Ну уж извините. Граф разогнался – и теперь не остановится, пока не дойдет до конца.
Так что те, кто надеялись, могут смело отписываться – за них Граф возьмется еще нескоро… Ну, или можете просто проматывать «лишние» записи )

Очередная глава. Все как всегда – за пинки по делу буду весьма благодарен.
Не по дело, в принципе, тоже можно – обсудим )

Итак, Глава 7
- У меня есть идея: сегодня вообще никуда не ходить, - флегматично заявил Оливье.
В его голосе не было и тени настойчивости, ибо он даже не надеялся на согласие. Он вносил свое предложение в пятый раз за утро.
Короля не держали ноги. В работоспособности всего остального эрцгерцог тоже отнюдь не был уверен, однако в данный момент его господина более всего интересовали именно ноги. Эжена шатало так, что Иво удавалось его удержать в вертикальном положении, только обняв.
Весь прошлый день практически вылетел из жизни: король, которому ночью пришлось пускать кровь повторно, утром просто не пришел в сознание. Церемония в монастыре оказалась пропущена – чему Оливье втайне радовался. Поединки на этот день запланированы не были, ибо обряд представления рыцарей-участников занимал чрезвычайно много времени. В монастырь приносились шлемы с гербовыми фигурами и знаменами. Все это устанавливалось в определенном порядке, после чего появлялось все общество, собравшееся по случаю турнира. Герольды объявляли имена и титулы участников, пока судьи совершали свой обход. Каждый рыцарь должен был быть достоин участия не только по праву рождения, но и не иметь пятен на репутации. Если бы кто-либо знал что-нибудь о недостойном поведении одного из рыцарей, он должен был объявить об этом во всеуслышание. На памяти эрцгерцога подобного не случалось уже давно – более десятка лет. Но традиция была священна.
Вряд ли Стоунлэ собирался устроить скандал, обвинив в чем-либо дофина – тот был слишком молод и находился у всех на виду, чтобы ему можно было приписать какой-нибудь неприглядный поступок. А значит, за мальчишку не стоило и волноваться – и уж тем более не было нужды в присутствии короля. Конечно, отсутствие его величества несколько омрачает праздник, но за столько лет все уже привыкли к постоянным отлучкам.
Однако на третий турнирный день король пришел в себя и высказал непреклонное желание присутствовать на мероприятии. То, что его собственное тело отказывалось выполнять высочайший приказ, его не интересовало – упрямство было сильнее.
- Усадите его величество обратно, - устало скомандовал Оливье.
Еще одна ночь в череде бессонных ночей вымотала даже его железный организм, эрцгерцог совершенно не выспался и с трудом сдерживал раздражение. Иво с радостью последовал приказу, бережно опустив Эжена в кресло.
- Мальчику проще донести вас до ристалища на руках, - констатировал Оливье очевидный факт.
Король не ответил, лишь упрямо поджал губы.
- Вам не нравится такой вариант? – компаньон насмешливо вскинул бровь. – Ну, «на руках» - это не буквально… Можно на носилках… у нас есть небольшие. Тоже не желаете?
Ситуация представлялась патовой. С точки зрения эрцгерцога оптимальным решением было бы вообще никуда не двигаться сегодня… и несколько ближайших дней, желательно, тоже. Однако король этого мнения не разделял. Когда они выясняли данный вопрос утром, сразу после пробуждения, Эжен заявил прямо: он лучше будет сидеть на трибуне и все видеть собственными глазами, нежели останется лежать в своей опочивальне и будет сходить там с ума от беспокойства. Что будет – в этом Оливье не сомневался.
Оказавшись между двух зол, несчастный компаньон никак не мог выбрать из них меньшее. Несмотря на конец сентября, солнце сияло ярко и припекало ощутимо. А ведь еще надо дойти до самого ристалища… С другой стороны, эрцгерцог слишком хорошо знал своего господина: Эжен вполне способен был самостоятельно накрутить себя до такого состояния, до какого не довела бы никакая физическая нагрузка.
Если бы на поле не находился Стефан Стоунлэ, Оливье, пожалуй, склонился бы к мнению, что безобиднее все-таки найти способ доставить короля на трибуны. Но сейчас в правильности подобного решения он отнюдь не был уверен. Опять же, не будь здесь Стефана, король и волновался бы меньше, да и не довел бы себя позавчера до подобного состояния.
Эрцгерцог снова взглянул на короля. Несмотря на мертвенную бледность и темные круги под глазами, тот олицетворял собой фигуру, символизирующую упрямство. «Баран», - себе под нос пробормотал Оливье. Некоторое время он всерьез взялся за астрологию, и до сих пор считал, что некоторые аспекты этой науки заслуживают внимания. Эжен, едва узнав об этом увлечении, велел немедленно бросить заниматься ересью. Эрцгерцог послушался, однако с тех пор считал себя в праве называть своего господина за упрямство «бараном» - раз уж того угораздило родиться именно под этим знаком. Королю, который однажды услышал столь «лестное» прозвище, Оливье на голубом глазу объяснил, что причина в «золотом руне». Эжен лесть не воспринимал, да и юмора не оценил, однако углубляться не стал.
- Может, у вас самого есть идеи? – старательно придав голосу ехидство, поинтересовался эрцгерцог.
Король не ответил. Его правая рука нервно сжимала подлокотник кресла, левая немного неловко лежала на коленях. «Единственное место, куда бы я его сейчас доставил – это кровать…» - мрачно подумал Оливье, прекрасно понимая, что его величество такое решение не устраивает категорически. Хотя…
- Ладно, еще один вариант, - вслух произнес он. – Но он будет дорого стоить.
- Мы разве на базаре, что ты торгуешься? – все так же не глядя в его сторону, негромко спросил Эжен.
