему. Усилием воли взяв себя в руки, король перевел разговор в иное русло:
- Однако, так или иначе, письмо имеет место быть. Как я уже сказал, этот брак для Альвии крайне нежелателен, и пока я жив, я его не допущу. Однако, если герцог Карл успеет дать согласие – может сложиться некрасивая ситуация.
- Это хорошо, - Эжен бросил на своего компаньона взгляд из-под ресниц, - что нам удалось узнать обо всем столь рано, и мы получили возможность вмешаться на самой ранней стадии переговоров.
Оливье, чье лицо приобрело невинное выражение, сделал вид, что не понял намека. Король перевел усталый взгляд на канцлера.
- Жерар, - произнес он, - подготовь письмо в Вестфалию. Никого ни в чем не обвиняй, никаких разоблачений не делай… Просто упомяни, что король Альвии не склонен поощрять заграничные браки своих подданных – последнее подчеркните, пусть вспомнит о положении Стоунлэ. Герцог Карл не глуп, он поймет намек.
- Хорошо, ваше величество, - кивнул Дарнье, забирая обратно черновик крамольного письма и пряча его в папку. – Это все, что мне предстоит сделать?
Эжен помолчал немного. Сейчас он выглядел еще хуже, чем в тот момент, когда канцлер переступил порог его спальни: черты заострились еще сильнее, а к бледности примешалась тревожная синева.
- Мне очень не нравится, - в конце концов заговорил король, - что наша западная граница находится в столь ненадежных руках. Наше внимание всегда оттягивал на себя восток – ведь именно он нес в себе угрозу… А теперь, если, не приведи Господь, там снова возникнут проблемы – мне страшно будет поворачиваться спиной к западу…
- Но, ваше величество, - осторожно ответил канцлер, наша история не знает случаев, когда бы герцогов лишали их вотчины…
- А в данном случае, - Оливье издал невеселый смешок, - это, скорее всего, и не его вотчина… Изабелла Стоунлэ так мечтала доказать, что ее сын – ублюдок… может, пойти ей, наконец, навстречу?
Король нахмурился.
- Это не смешно, - отрезал он сухо. – Покойный герцог признал Стефана своим сыном, так что любое заявление будет не более, чем грязной сплетней. А трепать королевскую честь я не позволю.
Эжен почти не сдерживал раздражения, и Оливье развел руками.
- Это была шутка. Извините, неудачная.
- Пожалуй, - поспешил вмешаться канцлер, - есть один вариант, который поможет убить сразу двух зайцев… Вы позволите, ваше величество?
Получив короткий кивок, Жерар продолжил:
- Юного Стоунлэ надо женить. Во-первых, это сразу пресечет попытки Стефана искать союза на стороне. А во-вторых… Ни с самим Стефаном, ни с его сыном уже ничего не сделаешь. Но если подобрать подходящую девушку, сделать так, чтобы молодая семья жила при дворе, а дети, которые родятся в этом браке, росли и воспитывались под контролем вашего величества…
- С «во-первых» я согласен, - дослушав до этого места, прервал его Эжен. – Но вот вторая часть… Сам я контролировать смогу недолго, надеяться же на мать… Какая женщина сможет противопоставить себя Стоунлэ?
- Моя дочь еще не замужем, - негромко вмешался эрцгерцог.
- Что?! – король от удивления попытался приподняться на кровати, однако тут же, охнув, рухнул обратно. Оливье встревожено наклонился к нему, однако Эжен устало мотнул головой.
- В порядке… - выдохнул он, укоризненно глядя на компаньона. Немного восстановив дыхание, король добавил: - А вот ты сошел с ума! Они же ее съедят…
- Ну, думаю, в чем – в чем, а в людоедстве Стоунлэ не обвинишь… - попытался пошутить эрцгерцог, но под гневным взглядом своего господина осекся. Сегодня явно был не его день, и потому, сменив тон, он продолжил уже в ином ключе: - Ваше величество, было бы из-за чего переживать. Никто Эжени на ваших глазах ничего дурного не сделает.
- А после? – поинтересовался король. – Или ты сумеешь совершить чудо, и я буду жить вечно?
