Сразу:
Граф кается – сам он не очень хорошо воспринимает ориджи. Граф откровенно предпочитает фанфики. Поэтому – да, Граф не обольщается.
Тем более, что нижеследующее слишком затянуто и невнятно даже для моего «стиля».

Пожалуй, во мне говорит привычка вывешивать все свое бумаго… т.е. компомарание ) Ну, и то, что «раз написано – значит, надо вывесить».

Более того, это еще даже не дописано... Разбивки на главы нет, сюжет скачет с одного на другое…

В общем, если у кого хватит решимости и силы воли это все прочитать – будет вам огромное спасибо. Не хватит – ну, я себе уже сказал, что особо рассчитывать не на что )


Итак, я своего Эжена и его семью уже представлял – в кукольном варианте. А тут вот «прошло одиннадцать лет», принцы выросли, и Альвийское королевство стоит на пороге важного события: из Полонии приезжает невеста дофина.

- Она красивая?!
Дофин едва не сбил с ног своего брата-близнеца, набросившись на него со спины.
- Удушишь! – возмущенно прохрипел Робер, едва успевший, памятуя горький опыт, вставить пальцы между горлом и воротом натянувшейся мантии.
- Извини, - Ришар отпустил плечи брата и встал перед ним.
Его голубые глаза светились неуемным любопытством, а белокурые волосы слегка растрепались. Робер вздохнул и начал поправлять локоны – столь похожие на его собственные. Ришар стерпел эту заботу, хотя было видно, что он с трудом остается на одном месте.
- Ну скажи, красивая?
В Наполи, столицу Альвии, приехала полонская принцесса. Приехала, чтобы стать супругой дофина. Встречал иноземную гостью принц-кардинал, и Ришару не терпелось выведать у брата подробности.
Робер едва заметно улыбнулся. Они родились близнецами – но какими же разными! Ришар ни секунды не мог оставаться без движения, вечно куда-то летел и чем-то горел. Ему легко давались все занятия, требующие физической подготовки, уже сейчас, в свои семнадцать лет, он был одним из лучших фехтовальщиков. К сожалению, это были не совсем те таланты, которых хочется ожидать от будущего государя. Единственным качеством, подходящим для предстоящей роли короля, было удивительное обаяние дофина. Он умудрялся располагать к себе даже тех людей, которых не устраивало его поведение. Насчет же всего остального… Надеялись, что однажды дофин все-таки повзрослеет.
Если же нет – всегда есть принц Робер. Куда более тихий и спокойный, нежели брат, который был старше его всего на каких-то полчаса, этот юноша имел склонность к наукам и умел долго и упорно работать. Собственно, этим он и занимался всю жизнь, выполняя задания не только за себя, но и за брата. Чего Робер точно не любил, так это бывать на людях. Не то чтобы он их боялся, однако долгое присутствие в людской толпе его утомляло. Ему нравилась четко сделанная работа, однако он предпочитал, чтобы озвучивал ее кто-нибудь другой.
Три года назад, когда Роберу исполнилось четырнадцать, у него состоялся длинный и важный разговор с отцом. Было много сказано о стране, о родственных связях, о будущем, о долге, об общественном и о личном. Отец старался говорить как можно мягче, и Робер счел это в каком-то смысле даже забавным. Он и сам прекрасно знал, что долгое время был «запасным принцем»: если бы с Ришаром что-нибудь случилось, именно он стал бы наследником. К счастью, они выросли – и никаких неприятностей не случилось. Ришар остается дофином, а Робера будет ждать другая жизнь. Если бы он родился просто младшим принцем, то все было бы гораздо проще – но они близнецы, и не должно быть никакой возможности их «поменять». Робер все это понимал и не видел в таком положении дел ничего плохого. Он сын своей страны и родился для того, чтобы она жила в покое и процветала. И для того, чтобы напоминать об этом долге своему брату – а если понадобится, то и помогать ему. Надеть сутану и навсегда отказаться от всего личного для того, чтобы жить жизнью брата и страны – это был не самый худший вариант.
Робер стал самым юным кардиналом в королевстве. Собственно, за ним пока числилось только звание, истинное служение было отложено до достижения более подходящего возраста. Однако обратного пути уже не было – да принц о нем и не думал. Он на своем месте – и в этом было счастье.
А вот теперь к Ришару из соседнего королевства приехала невеста. Дофину, как жениху, нельзя было находиться рядом с нею во время пути, и навстречу иноземной принцессе выехал Робер. Принцесса ему понравилась, но еще больше понравилось то, что она наверняка найдет общий язык с Ришаром: девушка выглядела оживленной, веселой, интересовалась лошадьми и охотой.
- Красивая? – не отставал Ришар, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать встряхивать брата. Юноши обладали одинаковыми ростом и сложением, однако дофин был более мускулистым, нежели принц-кардинал, проводящий бОльшую часть своего времени в кабинет или библиотеке.
- Она очень хорошенькая, - уже не скрывая улыбки, ответил Робер.
- Хорошенькая? – лицо Ришара вытянулось. – Роб, меня не устроит «хорошенькая»! Моя жена должна быть красавицей!
Робер негромко рассмеялся и покачал головой. В такие моменты брат выглядел столь забавно…
- Твоя жена должна быть принцессой, - отсмеявшись и сделав строгое лицо, назидательным тоном произнес он. – А кроме того, все давно решено. Принцесса Агнесс стала бы твоей супругой, будь она даже хромой, косой и горбатой.
В глазах дофина мелькнул ужас.
- Отец бы никогда так со мною не поступил! – сумел выдавить из себя он почти через минуту.
Робер демонстративно развел руками.
- Боюсь, что поступил бы. Так что радуйся своему счастью!
Звон колокола прервал эмоциональный разговор братьев. Вздрогнув, юноши переглянулись и поспешили к выходу. Уже на ходу Ришар продолжил:
- Ну хоть что-нибудь конкретное о ней скажи!