- Нет, мы во дворце, - подражая его серьезному тону, ответил Оливье. – Но я настаиваю на своих условиях. Как умный и ответственный человек вы признаете их правомерность. Если же нет, значит, у вас из головы еще не выветрилась вчерашняя ду… вчерашнее ребячество, и тогда вы просто вынуждаете меня поступать с вами, как с ребенком.
Король то ли не заметил, то ли не захотел заметить оговорку, граничащую с оскорблением величества, и холодно поинтересовался:
- Хочешь меня выпороть?
- Вы просто читаете мои сокровенные желания! – эрцгерцог всплеснул руками.
У Иво от сего ехидного выпада вспыхнули уши: раньше при нем отношений никогда не выясняли. Молодой человек не знал, куда ему деться, чтобы занимать поменьше места и привлекать поменьше внимания – хотя все походило на то, что его присутствия уже никто не замечает.
- Но я воздержусь – исключительно из почтения, которое к вам испытываю. Ваше величество, - Оливье слегка сбавил тон прежде, чем Эжен успел всерьез оскорбиться. – Давайте не будем цепляться к оборотам речи. Вы же знаете, что я не волшебник и чудес совершать не умею. Также я не являюсь святым, поэтому «встань и иди» в моем исполнении не подействует. Я ведь правильно понимаю, что вы хотите присутствовать на турнире не только сегодня, но и все дни? А раз так, то «торгуюсь» я, как вы изволили выразиться, не ради себя, а ради вас.
- Я слушаю тебя, - так и не взглянув на него, оборвал словесный поток король.
- Если моя идея сработает, - решив не искушать судьбу, поспешно начал выкладывать свой план эрцгерцог, - то вы будете присутствовать на турнире. Но – только на турнире. Потом никаких торжеств, пиров, танцев и прочих мероприятий. Вы возвращаетесь сюда, отдыхаете и усиленно лечитесь. Работа Совета все равно временно приостановилась – почтенным господам сейчас не до политики. Ах да, на время турнира месье Дампьену вход в ваши покои строго воспрещен.
Эжен от такой наглости своего компаньона потерял дар речи. Он даже наконец соизволил повернуться в сторону Оливье, будто желая воочию убедиться, что слух его не обманывает.
- Правда, я здорово придумал? – безмятежно окончил свою краткую речь эрцгерцог.
- Ты… - еле вдохнув, с трудом выдавил из себя король. – Ты совсем совесть потерял?
- Нельзя потерять то, чего никогда не имел, - с достоинством парировал Оливье. – Совесть мне заменяет забота о вашем величестве.
Эжен тяжело вздохнул, не желая вступать в бессмысленную дискуссию. Усилием воли заставив себя принять решение, он произнес:
- Что за идея?
Эрцгерцог щелкнул пальцами.
- Подождите меня немного, - сказал он и, поклонившись, поспешно вышел из королевской спальни.
Иво, никогда не остававшийся с монархом наедине, и про которого все как-то позабыли, ощутил легкую панику. Эжен не смотрел на него, однако молодой человек опасался не самого короля, а того, что с ним может случиться. Иво совершенно не представлял, что ему в таком случае нужно будет делать, а каким окажется наказание за безвинную оплошность, даже думать не хотелось.

Как Оливье и думал, принц-кардинал еще не покинул своих покоев. Юноша весьма удивился, увидев входящего эрцгерцога. Тот же, смерив взглядом высокую изящную фигуру в алой мантии, в который раз пожалел, что сорок минут разницы в возрасте не в пользу Робера. Хотя, конечно же, король бы беспокоился и за младшего сына ничуть не меньше, чем за наследника престола.
- Чем обязан, ваша светлость? – вежливо поинтересовался принц-кардинал.
Внезапно у Робера внутри испуганно екнуло. Отец позавчера, несмотря на явное нездоровье, оставался среди гостей до упора, а вчера на появлялся вовсе… Что если… Ришар уже на ристалище, и к кому, как не ко второму принцу, эрцгерцог пришел сказать, что…
Резкий, не слишком приятный запах привел юношу в чувство. Робер обнаружил себя, сидящим в кресле, а Оливье Дали – склонившимся над собой. Поняв, что его высочество пришел в себя, эрцгерцог выпрямился, закупоривая небольшой флакончик, и посмотрел на юношу, как тому показалось, осуждающе.
- С вами-то что случилось? – раздраженно спросил компаньон короля, однако Роберу в его голосе почувствовалась тревога.
- Отец… что с ним? – вместо ответа выдавил из себя принц-кардинал.
Эрцгерцог понимающе кивнул, огляделся и, заприметив на небольшом столике в углу комнаты серебряный кувшин, налил в кубок вина. Протянув кубок юноше, он ответил:
- Прошу прощения, что невольно напугал. Не могу сказать, что его величество чувствует себя прекрасно, однако он жив. Ведь именно это вас беспокоило?
Робер ощутил, как к его щекам прихлынула кровь. Оливье, недовольно нахмурившись, подхватил его запястье и на чем-то сосредоточился.
- Прекращайте симулировать, - отрезал он, одновременно выпуская руку юноши. – Вы вполне здоровы, так что перестаньте изображать из себя трепетную барышню. Его величеству нужна ваша помощь.
Принц-кардинал поспешно поднялся на ноги, стыдясь минутной слабости.
- Извините, - пробормотал он виновато.
Эрцгерцог устало провел рукой по лицу.
- Это мне нужно извиняться, - его тон смягчился, и обычно резкий голос прозвучал более человечно. – Ваша тревога вполне понятна. Вы преданный и любящий сын… Собственно, поэтому я и обращаюсь к вам.
Очень коротко Оливье Дали обрисовал принцу-кардиналу ситуацию. Юноша в свою очередь нахмурился. Эрцгерцог, не сводивший с него взгляда, добавил:
- У меня нет времени еще раз перебирать гвардейцев. Из всех, кого я знаю, лишь четыре человека подходят по росту к его величеству. И трое из них участвуют в турнире.