Оливье оскорблено подобрался.
- Вечность я вам не обещаю. А все остальное – в ваших руках. Если не будете волноваться по каждому пустяку – поживете.
- Это судьба твоей дочери – пустяк? – голос Эжена звучал холодно.
Эрцгерцог пожал плечами.
- Ну, если в масштабах государства… А если серьезно, то вспомните слова Жерара: на ком-то Стоунлэ-младшего женить будет нужно. Так пусть хоть жена его будет полностью лояльна короне.
Эжен вскинул взгляд на канцлера.
- Я уже высказал свое мнение, ваше величество, - ровно произнес тот. – Что же касается родительских чувств… Господь не благословил мой брак, и потому мне они незнакомы. Могу лишь добавить, что пример семьи коннетабля прекрасно иллюстрирует жизненную силу и активность дам из рода Дали.
- Нашел с чем сравнить! – король снова нахмурился. – Арно питает теплые чувства к своей супруге, да и к Оливье относится вполне дружески. А про Стоунлэ такого не скажешь.
- Монтере тут вообще не причем, - вмешался эрцгерцог. – Ваше величество, вы меня извините, но если господин канцлер немедленно не удалится, я буду считать его пособником Стоунлэ.
Жерар поспешно поднялся на ноги, с легким поклоном произнеся:
- В таком случае, ваше величество, позвольте мне идти? Стефан-то убрался из столицы сразу после турнира, а мне очень не хочется быть отравленным вместо него.
Эжен медленно перевел взгляд с одного собеседника на другого и обратно, после чего негромко поинтересовался:
- Я действительно настолько плохо выгляжу, господа?
Смешавшись, канцлер посмотрел на компаньона короля, но тот лишь пожал плечами.
- Если честно, то да, ваше величество, - придя в конце концов к выводу, что честность – лучшая политика, ответил все же Дарнье. – Мне жаль, что пришлось вас побеспокоить, но…
- Но это было своевременно, - закончил за него Эжен. – Спасибо за откровенность, Жерар. А теперь займись письмом к герцогу Карлу – семейные дела Стоунлэ подождут, а политика – нет.
Это было окончанием разговора, и канцлер, снова поклонившись, покинул королевскую опочивальню. После его ухода возникла неловкая пауза. Дыхание Эжена, в изнеможении откинувшегося на высоко поставленные подушки, было частым и неглубоким, на лбу выступили мелкие капельки пота.
- Пожалуй, - произнес Оливье, глядя на его состояние, - я воспользуюсь тем, что вы уже сидите, и дам вам лекарство.
Не дожидаясь ответа – да король и не собирался отвечать, он проследовал в соседнюю комнату и вскоре вернулся с двумя кубками. Эрцгерцог ожидал возмущения по этому поводу, однако Эжен безропотно выпил принесенное. Оливье такая реакция – вернее, отсутствие таковой – встревожило. Помогая королю снова лечь, он предложил:
- Ну хотите, сами поговорите с Эжени? Когда почувствуете себя лучше, разумеется. Я ничуть не сомневаюсь, что она будет согласна.
- Я тоже, - чуть слышно выдохнул Эжен. – Ты – тиран и деспот, вечно идешь… даже против своего короля… Представляю… что за порядки… царят у тебя.. дома.
Речь короля становилась все более и более прерывистой, а глаза его закрывались сами собой. Однако перед тем, как погрузиться в сон, Эжен все-таки закончил:
- Но я поговорю с ней… обязательно.
* * *
Эжени никогда не бывала в малом рабочем кабинете короля, однако волнение у нее вызвало отнюдь не предстоящее посещение оного.
Его величество она знала с детства. Эжени родилась в столице и покидала ее только вместо со двором. Однако если ее брат все время проводил с дофином и его братом, то самой Эжени больше приходилось скучать в одиночестве. У короля не было дочерей, да и тетя Одетта растила лишь сыновей. У господина канцлера имелись племянницы, но их отец, Мишель Дарнье, предпочитал столичной суете тишину семейного поместья.
Несмотря на то, что прошло очень много лет, Эжени хорошо помнила тот день, когда позволила себе страшную вольность.