- Ну… - Робер сделал вид, что задумался, хотя это и было сложно: братья торопливо спускались по лестнице, и юный кардинал был занят тем, чтобы не наступить на подол своей парадной мантии. – В нос от нее ты сейчас вряд ли получишь – если не нагнешься, конечно.
Светлая кожа дофина вспыхнула от смущения. Свою невесту он, строго говоря, один раз в жизни видел: одиннадцать лет назад, когда после небольшого военного конфликта их отцы на границе подписывали мирный договор. Собственно, их брак и являлся одной из статей этого договора. Тогда шестилетний альвийский дофин и пятилетняя полонская принцесса что-то крупно не поделили, и крепко сбитая девчушка, ненамного уступавшая мальчику в росте, с силой заехала ему в нос. Пошла кровь, но Ришара куда больше поразил сам факт, что его ударила девчонка. Говорят, король Любомир за дочь извинился и клятвенно пообещал к моменту бракосочетания привить ей более вежливые манеры, однако сам Ришар этого не помнил. Как, впрочем, не помнил и лица маленькой обидчицы. Интересно, а она помнит эту историю?..
Последнюю мысль дофин додумывал, вместе с братом влетая в зал, где собралась уже вся знать. Здесь пришлось перейти на более достойный шаг, однако перед ними толпа придворных расступалась, и с последним ударом часов юноши оказались перед отцом.
Король Эжен ничего не сказал сыновьям, лишь красноречиво указал взглядом на башенные часы, которые прекрасно были видны из высоких окон зала. Ришар широко улыбнулся ему – все-таки они успели, хоть и впритык; Робер опустил взгляд. Отец был очень бледен и тяжело опирался на руку молодого человека, стоящего рядом с ним с неподвижным лицом. Последние несколько лет королю было трудно передвигаться самостоятельно, без посторонней поддержки, и при нем всегда кто-то находился. Робер понимал, что для отца любая задержка крайне нежелательна: в отличие от сыновей, он ускорить шаг не сможет, а опаздывать король ненавидел. Тем более в такой день – это было бы просто неприлично.
Убедившись, что сыновья заняли свои места, король Эжен подал знак, и широкие двери распахнулись. В зал влетел легкий апрельский ветерок, а за ним – восторженные крики собравшегося на огромной дворцовой площади народа. Король, а за ним и все остальные двинулись к выходу. К счастью, им было нужно выйти лишь на площадку перед дворцом. Спуститься вниз по лестнице, чтобы встретить полонскую принцессу, предстояло только дофину.
Глядя на отцовскую спину, почти неестественно прямую, Робер тихонько спросил брата:
- Ты придумал, что скажешь ей?
- Агхм?.. – рассеяно пробормотал Ришар. – Ну… скажу чего-нибудь… как обычно.
- Не вздумай! – ужаснулся принц. – Знаю я твое «как обычно» - для принцессы это не годится! Да и отец потом спросит… - он вздохнул и сунул в руку брату свернутый в маленькую трубочку лист. Широкий рукав мантии скрыл сие действие от пристальных взглядов. Робер хотел еще добавить, что если бы Ришар не приставал к нему с глупыми вопросами, он отдал бы ему заготовленную речь заранее, однако проглотил эти слова и шепнул лишь: - Держи!
- Ты настоящий друг! – с чувством ответил дофин и крепко пожал пальцы брата, пользуясь прикрытием все того же рукава. Потом осторожно освободил руку и, незаметно скосив глаза, скользнул взглядом по исписанной странице. Память у Ришара была замечательной, да и текст оказался небольшим – хотя и весьма изящным.
Альвийский двор как раз успел выйти на площадку перед дворцом, и аристократы заняли каждый свое место, когда с противоположной стороны площади показалась процессия.
Время, казалось, замерло. Робер, даже не смотря на брата, чувствовал его волнение: Ришар стоял будто на раскаленных камнях. Отец тоже едва заметно переступил, и его спина напряглась еще больше.
Наконец, кортеж полонской принцессы достиг основания лестницы, и дофин, судорожно переведя дыхание, начал спускаться. Робер воспользовался его движением, и подался немного вперед – так, чтобы оказаться строго за спиной у отца, незаметно подпирая его.
Ришар усилием воли заставил себя спускаться медленно и с достоинством. Проклятье, ну почему Робер так ничего толком и не сказал? Конечно, жениться-то не ему… Впрочем, Роб никогда не расценивал женщин с точки зрения красоты… Он их вообще никак не расценивал – как узнал, что ему не положено, так и не смотрит… А вот для него, Ришара, этот вопрос очень даже актуален! Вдруг там, в портшезе, к которому он идет практически добровольно, крокодил какой? В пару к тому, что у отца в одном из прудов живет.
Полонский посол низко поклонился и откинул занавес. Дофин как во сне протянул вперед руку, и в нее почти сразу же легла миниатюрная ладошка, тут же потонувшая в ладони юноши.
Через секунду показалась и ее хозяйка. В первое мгновение Ришар увидел только ее макушку, точнее, небольшую расшитую жемчугом шапочку. Шапочка не скрывала густых, насыщенно-каштановых волос. Люди на площади замерли – в Альвии женщины волосы тщательно убирали: под покрывала, тюрбаны, чепчики. Не прикрывать волос могли только совсем маленькие девочки, а вообще право щеголять своими кудрями было предоставлено исключительно мужчинам.
Девушка подняла голову, и Ришар встретился взглядом с ее ярко-синими глазами. В глазах прыгали веселые чертики, и дофин вдруг очень четко осознал, что принцесса прекрасно понимает, что она нарушает местные традиции. «Роб не мог ей не сказать», - мелькнула у юноши мысль. Однако вслух он уже произносил написанную братом небольшую речь.
Речь укладывалась в несколько изящных приветственных фраз, не официальных – те будут произнесены чуть позднее, а сказанных просто для того, чтобы произвести приятное впечатление.
Они развернулись лицом к лестнице и начали подниматься бок о бок. Толпа опомнилась и огласила площадь приветственными криками. Ну иностранка, чего с нее взять? Зато хорошенькая – это передавали из уст в уста об ближних рядов к дальним. И дофину, похоже, понравилась – он так галантно ей что-то говорил.