Робер отметил про себя, что Стоунлэ компаньон отца не посчитал – а ведь и герцог, и его сын не уступали ростом королю. Вслух же он произнес лишь:
- Значит, вы хотите, чтобы я… поддержал отца?
- Не совсем, - эрцгерцог вздохнул. – Дело в том, что боль отдается в плечо и дальше, в руку. Так что его величество вряд ли сможет самостоятельно опереться на вас. Это вам придется его держать.
- Но… в голосе Робера звучала неуверенность. – Ему же ведь все равно будет больно?
Оливье пожал плечами и кратко ответил:
- Да.
Юноша сильно побледнел, однако опасаясь новой насмешки, постарался поскорее взять себя в руки.
- Но зачем?! – задал он мучавший его вопрос. – Это же… жестоко…
- Скажите эти слова его величеству, - огрызнулся эрцгерцог. – Я убил на уговоры все утро – и все без толку. Хотите попытать счастья на дипломатическом поприще?
Робер покачал головой. Раз уж месье Дали не удалось убедить отца, то ему соваться и вовсе бесполезно.
- Так вы согласны? – эти слова Оливье произнес нарочито равнодушным тоном, но принц-кардинал почувствовал, что снова краснеет – и в который раз пожалел, что совершенно не умеет управлять своими эмоциями.
- Разумеется! – поспешно выпалил юноша. – Я готов.
Его уверенность дала трещину, когда он вошел в покои короля. Во взгляде, который Эжен бросил на своего компаньона и который Робер случайно перехватил, отчаянье смешалось со злостью.
- Святое Писание учит нас смирению, - очень спокойно ответил эрцгерцог на этот взгляд, который будто обвинял его в предательстве, и тут же скомандовал: - Иво, начинайте. Ваше высочество, будьте готовы.
Наклонившись, Иво Персен одной рукой взялся за правую руку короля, другой – обхватил его за талию, после чего очень осторожно поднял хрупкую фигуру на ноги. Конструкция почти сразу пошатнулась, и Робер, опомнившись, подхватил отца с другой стороны. Еще никогда он не стоял с ним лицом к лицу столь близко. Он увидел, как на пергаментных висках выступили бисеринки пота, и успел заметить, как резкие черты на мгновение исказила гримаса боли. Левая рука короля, которую принц-кардинал держал в своих руках, мелко подрагивала, и юноша перехватил ее покрепче.
- Еще раз напоминаю, что можно никуда не ходить, - в пустоту предложил Оливье, но Эжен лишь плотнее поджал губы.
Эрцгерцог окончательно убедился, что предстоит долгий и трудный день.

- Добрый день, мадам Монтере.
Одетта склонилась в глубоком реверансе. Король прикрыл глаза, убеждая самого себя, что сделал это не потому, перед ними все кружилось и плыло, а из-за того, что в таком положении женской фигуры декольте окончательно переставало скрывать высокую красивую грудь. Когда Эжен вновь открыл глаза, супруга коннетабля уже выпрямилась.
- Вы не волнуетесь за своих родных? – поинтересовался король, выразительным взглядом указав в сторону ристалища.
Эжен едва стоял на ногах, с обеих сторон поддерживаемый молодыми людьми, однако душевные переживания причиняли ему куда больше страданий, нежели физическая слабость. Что он хотел услышать от сестры эрцгерцога: подтверждение своей тревоги или слова утешения? Этого он и сам не знал. Возможно, ему, старательно подавлявшему свои эмоции, требовалось проявить их хотя бы таким образом.
Одетта понимающе улыбнулась – самыми уголками губ, – вслух произнеся:
- Женщина всегда беспокоится за своих мужчин – даже если они просто перешагнули порог родного дома. Но вообще я не вижу особых причин для волнения, ваше величество. Это обычные мальчишеские игры. Ведь не даром говорят, что мужчины после шестнадцати лет меняются исключительно внешне.
Король бросил на нее удивленный взгляд.
- Меня это тоже касается? – поинтересовался он. – Мы знакомы достаточно давно, а со стороны виднее…
- Нет, что вы, ваше величество, - мадам Монтере негромко рассмеялась. – Вы же король, то есть стоите на ступеньку выше всех остальных. На вас обобщения не действуют.
Эжен усмехнулся.
- У всех Дали очень ловко подвешен язык, - пристально глядя на Одетту, произнес он. – Однако вы куда любезнее своего брата – он чаще говорит мне гадости.
- Это потому, - герцогиня лукаво склонила голову к левому плечу, - что, как я уже сказала, мужчины мало меняются с возрастом. А разве от мальчишек услышишь хоть одно доброе слово?
- Увы, вы правы, - вздохнул король.
- Впрочем, - еще более лукаво добавила Одетта, - мужчины созданы не для слов – но для дел.
- Отчего вы не мужчина? – Эжен оценил тонкую шпильку. – Вы бы заняли достойное место в Совете.
- Увы, я все равно младше моего брата, - мадам Монтере склонила голову. – Так что лучше уж я останусь на своем месте.
Король одобрительно кивнул и двинулся дальше. На устах Одетты оставалась очаровательная улыбка, однако ее взгляд, когда она перехватила идущего следом Оливье, был холодным.
- Вы что, с ума все посходили? – прошипела герцогиня. – Куда вы его в таком виде вытащили?!
Компаньон короля вырвал свою руку из ее хватки и процедил сквозь зубы:
- Я все утро препирался с его величеством, а потом еще час – с его высочеством. Избавь меня от объяснений еще и с тобой. Поверь, если бы этого можно было избежать – я бы это сделал.
Одетта недовольно нахмурилась. У нее не было причин не верить брату, однако герцогиня в который раз пожалела, что тот не позволил ей в свое время претендовать на роль супруги короля: она бы точно не довела его до такого состояния.