Это случилось в Оствиле.
Король, у которого здесь было чуть больше свободного времени, спустился посмотреть, как играют его сыновья. Любование таило в себе скрытую тревогу: несмотря на то, что близнецам исполнилось уже по пять лет, его величество все еще опасался, что терзающий его недуг мог передаться по наследству. Наблюдая, как беззаботно и неутомимо носятся мальчишки по поляне, король испытывал чувство огромного облегчения.
Эжени не нравилось смотреть на чужие игры – ибо они никогда не предусматривали ее участия. Да и не должны были мальчики брать ее в свою компанию, как твердили все няньки – но малышка все равно испытывала жгучую обиду. И в тот раз, увидев короля, спустившегося в сад в сопровождении ее отца, Эжени решилась. Она бросилась к высокому мужчине, которому едва достигала до колен – и пожаловалась. Наверное, ни на что особенное Эжени не рассчитывала, просто где-то когда-то слышала, что королю можно жаловаться, что за ним всегда конечное решение, вот и высказала ему свою детскую обиду. Она даже разревелась, хотя вообще плакала нечасто. Отец был крайне недоволен ее поведением – но она не смотрела на отца. Детские глаза, заполненные слезами, уставились на красивое лицо, обрамленное золотыми кудрями.
Король наклонился и коснулся узкой ладонью пушистых каштановых локонов – Эжени была столь мала, что еще не покрывала головы. А девочка внезапно прижалась к нему. Рыдания стихли так же внезапно, как и начались, только то и дело слышались негромкие всхлипывания. Эжени не смогла бы сейчас вспомнить, что говорил ей тогда король – помнила лишь тихий голос, очень мягкий и спокойный. Ее утешили, ее слезы вытерли изящным платком – платком, который держали королевские руки!
А потом, несколько дней спустя, Эжени осмелилась прийти в комнату, где король с секретарями работал над бумагами. В столичном дворце ее не пропустила бы охрана, но в Оствиле все чувствовали себя несколько более расковано, и присутствие маленькой девочки в тяжелом не по возрасту платье обнаружили слишком поздно – когда она подошла к королю и, обхватив его ноги, преданно заглянула снизу вверх.
Отец настаивал, чтобы ее выпроводили, однако король разрешил остаться. Взял с нее обещание, что она тихо посидит в сторонке и не будет мешать работать – и Эжени выполнила обещание. Она устроилась в уголке и смотрела, не отрываясь, как мелькают тонкие белые руки, как сияет солнце на золоте волос, как, произнося непонятные ей слова, двигаются бледные губы. Потом отец ругался и на нее, и на нянек, которые не уследили – но это все было потом. А в тот день она была счастлива.
Это нехитрое счастье еще повторялось, хотя и не так часто, как бы ей хотелось. Несколько раз тем летом, да еще несколько – следующим. А потом она стала слишком взрослой. Эжени и сама уже понимала, насколько неприлично ее поведение – и насколько его величество добр, что с таким снисхождением относился к этой шалости.
Теперь ей оставалось наблюдать лишь издалека. Эжени искренне не понимала свою невестку – уж она-то знала, о ком Мари лила свои слезы. Еще в детстве дочь эрцгерцога во время остановок в доме Дарнье ревниво следила за дочерью хозяина – но Мари лишь пару раз высунула нос из-за колонны, в тени которой неизменно пряталась. А зря: король, неизменно строгий с сыновьями, всегда весьма благожелательно относился к маленьким девочкам – но Мари все же так и не решилась подойти к нему. Радовалась бы теперь – став женою Андре Дали, она приехала ко двору, и видела его величество почти постоянно…
Не рассчитывала же она выйти замуж за него? Король, конечно, вдовец – но о повторном браке даже и не задумывался. Впрочем, Эжени не верила, что Мари могла хотя бы мечтать о таком. Тихая девушка видела в короле создание высшее, и если бы не ее глубокая религиозность – то молилась бы на него. Сама Эжени тоже преклонялась перед королем – но именно как перед земным воплощением, а не духовным. Ее восхищала его сила воли, его упорство, он сам как воплощение мирской власти. Ее преклонение перед ним не имело ничего общего с мистическим восторгом Мари…
А ведь была еще и маленькая дофина. Полонская принцесса, которая, приехав, боялась короля как огня – а за полгода привязавшаяся к нему со всей теплотой. Дофина Агнесс относилась к его величеству как человеку – простому смертному человеку, такому, как она сама… Впрочем, сама-то она тоже была королевской крови, хотя полонская династия в этом смысле и не сравнится с альвийской. Эжени с некоторым удивлением наблюдала за этой переменой, не ревнуя – лишь немного завидуя, когда дофина, ничуть не стесняясь, смотрела королю прямо в глаза и улыбалась своей широкой открытой улыбкой.