Принцесса, к удивлению Ришара, поднималась легко, едва касаясь его руки. Длинные пышные юбки, казалось, ничуть ее не тяготили, и дофину даже пришлось слегка придержать ее, чтобы они не взлетели по лестнице совсем уж бегом. Преодолев последнюю ступеньку, Ришар снова завладел ладошкой полонской принцессы, и вместе с девушкой склонил голову перед отцом.
Эжен заставил себя улыбнуться гостье, не потупившей взор, а посмотревшей ему прямо в глаза. В груди что-то болезненно перехватило – похоже, глаза у Лещинских были все-таки семейной чертой. Эту девушку Эжен видел второй раз в жизни, однако синие глаза, любопытные и чуть насмешливые, опушенные длинными и густыми темными ресницами, были ему очень хорошо знакомы.
Дальше следовало произвести весьма простое действие – простое для человека здорового. Однако для него требовались обе руки, и Эжену предстояло на некоторое время остаться без поддержки. Стараясь дышать очень ровно, король отделился от своих спутников, сделав пару шагов к сыну и его невесте, протягивающих ему свои переплетенные руки. Левой ладонью Эжен коснулся снизу руки сына, правой накрыл ладошку принцессы.
- Добро пожаловать домой, дочь Альвии, - негромко, но отчетливо поприветствовал он девушку, давая понять всем собравшимся, что отныне она входит в его семью.
* * *
- Филипп здесь?
Оливье сделал вид, что полностью поглощен тем, чтобы налить в кубок нужное количество настоя, и позволил себе помедлить с ответом. Столько лет знать короля – и каждый раз по-глупому надеяться, что тот забудет о запланированном…
В свои покои король Эжен вошел еле живой. Еще правильнее было бы сказать, что Иво буквально втащил его. Молодой Иво Персен, некогда гвардеец, а ныне «ординарец» короля давно знал, как ему поступать в тех или иных ситуациях, и все-таки в такие моменты Оливье остро жалел, что рост не позволяет ему подставлять его величеству свое плечо – эрцгерцог был едва ли не на голову ниже своего государя.
Приходилось надеяться на других, хотя из виду Оливье короля все равно старался не упускать. И сегодняшний день не был исключением – ни одно изменение в состоянии Эжена не ускользнуло от его взгляда.
Когда молчать дальше стало совсем уж неприличным, эрцгерцог подошел к королю и протянул ему кубок.
- Здесь, куда он денется, - неохотно протянул Оливье, наблюдая, как Эжен медленно, через силу делает маленькие глотки. Король к вечеру был уже не просто бледным – его лицо посерело, а губы приобрели голубоватый оттенок. – Молодежь, между прочим, еще танцует. Сами не развлекаетесь и другим не даете… Допивайте, допивайте! – перебил он сам себя, видя, что Эжен остановился.
Тот посидел еще немного, покачивая кубок в руках, потом попытался допить остававшееся залпом – и едва не захлебнулся. Кубок покатился по ковру. Оливье сделал вид, что он в это время смотрел в другую сторону, и продолжал как ни в чем ни бывало:
- Не дергали бы человека. Все там веселятся, а он тут будет посреди ночи с бумагами возиться…
- Оливье! – голос короля прозвучал еще тише, однако он тут же оборвал монолог эрцгерцога. – Раз Филипп здесь, будь так добр его позвать.
- А спать мы сегодня не будем? – Оливье позволил себе еще одну, последнюю попытку.
Теперь Эжен сделал вид, что не слышал этой реплики, и компаньону пришлось выполнить распоряжение.
Филипп Дампьен был личным секретарем его величества, старшим над целым секретарским батальоном. Однако с остальными король работал исключительно в кабинете, в то время как Филиппу было позволено находиться в гостиной и спальной.
Проскользнув в комнату, Филипп бросил на Оливье виноватый взгляд. Не то чтобы он так жалел о прерванном празднике – в конце концов, в первом часу ночи секретарь привык спать… или работать с королем – в экстренных случаях. Однако одного взгляда в сторону Эжена было достаточно, чтобы понять, отчего физиономия эрцгерцога настолько мрачна и негостеприимна. При этом оба знали, что от их желаний ничего не зависит.
Через два часа Филипп негромко окликнул Оливье, некоторое время назад выставленного королем за дверь – за мельтешение перед глазами. Секретарь смущенно развел руками:
- Кажется, его величество уснул…
Подобравшись, эрцгерцог бросился обратно в спальню короля и схватился за тонкое запястье. К его облегчению, Филипп не ошибся – это был не обморок, а именно сон. Что, впрочем, не помешало Оливье нахмуриться: получалось, что силы совсем оставили короля.
- На сегодня вы свободны, месье Дампьен, - через плечо бросил эрцгерцог секретарю и тот, поспешно собрав бумаги, удалился.
Оливье вздохнул и, аккуратно освободив Эжена от дневной одежды, уложил его в кровать. Пару раз компаньону казалось, что король просыпается – ресницы вздрагивали – однако Эжен так ничего и не сказал. Оливье привычно устроился в кресле подле королевского ложа. Несмотря на невысокий рост и относительно худощавое телосложение, эрцгерцог, перешагнувший тридцатилетний рубеж, здоровьем обладал железным. За всю свою жизнь он, казалось, не болел ни разу, и даже ночные бдения не оказывали пагубного воздействия на его организм.
Проснулся Оливье внезапно, широко распахнув глаза. Разбудило его скорее предчувствие, нежели что иное – ибо сбивчивое тяжелое дыхание короля шумом считаться не могло.
Эрцгерцог тут же поднялся на ноги и склонился над своим господином. Волосы Эжена разметались по подушке, почти полностью скрыв ее, и в полумраке белело только измученное лицо. Дыхание с полуоткрытых губ срывалось с трудом, правая рука короля судорожно металась около горла, будто хотела ослабить ворот, которого на ночной сорочке, разумеется, не было. Оливье перехватил тонкое запястье, а свободной рукой помог Эжену приподняться – так, что златоволосый мужчина почти сел на кровати.