Робер отпустил руку отца, и, убедившись, что Иво бережно помог тому сесть в кресло, облегченно перевел дыхание. За время пути он успел отчаянно пожалеть, что согласился. Лицо короля будто носило каменную маску, и спина была знакомо прямой, однако Робер ощущал, что рука, которую он судорожно сжимал, ходила ходуном, да и тяжелое биение сердца находившегося совсем рядом тела доносилось вполне отчетливо. Но, с другой стороны, к кому еще мог обратиться месье Дали? Вариант «не послушаться короля» после взгляда в ледяные глаза отпадал как-то сам собой.
А ведь таким же способом добираться еще и назад – на этой мысли принца-кардинала прошиб холодный пот. И тут уж иначе никак – ведь не мог же король остаться здесь на ночь. А также, если только эрцгерцог не сумеет все-таки переубедить отца, то еще несколько дней…
Робер осторожно скосил глаза вправо. Лицо отца еще удерживало спокойное выражение, однако по прикрытым глазам юноша заподозрил, что король засыпает. Покосившись влево, принц-кардинал убедился, что и месье Дали тоже погрузился в дрему. Опасаясь заработать косоглазие, Робер уставился прямо перед собой. «Интересно, кто им не давал спать во дворце?» - подумал он, но тут же укорил себя за эту мысль. Не его дело судить о решениях отца… да и господин эрцгерцог наверняка знает, что делает. Юноша крепко сжал кулаки, так, что ногти больно впились в мягкие ладони. «Месье Дали никогда не позволил бы отцу совершить ничего по-настоящему опасного для его здоровья, - убеждал себя Робер. – Если бы это было действительно необходимо – то удержал бы… хоть уговорами, хоть силой»
Так он успокаивал себя и, слегка придя в чувство, постарался сосредоточиться на турнире.

По негласной традиции участники турнира подразделялись на две части. Одна из них включала в себя молодежь, вторая – более зрелых рыцарей. Такое расположение дел сложилось благодаря тому, что из раза в раз молодые люди, не желая слишком быстро покидать поле боя, бросали вызовы лишь друг другу – и только те, кто убеждался в своих силах, начинали выбирать более грозных противников.
Если же до финала турнира доходило по одному представителю от каждой «возрастной группы», то у юноши был шанс сохранить за собой звание победителя, согласившись на малый приз. Однако если он решал идти до конца, но терпел поражение, то права на это звание он лишался – как и старший рыцарь, в случае своего проигрыша. Выбор оставался за юным участником, и «ветеран» не мог отказать ему в финальном поединке. Единственным случаем, когда представители разных групп не имели права сражаться, считалась «семейная победа»: поднимать копье сыну на отца, а отцу на сына было неприемлемо.
Впрочем, никто не запрещал ни юноше взывать на поединок более старшего собрата, ни «ветерану» предложить помериться силами; именно таким образом в прошлом году дофин Ришар сошелся на турнирном поле с Арно Монтере.
Король, плохо спавший ночью, не думал, что ему случится уснуть сейчас. Он просто прикрыл глаза, чтобы яркие мазки, перекрывавшиеся темными пятнами, не мельтешили перед ними – и сам не заметил, как провалился в дрему. Оливье Дали, спавший еще меньше, закрыл глаза именно с целью наверстать упущенное – однако к нему сон не шел. Его тонкий слух тщетно пытался сквозь шум: звуки труб, лязганье доспехов и оружия, переговоры придворных и крики простонародья – расслышать дыхание своего господина. Но даже для того, чтобы увидеть лицо Эжена, ему пришлось бы перегнуться через принца-кардинала, а это было бы вопиющим нарушением этикета. Эрцгерцог пошел бы на него, если бы это потребовалось сделать лишь раз – но одного раза было недостаточно.
На поле выехала самая первая пара рыцарей. Зрители оживились. Приветственные крики усилились. Агнешка с интересом подалась вперед. Весь прошлый день она пыталась выкинуть из головы герцога Стоунлэ и все сплетни, что она успела о нем услышать как на позавчерашнем пиру, так и после него. На торжествах по случаю начала турнира дофине удалось разглядеть герцога поближе, и она неохотно признала, что тот действительно был чрезвычайно красив. Особенно хороши оказались пронзительно-голубые глаза, сиявшие подобно звездам на чуть смугловатом от природы, обрамленном прямыми черными волосами, лице. Высокий и статный, Стефан Стоунлэ старший действительно весьма походил на рыцаря, как их изображают в книгах. Агнешка почти попала под его обаяние, когда увидела, как герцог разговаривает с королем. Девушке совершенно не понравилась кривая усмешка на красиво очерченных губах. Королю этот человек не был приятен – Агнешка сделала такой вывод, несмотря на то, что Эжен держался очень ровно, не высказывая и тени неприязни. Что-то хищное мелькало в гордом лице Стоунлэ-старшего, и девушка интуитивно захотела держаться от него подальше.
Сегодня же мысли о таинственном герцоге выветрились сами собой. Дофине хотелось поскорее увидеть на ристалище своего мужа. Этим утром она не успела его повидать – Ришар ушел очень рано и не послал никого ее разбудить, однако на шлеме у него красовался шарф супруги.
Но и схватки других рыцарей тоже казались ей весьма интересными. Мужчины, несущиеся друг на друга с копьями наперевес, олицетворяющие собой мощную ударную силу, окрыленные свидетельствами благоволения своих прекрасных дам, благородные и величественные – они являли собой восхитительное зрелище.
Агнешка ощущала, как радостно бьется ее сердце. Положив руку на живот, уже несколько округлившийся под пышными складками платья, она поймала себя на мысли: «Я хочу увидеть своего сына на этом поле!»
Дофине почему-то казалось, что у нее обязательно должен родиться мальчик. Она-то сама была бы рада и дочери – наверняка та выросла бы самой настоящей красавицей! – но Ришар наверняка хочет сына. И король Эжен тоже… Девушка воочию представляла, как теплеют глаза короля, и его бледных губ касается легкая, очень мягкая улыбка, прогоняя напускную суровость. На этом месте Агнешка почему-то всегда смущалась и начинала пытаться думать о чем-нибудь другом.