А вот сегодня и Эжени выпадет счастье увидеться с королем с глазу на глаз. Наедине. Он будет говорить с нею – а она отвечать ему. От этой мысли сердце девушки забилось быстрее, а лицу стало жарко. Отец перед этой встречей дал ей четкие инструкции, но Эжени и без его советов знала, что предстоит сделать. Она-то всегда думала, что ее удел лишь наблюдать за службой отца и брата, а самой держаться в стороне. Но судьба рассудила по-своему: и для нее, Эжени, нашлось место в государственных планах.
Ее пропустили в приемную короля. Там девушка поймала предупреждающий взгляд отца и потупилась, чтобы скрыть секундное раздражение. Незачем ей напоминать – она и сама знает, что нужно делать. И даже еще лучше, чем думал отец. Эрцгерцог тем временем сам открыл дверь, пропуская дочь в королевский кабинет.
Эжени переступила порог, стараясь побороть нахлынувшую робость. Его величество поднял голову от бумаг и улыбнулся ей. От этой светлой улыбки, которая появлялась столь редко, волнение девушки улеглось, и Эжени решительно подошла ближе. Король указал ей на обитую подушками скамью, стоящую возле стены, и сам медленно поднялся из-за стола. Девушка наблюдала за его действиями с тревогой – чтобы обогнуть стол и подойти к ней, его величеству пришлось опираться рукой на столешницу. Приблизившись, он тяжело опустился на скамью и пригласил Эжени сесть рядом.
- Отец будет возмущен, - сочла своим долгом предупредить мадемуазель Дали, устраиваясь на указанном месте и расправляя складки платья. Имела она ввиду отнюдь не близость, в которой они оказались, и король ее прекрасно понял.
- Это если он узнает, - легкая усмешка скользнула по губам. – Но ведь вы не скажете ему, верно?
Эжени покачала головой.
- Не скажу, раз вы приказываете, ваше величество, - вздохнула она. – Хотя отец все равно узнает…
- Не о нем речь, - король взял разговор в свои руки. – Я пригласил вас, чтобы поговорить о вашем будущем.
- Это честь для меня, - девушка почтительно склонила голову.
Возникла неловкая пауза. Немного помолчав, король все же начал:
- Думаю, ваш отец уже рассказал о своей идее… - Эжени не проронила ни слова, сохраняя прежнюю покорную позу, и он продолжил: - Мне бы хотелось узнать, что именно он вам сообщил.
- Он сказал, - медленно произнесла дочь эрцгерцога, - что желает выдать меня замуж за Стефана Стоунлэ… младшего, разумеется.
- И все? – золотистые брови удивленно изогнулись.
- Этого вполне довольно для послушной дочери, - не поднимая глаз, ответила Эжени.
Король покачал головой.
- Ну хоть со мною-то не играйте в эти игры… Я ведь знаю вас с самого детства – и не помню, чтобы вы отличались особым послушанием.
- Ах, ваше величество! – вздохнула девушка. – Вы вспоминаете мои детские шалости, которые естественны для любого ребенка. Но, смею надеяться, что я уже доросла до того возраста, когда послушание основывается на разуме и уважении к родителю.
- То есть, - уточнил король, - Оливье не рассказывал вам никаких подробностей? И отчего он выбрал для вас именно эту партию… тоже не раскрыл?
- Отцу виднее, - смиренно ответила Эжени. – Ведь он желает мне добра, разве нет?