- Ваше величество! – негромко, но настойчиво позвал эрцгерцог. – Проснитесь! Просыпайтесь, сейчас же!
Он старался не трясти короля и не давать ему метаться самому, будя только голосом. Наконец ему это удалось, и Эжен открыл глаза. Дыхание стало еще тяжелее, он подался вперед, будто пытаясь согнуться пополам. Оливье удержал его от этого и, осторожно поглаживая напряженную спину, начал тихонько приговаривать:
-Дышите, ваше величество… Медленнее… Глубже… Постарайтесь успокоиться… Главное – дышите!
Сам эрцгерцог старался подавать пример: прижав к себе покрепче худое тело, он делал глубокие размеренные вдохи и выдохи. Через некоторое время дыхание короля немного выровнялось, по крайней мере, он перестал отчаянно хватать ртом воздух. Оливье немного ослабил хватку, но все равно продолжал чувствовать, как быстро и неровно бьется сердце по соседству. Ему отчаянно не нравились эти перебои, но ничего поделать с ними он не мог. Он знал лишь, как принести некоторое облегчение, но как исправить то, что сотворила несправедливая природа?
Вытянув подушку, Оливье поставил ее так, чтобы Эжен смог опереться на нее, сохранив сидячее положение. Немного поколебавшись, он коснулся плеча короля и произнес:
- Я сейчас принесу лекарство. Я рядом, все хорошо. Подождите меня, ладно?
Ресницы короля дрогнули, сперва опустившись, а через некоторое время снова приподнявшись. Оливье не очень понравилось это молчаливое согласие, однако разорваться он не мог. Поспешно бросившись в соседнюю комнату и наливая в кубок очередной настой, эрцгерцог в который раз недобрым словом помянул нелюбовь короля к лекарям. Точнее, придворный медик, конечно, во дворце имелся, и даже не один, однако Эжен не считал свое состояние объектом для их наблюдений. Как он еще в юности сказал Оливье: наблюдать надо за тем, что можно вылечить. А если это невозможно, то к чему тратить время? С тех пор как не стало мэтра Лотрена, заботившемся об Эжене с самого рождения, эрцгерцог привык составлять настои для его величества самостоятельно. В тайне от своего господина он даже значительно повысил свои познания в медицине, однако в такие острые моменты Оливье терзала предательская мысль, что, возможно, есть человек, который сумел бы помочь королю лучше него. Умом он понимал, что это вряд ли, однако от надежды трудно отказываться.
Кубок Оливье держал сам, следя, чтобы король отпивал маленькими глотками. Несколько раз спина Эжена под поддерживающей рукой эрцгерцога напрягалась, и тогда тот останавливался, успокаивая и выжидая.
После чего, стараясь двигать короля как можно меньше, Оливье стянул с него насквозь промокшую ночную рубашку и помог переодеться в другую. В комнате было довольно прохладно, а менее всего, помимо прочих «радостей», Эжену нужна сейчас простуда.
Прошло несколько минут. Глаза короля были открыты, хотя и слегка прищурены. Оливье вздохнул.
- Что будем читать? – поинтересовался эрцгерцог.
Снова отойдя от кровати – теперь уже более спокойно, – он выглянул из окна. Если посмотреть налево, то можно увидеть ратушу с огромными часами на ней. Начало пятого – чудесно! Два часа на сон, и менее, чем через еще два, уже снова вставать. Если, конечно, его величество после этой ночи вообще сможет встать… Однако Оливье хорошо знал, что ночной приступ вызван отнюдь не кошмарами – скорее уж, если кошмары и были, то это они явились порождением плохого самочувствия. Король очень редко позволял себе жаловаться на что либо, но Оливье умел быть внимательным и обладал хорошей памятью. Он прекрасно помнил, что после таких вот приступов боль в груди не дает королю заснуть снова.
К кровати Эжена Оливье вернулся, держа в руках небольшой томик со стихами. Стихи были на латыни, а произношение эрцгерцога – ужасным, однако король ничего не сказал. Знакомый голос, так привычно путающий ударения и по-ученически нарочито выговаривающий слова, успокаивал и убаюкивал. Лекарство потихоньку начинало действовать, и где-то в районе половины шестого Эжену удалось заснуть.
Оливье отложил книгу и со вздохом потушил уже ненужную свечу – за окном рассветало. С одной стороны, полчаса, конечно, лучше, чем ничего – однако слишком мало.
В шесть, от души проклиная плотное расписание на сегодняшний день, эрцгерцог начал будить короля. Воздействие валерианы не прошло даром, и просыпался Эжен с трудом.
Оливье медленно, стараясь, чтобы король не делал резких движений, помог ему подняться – и еле успел подхватить.
- У меня гениальная идея, - произнес эрцгерцог, с интересом рассматривая шитье прикроватного занавеса. – Вы сегодня никуда не идете. Как вам?
Губы Эжена шевельнулись, однако с них не слетело ни звука. Со второй попытки ему удалось выговорить:
- Не… слышу…
Оливье перевел на него обеспокоенный взгляд. Проведя рукой перед глазами короля, он убедился, что и со зрением что-то не так. Пойманный пульс был слишком частым для только что проснувшегося человека.
Эрцгерцог на минуту прикрыл глаза. Надо пускать кровь. Правда, тогда силы окончательно покинут его величество… Но, с другой стороны – в таком состоянии он тоже шага не сделает. Иное дело, что Оливье вообще не любил отворять королю кровь – у того было слишком хрупкое телосложение, чтобы подобные процедуры не вызывали сомнения.
Он помог Эжену снова лечь, проигнорировав попытки сопротивления, и позвал пажа.
- Габриэль, принеси два таза и кипяток.
Черноволосый мальчик молча кивнул и быстро принес требуемое. Из всех королевских пажей Габриэль был самым уравновешенным и умел не путаться под ногами. И спокойно относился к виду крови.
Подготовив жгут, эрцгерцог кивнул пажу:
- Держи руку.