Прозвучало знакомое имя, и дофина вернулась к реальности. До рождения ее ребенка еще пять месяцев, а до его участия в турнирах – если, конечно, это все-таки будет мальчик – еще лет шестнадцать. А пока не стоит упускать радостей нынешнего дня.
Андре Дали вышиб своего соперника из седла с первого удара. Агнешка с радостью присоединилась к аплодисментам. Однако, машинально бросив взгляд направо, дофина с удивлением обнаружила, что на лице Мари Дали не написано ни удовольствия, ни гордости. Кареглазая девушка негромко хлопала вместе со всеми, но смотрела не на супруга и даже не на поле, а едва ли на бортик, ограждающий королевскую трибуну.
- Разве вы не рады за мужа? – не удержавшись, поинтересовалась Агнешка у своей первой статс-дамы и невинно округлила глаза.
Дофина искренне недоумевала, чем Мари так недовольна. Можно подумать, все остальные выходили замуж по любви! Она, Агнешка, вообще была вынуждена уехать в другую страну – и ничего, за полгода вполне освоилась. Да и нельзя сказать, что Мари не повезло с мужем – дофине Андре Дали и самой нравился. Конечно, он не так красив, как ее собственный муж, но все же весьма хорош собой. А еще – приятный собеседник, умный и галантный. Например, он по примеру Ришара на этот турнир, первый для себя, тоже взял цвета супруги – ему, как молодожену, было простительно подобное подражание. Далеко не всем девушкам так везло!
- Что вы, ваше высочество, - тихонько ответила Мари Дали. – Я очень рада за него. Господь послал ему победу.
Агнешка пожала плечами. Она всегда считала, что побед в поединках достигают с помощью тренировок и удали, а не с помощью молитв. Но юная дофина уже убедилась, что в Альвии с такими вещами лучше не шутить: церковь здесь пользовалась большой властью, да и король Эжен в вопросах религии был весьма строг.
Объявили о выходе дофина, и все прочее Агнешкой моментально забылось. Она с трудом удержалась от того, чтобы перегнуться через бортик, но вперед все равно наклонилась. Серебристые доспехи Ришара сверкали на солнце, их тяжесть придавала массивности изящной фигуре. Дофин выехал без шлема, который ему подали и пристегнули уже на поле под восторженные крики толпы. Особенно выделялись в общем сонме женские голоса.
Эжен услышал имя сына даже сквозь сон. Вздрогнув, он широко распахнул глаза. В отличие от невестки, он не подался вперед, а, напротив, максимально прижался спиной к высокой резной спинке своего кресла. Робер, из-под полуопущенных ресниц наблюдавший за отцом, заметил, что его лицо, сохранявшее спокойное выражение, не побледнело даже – ибо бледней было уже некуда, – но нездорово посерело. Наклонившись к королю, принц-кардинал попытался придать своему голосу ободряющие нотки произнес:
- Для Ришара это не соперник. Мой брат так много тренировался, что выбьет его без труда, вот увидите, отец!
Эжен благодарно кивнул, однако его взгляд по-прежнему оставался напряженным. Впрочем, он очень скоро убедился, что его сын прав: Ришар, разогнавшись, с первого удара вынес своего соперника из седла. Море зрителей ответило на это бурным шквалом приветствий. Веселого обаятельного дофина в народе любили и гордились, когда он подтверждал свою репутацию «настоящего рыцаря». Король не стал высказывать восторга, по его лицу лишь скользнула секундная тень облегчения, после чего его снова скрыла привычная маска невозмутимости.
Первый боевой день оказался полностью в распоряжении молодежи. «Ветераны» благосклонно дали возможность юным товарищам проявить свой задор, а дебютантам – показать себя. Ни один из старших рыцарей не вышел сегодня на турнирное поле, и Эжен возблагодарил за это бога. Единственным инцидентом, впрочем, имевшим место уже после окончания поединков, оказалась небольшая ссора между дофином и Андре Дали. Ришар предлагал завтра померяться силами, на что юный Дали ответил решительным отказом. Напрасно дофин горячо втолковывал ему, что на ристалище все равны, и принц – да хоть сам король! – такой же рыцарь, как и все остальные. Андре заявил, что семейный кодекс чести не позволяет ему поднимать руку – и тем более руку вооруженную – на своего господина.

Несмотря на то, что путь обратно во дворец дался королю еще тяжелее, чем дорога до турнирного поля, на следующий день все повторилось вновь. Робер только диву давался. Что отец – человек волевой, он знал всегда, но то, что творилось на его глазах, напрашивалось на другое определение. Принц-кардинал, всегда льстивший себе мыслью, что похож на отца больше брата, начал убеждаться, что фантастическое упрямство Ришара взято отнюдь не с потолка.
В этот день «ветераны» решили взять реванш за вчерашнюю паузу и показать теперь уже себя во всей красе. Более внушительные, нежели вчерашние мальчишки, они представляли собой цвет альвийского рыцарства. На сей раз Эжен не спал ни минуты, пристально следя за действиями Стефана Стоунлэ. Король каждую минуту ожидал, что тот бросит вызов его сыну, и от этого предчувствия внутри нарастал холодный липкий комок. Комок этот, заполняя собой грудь, затруднял дыхание, и Эжену приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы хоть как-то его выровнять и не начать хватать ртом воздух.
Король так внимательно смотрел на поле, что даже не заметил, что Оливье Дали поднимался и уходил на некоторое время. Зато это не укрылось от принца-кардинала, по левую руку от которого и сидел эрцгерцог. У юноши мелькнула догадка по поводу причин отсутствия, когда почти сразу по возвращении Дали прозвучало объявление о вызове Арно Монтере Стефана Стоунлэ. Робер подумал, что, возможно, не так уж неправы те, кто считал, будто в прошлом году именно эрцгерцог спровоцировал поединок между Ришаром и коннетаблем. Вполне возможно, что месье Дали решил повторить удачный ход, дабы удалить герцога Стоунлэ как можно раньше.