Она вскинула на августейшего собеседника глаза, и тот смешался. Король имел весьма небогатый опыт общения с прекрасным полом, особенно в приватной обстановке. Тем более, что эту девушку он до недавнего времени воспринимал исключительно как дитя. С тревогой наблюдая за взрослением сыновей, сверяя его с собственными внутренними часами, Эжен понимал – хотя бы разумом – что они уже стали юношами. Но дочка Оливье, такая маленькая, по-детски круглолицая – она все еще казалась ему ребенком. К тому же невысокие худощавые Дали всегда выглядели моложе своих лет… А вот теперь она смотрит ему прямо в глаза – и он воочию видит, что перед ним изящная, юная – но уже девушка. Девушка, которая действительно уже готова вступить во взрослую жизнь, стать супругой и матерью…
Король почувствовал себя невообразимо старым.
- Ведь правда же, ваше величество? – повторила свой вопрос Эжени.
Вздрогнув, король усилием воли заставил себя вернуться к реальности.
- Да… Конечно же, да, - он улыбнулся, но улыбка вышла вымученной. – Вот только… Ваш отец верно и преданно служит альвийской короне. И я опасаюсь, не окажется ли это рвение сильнее родительской заботы.
Король осторожно взял ладошку крестницы в свои руки, и, хотя они были очень холодными, Эжени ощутила, как ее охватывает жар. Эти руки не касались ее много лет – и она не думала, что коснутся еще когда-либо. Девушка была настолько взволнована, что даже не заметила, как король с трудом подбирает слова.
А Эжен мучительно думал, что именно сказать крестнице. Что отец хочет выдать ее замуж, сообразуясь с собственными расчетами? Но ведь это всегда так. Все семьи складываются именно так. Что у нее нет ни малейшего шанса получить хоть толику личного счастья? Но есть ли он с другими? И без счастья люди живут – ведь на первом месте лишь долг…
Кому и что должна эта девочка? Кому и что должны были другие девочки, которых отцы отдают в чужие руки? Кому и что должна была его собственная супруга, которая, если бы не он, могла бы прожить долго и счастливо?
Король не любил толпы, посторонние люди всегда заставляли его ощущать дискомфорт. Однако он давно, с ранних лет, научился подавлять в себе эту неприязнь. Не имея природной склонности к жизни напоказ, Эжен привык сохранять невозмутимость под внимательными взглядами, умел находить слова в любых ситуациях, перед которыми ставил его королевский долг.
Но в жизни личной он, как и прежде, оставался профаном. Ни о своих, ни о чужих чувствах король говорить не умел: свои он загонял как можно глубже, чужие ставили его в тупик.
Давно Эжен не ощущал себя настолько немым – ни одно подходящее слово не приходило в голову. Он уже начал подумывать, почему бы ему просто не сказать Оливье, что все это плохая затея, и не наложить запрет на этот брак?
Однако прежде, чем король успел открыть рот, чтобы озвучить свою мысль, Эжени склонила голову к плечу и, смущенно улыбнувшись, негромко произнесла:
- Ваше величество, а можно мне открыть вам один секрет?
Эжен смешался. Такого поворота он не ожидал, а девушка перед ним продолжала улыбаться – счастливо и немного рассеянно.
- Ведь вы мой крестный отец, и значит, я могу поверять вам устремления моей души, - тем временем застенчиво говорила Эжени. – Вот только… Я даже не знаю… Боюсь, это не очень понравится отцу – не могли бы вы не говорить ему ничего?
Королю в последней фразе послышалась тонкая шпилька по поводу его собственной просьбы, однако он внушил себе, что ошибся.
- Смотря о чем идет речь, - осторожно ответил он. – Если это что-либо, угрожающее вашей чести или жизни…
- О нет! – поспешила успокоить его Эжени. – Нет! Как раз наоборот… Понимаете… Я влюблена.
Глаза короля изумленно распахнулись. Он ни на секунду не допускал мысли, что в любви могли признаться ему, но и услышать подобное в чей-либо адрес он не ожидал. Эжен пристально вглядывался в свою юную собеседницу, прекрасно понимая, что все равно ничего не увидит. Девушка была смущена, ее щеки алели, а глаза блестели изумрудными звездочками. Является ли это признаком влюбленности?