Габриэль взялся за левую руку короля, как всегда испытывая некоторую неловкость – и как всегда стараясь ее не показать. Оливье тщательно обварил кипятком лезвие стилета. Натренированным движением он полоснул по тонкой руке, и в подставленный таз резкими толчками полилась густая темная кровь. Едва ток немного ослаб, эрцгерцог тут же плотно затянул жгут. Он прекрасно знал, что обычно принято давать выходить бОльшему количеству крови, однако вполне резонно предполагал, что слишком сильное кровопускание королю на пользу не пойдет.
Оливье перевязывал руку, когда ресницы Эжена слегка вздрогнули. Эрцгерцог сделал вид, что не заметил этого, будучи полностью поглощен своим занятием. Отнесший тазы и вернувшийся Габриэль возник перед ним и неуверенно произнес:
- Ваша светлость… Как быть с одеванием?
Компаньон короля закончил перевязку молча, после чего, не глядя на мальчика, бросил:
- Отложить. Пусть подают через два часа.
- Оливье, я все слышу, - голос Эжена звучал очень тихо, однако его нельзя было игнорировать.
- Вот и прекрасно, - эрцгерцог пожал плечами. – Минут десять назад вы не слышали, так что я очень за вас рад. Ваше величество, - он заставил себя посмотреть королю прямо в глаза, - официальные мероприятия начнутся через три часа. Я думаю, отец Себастьян простит, если вас не будет на утренней службе. Позавтракать молодые люди тоже смогут самостоятельно – уверен, это им даже пойдет на пользу. У вас же будут два часа на сон, а за оставшееся время вы как раз успеете собраться и поесть. Вы сохраните силы для более важных дел. И давайте не тратить драгоценное время на споры, хорошо? Вы же знаете, что я прав.
- Ты всегда прав, - король вздохнул, глядя на Оливье из-под полуопущенных ресниц. – Тебе со мною не скучно?
- С вами соскучишься… - проворчал эрцгерцог, поправляя покрывало. – Отдыхайте, ваше величество.
* * *
Принц Робер даже порадовался, что отца не было на службе. Надо будет потом поговорить с юной принцессой на эту тему – причем обязательно самому, Ришар, сам не отличающийся большой религиозностью, вряд ли сможет это проделать со всей ответственностью. Конечно, на севере взгляды более варварские, однако Агнесс предстоит стать альвийской королевой, и лучше бы ее поведение не вызывало толков.
С другой стороны, молодой кардинал не мог не понимать, какие именно причины заставили короля задержать свой выход. Это его тревожило: по традиции свадьба должна была приходиться на третий день приезда невесты. До этого она должна была стать в полной мере «дочерью Альвии» - т.е. сравняться в статусе с королевской семьей. А это значило, что сегодняшний день пройдет в различных церемониях – длинных и утомительных. А потом еще будет завтра – самый пышный и торжественный день.
- А его величества не будет?
Голос Агнесс вывел Робера из задумчивости. Принцесса оглядывала Малую залу, в которой проходили завтраки королевской семьи, с нескрываемым интересом. Кардинал едва заметно вздохнул – она такая непосредственная…
- У него какие-то дела с утра, - Ришар тем временем взял свою невесту под руку и подвел к столу.
- Жаль, - Агнесс склонила голову к правому плечу – на сей раз ее роскошные каштановые кудри были скрыты под плотно облегающей шапочкой, и, похоже, это не казалось ей удобным. – Я ему не понравилась?
Робер, как раз собиравшийся сесть, едва не наступил на подол собственной мантии. Нет, абсолютно точно придется что-то делать с этой девушкой – альвийский этикет подобных вольностей не допускал.
- Не понравилась? – Ришар больше удивился смыслу этих слов. – Не знаю… Как-то не обратил внимания. Я смотрел только в ваши прекрасные глаза, принцесса Агнесс!
Юноша воспользовался случаем и ввернул комплимент, показавшийся ему удачным. Однако девушка выглядела задумчивой.
- Да… - протянула она. – Он смотрел так строго… Как будто не одобрял меня.
- Не берите в голову, - попытался успокоить будущую невестку Робер. – Отец вообще строгий человек, однако он сам очень хотел этого брака, и просто не может вас не одобрять. Не бойтесь его.
- Я не боюсь, - принцесса решительно тряхнула головой. – И… Я – Агнешка.
- После свадьбы вы окончательно станете Агнесс, - как можно мягче сказал ей принц.
- У меня будет чужое имя, чужой язык, чужая семья… Все чужое, - вздохнула девушка.
- Вы не будете чужой, - вмешался Ришар. – К завтрашнему утру вы станете настоящей альвийской принцессой!
Агнешка нахмурилась.
- И вот этого я тоже не понимаю. Меня вроде как принимают в семью… У нас тоже принято, чтобы свекор называл невестку «дочерью»… Но после свадьбы. А тут получается, что я выхожу замуж за… брата?
Дофин бросил на брата умоляющий взгляд. История Альвии в общем и королевской семьи в частности никогда не была его сильной стороной… Как и многие другие теоретические предметы. Робер понял, что объяснять придется ему.
- Видите ли, это очень давняя традиция. С тех самых времен, когда войска Ришара Первого изгнали из этих мест турок, разрушивших некогда Константинополь, короли Альвии особым распоряжением Римского Папы носят свой высочайший титул. В каком-то смысле вся династия священна, и потому невеста будущего правителя должна стоять с ним на одной ступени.
- То есть даже принцесса недостаточно благородна для принца Альвии? – Агнешка снова склонила голову к плечу и улыбнулась.
- Это традиция, - Робер развел руками. – А что касается «брата» и «сестры»… Все мы братья во Христе, так что ничего страшного здесь нет. Относитесь к происходящему просто как к красивой церемонии.
- Это точно, - принцесса рассмеялась. – Церемоний у вас много… Все они красивые – но при этом очень длинные и сложные.
- Вот и я так считаю, - едва разговор сошел с исторической темы, Ришар оживился: - С удовольствием отменил бы их все… Но – увы! – нельзя. Наши люди очень любят, когда двор показывает себя во всей красе. С другой стороны, вы правы – они красивые.