После первого удара копьями участники разъехались, оставшись каждый в своем седле. Трибуны восхищенно выдохнули: Арно Монтере был неоднократным победителем в рыцарских турнирах, и его массивная громада внушала едва ли не мистический трепет. Стефан Стоунлэ, особой хрупкостью не отличавшийся, рядом с коннетаблем выглядел по-юношески тонким.
Второй заезд так же оказался безрезультатным. Грохот, рожденный мощным ударом, грозным набатом разнесся по полю, оглушая тех, кто находился ближе всего, однако всадники, пошатнувшись, остались в седлах. Оливье Дали досадливо кусал губы. Эжен наблюдал за поединком с нарастающей тревогой.
Когда соперники разъехались для третьего столкновения, на трибунах воцарилась тишина. Дамы не просто замолчали, они – во главе с дофиной – затаили дыхание. Королю казалось, что сердце у него бьется где-то в горле, и удары гулко отдаются в голове.
Рыцари помчались навстречу друг другу.
А в следующее мгновение толпа ахнула. Человеческая глыба, выглядевшая несокрушимой, глухо рухнула с коня и осталась лежать неподвижно. Коронель копья герцога Стоунлэ победно взмыл вверх. Робер услышал, как одновременно справа судорожно вздохнул отец, а слева приглушенно выругался эрцгерцог Дали.

Турнир длился уже пятый день – и был в самом разгаре. Молодежи осталось немного, да и ряды «ветеранов» несколько поредели. Андре Дали, в начале этого дня бросивший вызов своему кузену, покинул поле – и не выглядел особо этим огорченным. Дофин лишь досадливо скривился – он все-таки надеялся сразиться со своим неразлучным приятелем.
По лицу короля было невозможно прочитать что-либо. Оно походило на восковую маску – разве что не плавилось под солнечными лучами. Робер поймал себя на мысли, что восхищается такой выдержкой – его самого толпы народа неизменно смущали, вызывая чувство неловкости. Юный кардинал гадал, сумеет ли он когда-нибудь сохранять на людях подобное достоинство – вне зависимости от того, в каком состоянии находятся его душа и тело.
Этот день стал для дофина триумфальным: он поразил всех молодых рыцарей, вступивших с ним в поединки, и по праву гордился собой. Победитель среди «ветеранов» должен был определиться завтра – Робер едва успел заметить, как отец устало прикрыл глаза. Однако очень скоро Эжен взял себя в руки и все вернулось на круги своя.
После того как Стефан Стоунлэ вышиб из седла коннетабля, фаворит турнира определился вполне четко. И блистательный герцог не разочаровал зрителей. Он разделался с оставшимися соперниками так же легко и изящно, будто демонстрируя танцевальные фигуры. Эжен сидел, крепко сжав подлокотники своего кресла и смотрел на поле так, будто от силы взгляда Стефан мог испариться с него.
Герцог Стоунлэ остался один. Он лучезарно улыбнулся Ришару и протянул ему руку. Жест вполне великодушный для рыцаря, тем более старшего и опытного, однако по отношению к дофину несколько фамильярный. Юноша вздернул вверх подбородок и покачал головой. Улыбка Стефана сохранила свою благожелательность, однако глаза торжествующе сверкнули. Мальчишка пожелал идти до конца – такой же упрямый, как и его отец.
Стоунлэ вообще всегда равнодушно относился к детям – каким бы то ни было. Его собственный сын должен был всего лишь быть самым лучшим – и большего от него не требовалось. Катрин тоже никогда не проявляла особой привязанности к своим сыновьям – разве что пару последних лет гордилась удалью и обаянием старшего. Герцогу было тяжело воспринимать альвийских принцев как сыновей своей возлюбленной. Это были дети короля. Стефан читал это по их белокурым кудрям, по их худощавым точеным лицам, по их высоким изящным фигурам – но более всего это читалось во взгляде Эжена, любящем и тревожном.
Когда почти четыре года назад герцог Стоунлэ ворвался в кабинет короля, он сам не знал, что именно хочет сделать. Теперь он осознавал, что мог убить – хотя и не планировал этого. Да, судя по слухам, доходившим даже до их далекой провинции, Стефан действительно почти убил… Почти – ибо зеленоглазый демон его воскресил.
Но Стоунлэ был рад, что не совершил опрометчивого поступка. За убийство короля последовала бы страшная кара, и никакой титул здесь бы не спас. Однако еще важнее, что смерть бывает лишь раз. И тот, кто умер, не почувствует уже ничего. Мирские печали и горести более не коснутся его, он не сможет оценить своей утраты.
Живой – сможет. Живой будет видеть во сне милое лицо, оборачиваться на родной голос, звучание которого не прекращает слышаться вновь и вновь, испытывать адские муки, видя дом, где жил любимый человек, вещи, которых касались его руки, людей, с которыми он общался – целый огромный мир, в котором более не будет того, кому отдано сердце.
Именно этот кубок с отравой хотел преподнести Эжену герцог Стоунлэ. Только два человека на всем белом свете могут нанести королю смертельную рану – так рассуждал Стефан. И раз у ненавистного противника нет своей возлюбленной, значит, он уплатит свой долг сыновьями.
Да, сыновьями… Хотелось бы, чтобы обоими. Или, если уж одним, то лучше бы младшим. Тихоня, которого король сам обрек на духовный сан, казалось, любим отцом больше… Но увы, убить кардинала сложно. Всегда, конечно, есть возможность воспользоваться ядом или кинжалом наемного убийцы – но все это было ничто по сравнению с возможностью уничтожить сына короля прямо на его глазах своей собственной рукой.