И снова Эжени, возможно, сама того не зная, прервала его мысли. Она шла по тонкому краю, захваченная игрой, в которую вступила. Эрцгерцог предлагал сделать упор на верную службу Дали, однако его дочь решила пойти по иному пути.
- Я влюблена, - чуть тверже повторила она. Главное – не думать в кого. Один раз произнести имя – а потом снова погрузиться в свою фантазию. – Я не решилась бы сказать, ибо послушна воле отца… А он никогда… никогда бы не согласился на мой брак с этим человеком!
- В кого ты влюблена? – спросил Эжен, от удивления перейдя на «ты».
Его крестница, будто не заметив этого, стыдливо потупила взгляд.
- В Стефана Стоунлэ, - торопливо выпалила девушка. – Я знаю, что у отца имеются разногласия с его семьей, и мне казалось, что об этом браке не может быть и речи… Но тут он сам, сам предлагает его! Ваше величество, как же я могу отказаться?
От ее «признания» сердце короля пропустило удар. Он смотрел на девушку, смущенную и счастливую одновременно, снова не зная, что сказать.
- Эжени, - наконец начал король. – Я… понимаю: Стефан – весьма красивый юноша. Ничего удивительного, что он тебе понравился…
Понравился же его отец королеве Альвии.
- Но Стоунлэ и правда не ладят с вашей семьей. Возможно, что Оливье и хочет установить контакт... Но подумала ли ты, как к тебе там отнесутся? У герцога характер отнюдь не сахар…
- Но ведь я не за него выхожу замуж, - невинно улыбнулась Эжени. – Ваше величество, я понимаю, что все не так просто, и что просто факт нашего брака не лишит всех проблем, какие имеются между нашими семьями – но ведь это и не моего ума дело. Пусть отец решает сложные вопросы сам. А я… Я просто хочу принести радость и покой тому, кого люблю! И если я могу это сделать – я сделаю, чего бы мне этого не стоило! Я буду нежной, послушной, любящей… Я стану самой лучшей женой на свете, я рожу ему сыновей. Пусть он меня не полюбит – но я буду рядом с ним, буду растить наших детей… Ваше величество, я умоляю вас!
Девушка соскользнула с сиденья, упав на колени, и, склонившись, припала губами к исхудалой руке, которая все еще касалась ее ладошки.
- Жить ради того, кого любишь – разве может быть счастье больше? – горячо шептала Эжени. – Видеть его каждый день, слышать его голос, ловить улыбку… Я не прошу большего, я буду довольна всеми этими маленькими радостями.
- Девочка моя… - растеряно произнес король, оглушенный столь сильными эмоциями. – Что ты, встань!
Ему не хотелось размышлять над тем, заслужил ли Стоунлэ-младший такую любовь. И уж тем более нельзя было думать, удостаивался ли подобного его отец – это было бы глупо, мелко и недостойно. К тому же слишком поздно. Сейчас речь шла об Эжени, и только она должна сейчас его заботить.
Девушка медленно, путаясь в пышных юбках, поднялась на ноги. Даже стоя, она была лишь немного выше сидящего короля. Крестный протянул ей платок – как в детстве – и она чуть дрожащими руками вытерла слезы, сами собой текущие по раскрасневшимся щекам.
- Я выйду замуж за Стефана Стоунлэ? – тихонько спросила Эжени, подавив всхлип.
- Но это же…
Король хотел сказать, что это совершенно неразумный поступок, но было непохоже, что его крестница собирается придерживаться логики. Идти на поводу у девичьих желаний было бы глупейшим поступком, но отказать, гладя в эти блестящие от слез глаза оказалось выше сил. Эжен вздохнул и произнес:
- Хорошо… Я дам согласие твоему отцу и напишу герцогу Стоунлэ, - не удержавшись, он все же добавил: - Но с этого момента пути назад не будет. Ты уверена, что…
- О, ваше величество!..