Агнешка улыбнулась его горячности и перевела взгляд на стол. Ее внимание сразу привлекли небольшие и весьма аппетитно выглядящие пирожные. Она пробовала такие всего несколько раз в жизни – при полонском дворе их подавали только по большим праздникам. А тут, пожалуйста, за обычным завтраком! Или это исключительно в честь ее приезда? Так или иначе, представившейся возможностью следовало воспользоваться, и девушка решительно приступила к трапезе.
* * *
Платье было белоснежным, как только что выпавший снег. Украшения – все новые, подаренные уже здесь новыми родственниками – золотыми с крупными изумрудами. Эти камни удивительно чистого зеленого цвета являлись гордостью Альвии и даже красовались на ее гербе. Невеста дофина может быть на свадьбе лишь в уборе из изумрудов. Агнешка сперва порадовалась, что в этот день так неполюбившейся ей шапочки не будет, однако оказалось, что на ее распущенные и тщательно расчесанные волосы все равно накинут покрывало. Зато у нового платья, сшитого тоже по альвийской моде, был глубокий вырез, почти совсем не скрывающий высокую девичью грудь. Хорошо хоть, думала Агнешка, что весь этот стыд оказался под роскошным изумрудным ожерельем.
Она стояла перед высоким, в полный рост великолепным зеркалом в золотой оправе, и несколько девушек суетились вокруг нее, что-то подкалывая, что-то поправляя. Агнешка сперва пыталась с ними разговаривать, однако девушки под взглядами строгих дам, стоящих чуть в сторонке, отвечали весьма кратко. Принцессе такой односторонний разговор вскоре наскучил, и она отстала от них. Еще в Полонии Агнешке куда больше нравилась мужская компания, и здесь, на новой родине, она быстро нашла общий язык как с будущим мужем, так и с будущим деверем – несмотря на всю разницу между братьями.
Только сам король вызывал у нее некоторое беспокойство. Этот человек с холодными глазами и лицом, будто высеченным из мрамора, смущал юную принцессу. Большинство людей, глядя на ее круглое улыбчивое личико, непроизвольно начинали улыбаться и сами. Король Эжен улыбался весьма скупо и только тогда, когда это было положено по этикету. Но даже и в эти краткие мгновения улыбка не касалась его удивительно красивых миндалевидных глаз.
Вчера король появился только на утренних церемониях, а обедали без него. Эта трапеза проходила при куда большем собрании народа, однако центральное место за столом пустовало. Потом, после краткого отдыха, который у Агнешки весь ушел на смену туалета, следовали новые церемонии, и там юная принцесса снова увидела короля. Он выглядел еще строже, чем утром, и девушке, которая всегда считала себя не робкого десятка, пришлось собрать всю силу воли, чтобы вместе с женихом приблизиться к нему. На балу, завершавшем длинный вчерашний день, короля Эжена снова не было, и несмотря на свое смущение, Агнешка почувствовала некоторое разочарование.
А сегодня он поведет ее к алтарю. Девушка уже знала, что это будет именно он – по очередной устоявшейся альвийской традиции. Наверное, думала Агнешка, рядом с королем она будет смотреться совсем малышкой: дофин с принцем возвышались над ней, однако их отец был еще выше. Принцесса никогда в жизни не переживала по поводу своего роста, однако именно сегодня ей бы хотелось прибавить к нему хотя бы пядь.

Одна золотая прядь за другой – руки Оливье привычно перебирали роскошные кудри короля, подкалывая в нужном порядке. Эжен когда-то давно пошутил, что эрцгерцог бессовестно отбивает хлеб у простых людей: и брил, и причесывал своего государя тот собственноручно. Оливье лишь усмехался, зная, что король не откажется от его услуг: это была возможность хотя бы несколько лишних минут отдохнуть от посторонних глаз, что Эжену выпадало крайне редко. Оливье же, состоящий при нем почти тридцать лет – значительнейшую часть жизни обоих – посторонним уже как-то и не воспринимался.
Сегодня обошлись без кровопускания, хотя ночь все равно прошла крайне беспокойно. Утром во время одевания король уже один раз терял сознание, и сейчас, сидя за туалетным столиком, выглядел совсем плохо. Оливье то и дело поглядывал на бледное до прозрачности лицо, в уме прикидывая свои дальнейшие действия. Синяки под глазами он сведет и губы сумеет сделать менее мертвенными, однако эрцгерцог прекрасно понимал, что одними косметическими средствами тут не помочь. Королю предстоит вести невесту дофина к алтарю – то есть им нужно будет пересечь весь огромный зал главного наполийского собора. Оливье пытался поднять этот вопрос еще раньше, до приезда принцессы – но Эжен и слушать не желал. Традиция – и точка. Как король поведет эту девочку, когда сам не мог устоять на ногах, компаньон не представлял.
- Оливье, - негромкий голос вывел эрцгерцога из задумчивости. – Через полчаса выходим. Не помнишь, сколько надо твоему зелью, чтобы подействовать?
Оливье поджал губы. Черт бы побрал прекрасную память короля! Три года назад, когда дофину исполнилось четырнадцать лет, и король официально представлял его стране как наследника, эрцгерцог вынужден был дать его величеству одно снадобье, рецепт которого нашел, проводя свои медицинские изыскания. Оно, строго говоря, лекарством не являлось, скорее, наоборот. На короткое время этот настой действовал весьма возбуждающе, вызывая прилив сил, однако после оставляло чувство опустошенности. И ладно бы только чувство – Оливье помнил, что король отлеживался дня три, не в силах даже поесть.
С тех пор много воды утекло, здоровье Эжена пошатнулось еще больше. Выдержит ли оно воздействие того зелья? Эрцгерцог выронил шпильку, украшенную крупным изумрудом, и, только наклонившись за ней, осознал, что его руки дрожат.
- Цареубийцей меня хотите сделать? – чуть слышно произнес Оливье, выпрямляясь. – Вы представляете, какая доза нужна, чтобы вы выстояли всю церемонию? Вы же потом замертво упадете!