Стефан глубоко, всей грудью вдохнул, призывая себя успокоиться. Сегодня он не просто скинет с коня этого зарвавшегося мальчишку – этот день станет последним в жизни юного дофина. Герцог Стоунлэ посмотрел на королевскую трибуну. Дали сидит злой, кривит губы и сжимает кулаки – Стефан если и не мог разглядеть таких подробностей, то угадывал их. Принц-кардинал выглядит потерянным ребенком. Интересно, юнец хотя бы допускает мысль, что сегодня может остаться без брата? Далее взгляд Стефана, нарочито минуя короля, скользнул по дофине. Прелестно, девочка нисколько не беспокоится! Наверняка она до сих пор наивно верит, что это всего лишь такая мужская игра, и следит за ней с детским любопытством. Дофина мила, ее даже можно назвать хорошенькой – и, пожалуй, она как раз во вкусе короля. Интересно, считает ли ее и муж столь же привлекательной?
Король… Стефан смотрел – и не видел, гадал – и боялся не угадать. Герцог не мог не заметить, с каким трудом – и с каким упорством – давний соперник добирался до ристалища. В чем здесь было дело? Как тогда, в первый день, показать, что сил у него предостаточно? Или все-таки понимал, что грозит его сыну – и надеялся, что его присутствие как-то отразит эту угрозу? Эжену нельзя было отказать в уме – Стефан не допускал этого даже в юности, – более того, его логические цепочки всегда выстраивались безукоризненно четко и верно. Он должен, просто обязан видеть опасность – видеть, но быть не в силах укрыть от нее своего сына. Ни дофина, ни герцога Стоунлэ нельзя просто так не допустить до турнира – а веских причин – которые можно было бы озвучить – у короля не имелось.
Стефан специально не трогал Ришара все эти дни. Мальчишка оказался весьма неплох – герцог убедился в этом, когда дофин вышиб из седла его собственного сына. А значит – к чему торопить события и портить такой прекрасный турнир? Смерть наследника престола станет его достойным завершением и заставит запомнить это событие надолго.
На другом конце поля Ришар отбивался от попыток Андре Дали его удержать.
- Вы все равно уже победили! – втолковывал младший Дали. – Все это понимают!
- Победить – это когда повержены все противники, - не соглашался с ним дофин.
- Ваше высочество, - Андре старался быть как можно более убедительным. – В прошлом году вы выбыли в самом начале, ибо вас победил господин коннетабль. А в этом вы хотите испортить себе прекрасный финал, согласившись на поединок с человеком, который поверг Арно Монтере!
- Ничего ты не понимаешь! – Ришар благодушно хлопнул зеленоглазого юношу по плечу. – Ты рассуждаешь совсем не как рыцарь! Я вложил много сил в тренировки, желая взять в этом году реванш. Я должен не просто победить – я должен доказать, что я вырос, стал лучше, сильнее, ловчее, выносливее. Но вышло даже лучше: мне выпал шанс победить не просто того, кто победил меня, а того, кто победил его!
Дофин довольно улыбался, произнося эту, безусловно, не слишком грамотную и красивую, но зато весьма вдохновенную фразу. Андре опустил голову. «Прости, отец, - подумал юноша. – Я сделал все, что мог – но переубедить его невозможно»
Рыцари приняли от оруженосцев копья, отсалютовали друг другу и пустили коней в галоп. Зрители притихли. В этой тишине, нарушаемой лишь тяжелым топотом копыт, Робер краем глаза заметил, что у отца, ранее сидевшего абсолютно неподвижно, как статуя, шевелятся губы. Принц-кардинал угадал некоторые из беззвучных слов – король молился.
Первый удар оказался безрезультатным. Соперники пошатнулись от силы нанесенных ударов, однако оба усидели в седлах. Разворачивая коня, Стефан со смесью досады и радости отметил, что мальчишка и правда хорош. Придется постараться – но это доставило герцогу странное удовольствие. Чем дольше Эжен будет смотреть, как с его сыном играют, будто кот с мышью, тем лучше.
Ришар о подобных мыслях своего противника даже не подозревал. Все мысли дофина сосредоточились на поединке и борьбе за победу.
Если при первом столкновении Стоунлэ больше концентрировался на «прощупывании» юного рыцаря, то сейчас уже намеревался нанести решительный удар. В своем воображении он уже представлял, как рухнет безжизненное тело, и кровь его зальет поле так же, как и королевский герб.
Двойной удар ужасающей силы вырвал из сотен и тысяч ртов крик – крик восторга. Оба рыцаря вылетели из седел – и оба почти одновременно подали знак, что желают продолжать бой. Несмотря на то, что турнир в этом году был весьма неплох, ему явно не хватало рукопашных поединков.
Пока соперники меняли доспехи, Ришар нисколько не переживал, что покинул седло. Несмотря на сноровку, он все-таки значительно уступал большинству рыцарей в весе, что ставило его в заведомо проигрышное положение. Правда, масса, как доказал случай с коннетаблем, не являлась залогом победы – но она все же добавляла ей определенные шансы.
В рукопашной же схватке вес играл меньшую роль – здесь выходила на передний план выносливость, а ее дофину занимать не приходилось. Обманчиво худощавое тело было жилистым и крепким, без труда сносило тяжесть доспехов и позволяло передвигаться максимально стремительно.
Стефан Стоунлэ так же не имел причин жаловаться на служившее ему тело. Будучи несколько массивнее дофина, он легче сносил груз лат, однако в подвижности уступал Ришару. Этой не самой необходимой для рыцаря способности ему стало не хватать в битве с молодым и ловким противником.
Оба рыцаря хорошо владели мечами, и трибуны затаили дыхание, желая не пропустить ни единого движения. Агнешка от избытка чувств несколько раз так резко подавалась вперед, что мадам Монтере была вынуждена придерживать ее за плечи. Маленькие кулачки дофины сжимались так крепко, будто именно от этого зависела победа ее супруга. Король сидела неподвижно, даже не поворачивая головы, однако его глаза, потемневшие и приобретшие лихорадочный блеск, пристально следили за каждым движением сына, а губы продолжали беззвучно шептать молитвы.