Недослушав, девушка в порыве благодарности попыталась снова упасть на колени. Король машинально протянул руки, чтобы удержать ее, и в результате на полу едва не оказались оба. Эжени, испугавшись этого, сама вцепилась в своего крестного. Глядя в тревожно распахнувшиеся глаза, король невольно усмехнулся:
- Думаю, разговор пора заканчивать. Еще немного, и жениться на тебе придется уже мне.
Лицо Эжени вновь залила краска смущения, и девушка поспешно разжала руки. Отойдя – едва ли не отпрыгнув – от скамьи на шаг, она стыдливо потупилась. Вновь возникла неловкая пауза, как в начале разговора. Король уже успел пожалеть, что не сдержался: знал ведь, что не умеет шутить, так зачем пытался? Теперь вот испугал девочку… Поверила она в столь мрачную перспективу или нет – но удовольствия она ей точно не доставила.
- Ты можешь идти, Эжени, - как можно мягче произнес король.
- А… вы? – бросая на него взгляд из-под ресниц спросила девушка.
- Я?
Эжен удивился, но крестница покосилась на пустующее место за столом, и он все понял. Обратно, пожалуй, и правда добираться будет потяжелее…
- Может, я все-таки скажу отцу? – жалобно попросила Эжени. – Он ведь… все равно узнает…
Король тяжело вздохнул. И то верно. Непонятно, как – но Оливье всегда узнавал о подобном. Даже когда не говорил напрямую, по укоризненному взгляду это знание читалось безошибочно.
- Ну что же… Скажи. Да хранит тебя Господь.
Эжени склонилась в почтительном реверансе, а потом вышла.
В приемной девушку перехватил Оливье Дали. При посторонних – а после выздоровления короля количество придворных в этой части дворца значительно возросло – он не стал ничего спрашивать, лишь вопросительно заглянул в глаза дочери. Та улыбнулась и кивнула, подтверждая, что все прошло хорошо.
- Его величество хотел видеть вас, отец, - вслух произнесла Эжени.
Проводив взглядом знакомую, но так за всю жизнь и не ставшую родной фигуру, девушка тихонько покинула королевские покои. Его величество прав, она вступает на опасный путь… Но он, наверное, не знал, что Дали идут по выбранному пути до конца.
Тем временем ее отец, обнаружив своего господина не за столом, едва заметно усмехнулся.
- Пусть будет стыдно тому, кто про это плохо подумает, - глядя на его усмешку, парировал невысказанную остроту король.
- Я молчалив и смиренен, - Оливье отвесил шутовской поклон. – Вам как, и тут хорошо, или все-таки хотите вернуться к работе?
- Не хотел бы – не позвал бы, - беззлобно огрызнулся король. – Какая от тебя еще польза?
- От меня и здесь польза небольшая, - послушно согласился эрцгерцог. – Иво привести?
Эжен бросил на него укоризненный взгляд.
- Уж до стола как-нибудь и без него дойдем, - холодно произнес он.
И все же разговор, оказавшийся мучительным, всколыхнувшим столько всего забытого и запрятанного в самые потаенные уголки души, обошелся королю дороже, нежели он думал. Тяжело опираясь на плечо компаньона, Эжен медленно дошел до своего кресла и без сил опустился в него.
- Передохнуть не хотите? – без надежды поинтересовался эрцгерцог.
Король покачал головой. Его волновал другой вопрос.
- Оливье… - начал Эжен, и от непривычной растерянности в его голосе компаньон насторожился. – Какой смысл… любить того, кто тебя не любит? Какой смысл непременно хотеть быть рядом?
Эрцгерцог неопределенно пожал плечами.
- По-разному бывает… У каждого своя любовь. Да и сама любовь… Она ведь не одна. Даже если нет шанса добиться именно ее, то есть ведь и другие чувства. Уважение. Симпатия. Доверие… Дружба, наконец. Иногда случается так, что они дороже любви, ибо остаются на куда более длительный срок.
Эжен вскинул голову, и тревожные карие глаза встретились со спокойными зелеными.
- И будет довольно всего лишь улыбки или взгляда? – негромко спросил король.
- Довольно, - твердо ответил эрцгерцог. – Довольно будет и меньшего.
- Но это же… жертва?
- Нет, - Оливье покачал головой и снова усмехнулся. – Это – счастье.