- Это не имеет значения, - голос Эжена звучал абсолютно спокойно. – Ришар будет уже женат, он взрослый. У Альвии будет новый король, только и всего.
Эрцгерцог снова выронил шпильку.
- Самоубийство – это грех, - неуверенно произнес он, на сей раз решив не поднимать многострадальный предмет.
- А я и не собираюсь, - король открыл наконец глаза и посмотрел на компаньона. – Король не может быть слабым, Оливье. В тот день, когда я не смогу выполнять свои обязанности, я стану ненужным. Пусть тогда мне на смену придет другой. Но пока у меня есть возможность следовать своему пути, я должен по нему идти. И вы тоже выполняйте свой долг, Оливье Дали.
Эрцгерцог вздрогнул и низко – слишком низко – поклонился.

Агнешка даже не почувствовала, насколько холодна рука короля – так она волновалась. Его величество же выглядел абсолютно спокойным. Заметив возбужденное состояние девушки, он едва заметно пожал кончики ее пальцев. Принцесса вскинула на него взгляд. Сегодня глаза короля не казались ледяными, напротив, они будто светились каким-то внутренним огнем. Эжен слегка улыбнулся будущей невестке – так, что улыбка коснулась даже глаз. У Агнешки перехватило дыхание – и одновременно с этим ее страх отступил. Вернув тому, кому предстояло заменить ей отца, широкую улыбку, юная принцесса под руку с королем вступила в огромный зал.
Они шли медленным торжественным шагом, и Агнешка не видела и не слышала ничего вокруг. Она вцепилась в ладонь Эжена, будто не собираясь ее больше отпускать. Принцесса из всего происходящего почему-то заметила только то, какие миниатюрные и изящные у короля кисти рук – если в ладонях его сыновей ее ручка тонула, то сейчас размеры выглядели почти сопоставимыми. Только вот если руки Агнешки были приятно округлыми, то на кистях Эжена отчетливо выделялась каждая косточка, и тонкие голубоватые вены переплетались под едва ли не прозрачной кожей.
Король подвел невесту к самому алтарю, где ее ждал дофин. Вложив ладошку девушки в протянутую руку сына, Эжен сделал шаг в сторону. Наступал самый ответственный момент.

Такого моря цветов Агнешка еще никогда не видела. Казалось бы – не сезон, еще апрель не подошел к концу, но в цветах тонул и храм, и площадь, и прилегающие к ней улицы, не говоря уже о самом дворце. Свежий чуть сладковатый запах приятно кружил голову, и юная принцесса – теперь уже дофина – ощущала себя совершенно счастливой. Что она выйдет замуж за иноземного принца и навсегда покинет родину – это Агнешка знала всегда. По крайней мере, последние лет десять – точно. Это была ее судьба, и оставалось лишь надеяться, что с мужем ей повезет.
И надежды оправдались. Конечно, Агнешка еще очень мало знала о «дофине Ришахрте», как она продолжала называть его про себя, но их знакомство прошло неплохо. Юноша оказался и правда весьма хорош собой, и ему очень понравилось, что Агнешка так хорошо разбирается в лошадях, собаках и даже ловчих птицах. Новоиспеченный супруг сообщил ей, что на следующий день после свадьбы состоится большая охота, и принцесса ждала этого события даже больше, чем грандиозного бала этим вечером.
* * *
- На охоте Ришар был просто счастлив… Дофина Агнесс тоже сияла – по крайней мере, в этом деле они нашли друг друга. На играх тоже отметились. В первый раз вижу такую активную и выносливую девушку – я даже боюсь думать, как в Полонии воспитывают принцесс…
Эжен едва заметно усмехнулся словам младшего сына. У него было стойкое убеждение, что принцесс в Полонии вообще не воспитывают, но делиться этими соображениями он не собирался.
После венчания, когда действие зелья закончилось, король потерял сознание и не приходил в себя четыре дня. Оливье проклинал себя последними словами и на будущее поклялся, что больше король этой отравы не увидит – лишь бы выжил сейчас. Эжену удалось выкарабкаться, хотя о дальнейшем участии в празднествах не могло быть и речи. Однако самое главное было позади, и король мог позволить себе небольшую передышку. Эрцгерцог согласился допустить к своему господину только Робера, дабы тот отчитался об идущих увеселениях.
Юноша сидел возле постели отца и рассказывал о брате и его молодой жене. На входе Оливье предупредил его, чтобы он не смел сообщать ничего, что могло бы расстроить его величество, однако это и не требовалось: все действительно протекало удачно. Но даже если бы это было не так, у Робера просто не повернулся бы язык сообщить о неприятностях: таким бледным и изможденным он не видел отца никогда, хотя вот уже три года как получил разрешение входить в его спальню. Ранее Эжен не желал, чтобы его сыновья входили сюда: принцы не должны видеть короля в минуты слабости. Однако после вступления Робера на духовный путь, король сделал исключение для младшего сына.
Оливье подошел к юному кардиналу и положил руку на плечо. Тот поднял на компаньона отца взгляд и, кивнув, поднялся. Эжен распахнул глаза, которые уже закрывались сами собой. Робер скорее догадался по движению его губ, нежели расслышал слова прощания. С тяжелым сердцем он покинул спальню короля.
А Эжен погрузился в сон – столь глубокий, что Оливье всегда беспокоился, не стал бы он вечным.

Эжен знал, что это такое – оказаться в совершенно чужой и незнакомой стране. В возрасте пяти лет он стал заложником политики отца и государя соседнего королевства. Чтобы король Венцеслав присоединился к королю Роберу в войне против Оттоманской империи, маленький альвийский дофин пересек границу и на долгие три года оказался в столице Полонии.
Левовский замок оказался совсем не похожим на наполийский дворец. Это была настоящая старинная крепость, серая и мрачная. Но – только снаружи. Внутри было шумно и людно, несмотря на то, что почти все войска ушли с королем. Мужчины, женщины, дети и животные – вся эта масса толкалась и во дворе, и даже в коридорах. Женщины носили длинные косы, мужчины стриглись коротко – мало у кого волосы достигали плеч – и это сбивало Эжена с толку.