Стефан начал чувствовать нарастающее раздражение. Он недооценил мальчишку – тот оказался крепче, нежели казался внешне и нежели можно было подумать, зная его отца. Упорство и выносливость оказались отличительными чертами дофина. Самым досадным для герцога было то, что Ришар даже не понимал, что его собираются убивать: юноша, не участвовавший ни в одной настоящей битве, просто не знал, как именно это выглядит. Решительные и сокрушительные удары Стоунлэ дофин счел его личной манерой боя – и она понравилась ему. Он интуитивно ощущал по-настоящему сильного противника, не пытающегося подыгрывать наследнику престола, и был счастлив скрестить с ним свой меч. Победить такого рыцаря – вот оно, истинное достоинство!
Мощный взмах, сверкнувшее лезвие – и падающее тело. Грохот доспехов потонул в вопле толпы. Мадам Монтере пришлось приложить все силы, чтобы удержать дофину, опасно перегнувшуюся через бортик. Робер зажмурился и помотал головой, одновременно судорожно пытаясь отыскать платок, чтобы вытереть мгновенно взмокший лоб. Слова молитвы замерли на губах короля, а взгляд его застыл, устремленный на фигуру, одиноко возвышавшуюся в центре поля.
Фигуру, облаченную в серебристые доспехи. В следующее мгновение к Ришару подбежал оруженосец и помог отстегнуть шлем, являя миру раскрасневшееся, мокрое от пота, но сияющее чистой радостью лицо – и трибуны взорвались новыми приветственными криками.
Дофин принял у второго оруженосца поводья своего коня и вскоре снова сидел в седле. Объезжая ристалище по кругу, он вскинул вверх правую руку, отвечая на приветствия, летящие со всех сторон, после чего направил коня к королевской ложе.
Принимая из рук своей супруги золотой кубок, Ришар ощущал себя на седьмом небе от счастья. Все видели его триумф, все чествовали его. Нет ни одного мужчины, независимо от звания и возраста, кто бы не хотел оказаться сейчас на его месте. Не было ни одной женщины, не смотревшей на него не влюбленными глазами. И ярче всех блестели глаза его собственной жены – впрочем, что глаза? Агнешка вся будто светилась восхищением и гордостью. В тот момент, когда дофин принимал из маленьких приятно округлых ручек тяжелый кубок, трибуны захлебнулись в восторге. Эта пара – дофин-победитель и его супруга, ожидающая первенца – являли собой символ будущего Альвии. Молодые и прекрасные, они были как раз такими, какими их желали видеть. Казалось, возвращались легендарные времена, когда все рыцари были доблестными и справедливыми, а дамы – изысканными и милостивыми.
Ришар смотрел в искрящуюся синеву глаз Агнешки, и ему казалось, что вот она – его единственная, настоящая и бессмертная любовь. Именно эта женщина его – не только по закону, но и по духу. Повинуясь сиюминутному порыву, дофин потянулся вперед и, одной рукой обхватив плечи жены, впился ей в губы страстным поцелуем.
Лет сто назад поцелуй служил вполне обычной наградой за победу в поединке, однако к концу пятнадцатого века нравы сменились, и он уже считался большой фривольностью. Но молодости можно многое. Красоте можно многое. Дофину можно многое. А победителю, обладающему всеми этими достоинствами, можно все. Дамы, сидящие неподалеку, ахнули, а трибуны зашлись в очередном, еще более громогласным, нежели прежде, приветствии.
У Эжена перехватило дыхание – и это, как ни странно, вернуло его к жизни, ибо с момента окончания поединка король куда больше походил на человека, готового отдать богу душу. При виде сына, по-хозяйски целующего свою супругу, у Эжена в груди вспыхнуло неизвестное ему доселе чувство. Его терзало ощущение, что это неправильно, несправедливо. И то, что Агнешка была женой Ришара перед богом и людьми, и то, что король сам желал этого брака – все это сейчас потеряло свой смысл. Маленькую дофину хотелось защищать, как ребенка – и неважно, что она уже ждет собственное дитя.
Однако наваждение быстро схлынуло, подобно отливной волне. Это был его сын – и он был цел и невредим. Все прочее не имело ни малейшего значения – даже если Ришар и позволил себе поступок, плохо сочетающийся с моралью и королевским достоинством. Эжен не чувствовал себя в силах в чем-либо обвинять сына – у него вообще ни на что не осталось сил. Все упрямое воодушевление, владевшее королем в течение нескольких дней и заставлявшее двигаться, как-то разом пропало, оставив вместо себя лишь опустошение. Остатки королевской воли уходили на то, чтобы удерживать ускользающее сознание.
Именно в этот момент Ришар оторвался от раскрасневшейся сияющей Агнешки и повернулся к отцу. На лице дофина читался триумф: полный, насыщенный, безграничный. Это был его день, день когда он доказал все: свою силу, свою доблесть, свое превосходство. Он стал лучшим рыцарем в Альвии – а это дорогого стоит. Его приветствуют, им восхищаются, в него влюблены. Ничего не прошло даром, его тренировки увенчались успехом и вовсе они не были «валянием дурака» – Ришар доказал это сегодня! Отец просто обязан будет это признать, он должен будет гордиться своим сыном.
Но почему король молчит? Неужели не хочет сказать ни слова похвалы? Они редко находились для бесшабашного дофина, но ведь сегодня-то он их заслужил!
- Отец, а вы не желаете меня поздравить?
Опьяненный собственным сегодняшним величием, юноша задал вопрос несколько развязным тоном. Некоторое время ответом ему была лишь тишина, после чего король очень тихо, так, что его слова расслышали только дофин с супругой, произнес:
- Я поздравляю тебя, Ришар.
Молодой человек досадливо отвернулся. Совсем не такого он ожидал – не таких скупых слов. Похоже, отец не видел в его достижениях ничего выдающегося – и эта горечь изрядно подпортила общую картину счастья.