Он даже не сразу поверил, что видит перед собой полонского принца, когда перед ним возник крепко сбитый мальчишка лет шести, растрепанный и с чернильным пятном на щеке. С такими короткими волосами в Альвии его вряд ли сочли бы сыном хотя бы простого дворянина. А принц принимающей стороны с любопытством рассматривал длиннющие, едва ли не ниже поясницы, локоны иностранного гостя.
Но все это не шло ни в какое сравнение с появлением младшей сестры принца Любомира. У принцессы Снежаны были такие же ярко-синие глаза и каштановые кудри, как и у ее брата, такая же круглая физиономия с россыпью темных веснушек, с любопытно вздернутым носом и чуть припухлыми губами. Ей было четыре года, одна из ее косичек вечно расплеталась, а подол платья неизменно оказывался замызган грязью со двора. Однако синие глаза смотрели столь прямо и столь лучисто, что от них невозможно было отвести взгляда.
Оказалось, что в Полонии женщины не сидели исключительно на женской половине. Строго говоря, в левовском замке таковой вообще не имелось: после смерти королевы Мстиславы двор лишился своей женской части, а супруги должностных лиц предпочитали жить в собственных домах. Из женщин в замке постоянно находились лишь служанки – и маленькая принцесса, которая спокойно разгуливала по всей территории. Снежана неизменно увязывалась за братом – и Эженом. Любомир горячо любил свою маленькую сестренку, и юный дофин однажды даже поймал себя на чувстве зависти: его старшая сестра никогда не высказывала к нему даже простой симпатии… С другой стороны, они и виделись нечасто, ведь Мирабель почти не покидала женской половины дворца.
Но в левовском замке преград не существовало, и новообразовавшаяся троица беспрепятственно передвигалась в любом направлении. Спали дольше, чем дома: Эжен упорно просыпался к утренней службе, но оказалось, что на ней присутствуют только немногочисленные монахи и священники, жившие при замке. Все прочие поднимались лишь к завтраку, а из трех служб, на которых полагалось бывать мирянам, приходили только на обедню. Но даже во время нее особой набожности на лицах людей не читалось. Снежана откровенно рассматривала витражи, даже не делая вид, что слушает, и никому не приходило в голову привлечь принцессу к порядку – возможно потому, что и некоторые взрослые следовали ее примеру.
Зато ели от души. Менее изыскано, нежели на родине, но более насыщенно. Эжен еще долго с содроганием вспоминал вязкую массу, неизменно подаваемую на завтрак, а подчас и на ужин – полонцы называли ее кашей. Содрогание вызывал не вкус, а количество. Юному дофину хватало трех-четырех ложек, чтобы насытиться, и он не мог поверить своим глазам, видя как Любомир и даже маленькая Снежана съедают все до конца и после этого еще и требуют добавки. Борщ – любимое обеденное блюдо полонцев – также отличался потрясающей сытностью. Эжен не сразу решился отправить в рот эту бордовую густую массу, однако воспитание не позволяло ему отказываться. Оказалось довольно вкусно, но, как казалось мальчику, выданной ему тарелкой можно было бы накормить троих таких как он.
Но самым ужасным было сало. Оно было везде. На нем жарили и пекли, его клали во все блюда и поглощали просто так. Завтрак, обед или ужин – сало было всегда. Его поедали в немереном количестве все от мала до велика. А у Эжена после него долго ныло сердце. Приехавшего с ним из Альвии лекаря это сильно встревожило, и он пытался оградить своего подопечного – но куда там! На кухне просто не поняли его слов: как это можно – не класть сала? Эжену оставалось только очень осторожно относиться к подаваемой еде.
При левовском замке не было парка, однако оказалось, что выходить за ворота никто особо не запрещает. Дети спокойно покидали пределы стен, спускаясь к небольшой речушке, которая, сделав после замка пару изгибов, втекала в более полноводную реку, на которой и стоял Левов. В память Эжена ярко врезался тот первый раз, когда на берегу Любомир скинул свои невысокие сапожки и до колен закатал широкие штаны. Снежана тоже разулась и подоткнула юбку – прежде, чем маленький дофин сообразил отвернуться, он увидел пухленькие ножки и круглые розовые коленки. Брат с сестрой призывали и Эжена последовать их примеру, однако альвийский костюм имел в своем составе не штаны, как у «северных варваров», а чулки. Даже если бы Эжен был уверен, что потом сможет натянуть и пристегнуть их самостоятельно, снимать этот предмет одежды ему казалось в высшей степени неприличным.
И потому он остался сидеть на берегу, глядя, как полонцы носятся по мелководью, поднимая тучу брызг. Косички Снежаны окончательно расплелись, и на каштановых кудрях оседали блестящие под солнцем капли воды. Вылезли из реки дети короля Венцеслава мокрыми с ног до головы, но довольными донельзя.
После столь насыщенно проведенных дней они набрасывались на еду, будто их месяц не кормили, и даже по ночам прокрадывались на кухню. Справедливости ради надо сказать, что «ночью» это время было лишь для них – остальной замок только готовился к отходу ко сну. Но они все равно тайком проскальзывали на кухню, где им давали мяса, пирогов и легкого яблочного сидра. Если на кухне собирались мужчины, то слушали их байки, если же там находились лишь кухарки, то забавлялись замковыми сплетнями. Эжену есть не хотелось, и он лишь немного отщипывал от пышных пирогов с ягодной начинкой – уж больно сладкими они были. Старшая кухарка за это назвала его «птенчиком» и, смеясь, произнесла:
- Говорят, что Альвия большая страна! А она даже одного королевича прокормить не может! Не то, что мы!
И ущипнула Любомира за щеку. Эжен чуть не подавился: в Альвии не каждый придворный имел право дотронуться до лица королевской крови, а уж чтобы какая-то кухарка, принца – да еще столь вульгарным способом!.. Но Любомир лишь рассмеялся и попросил еще пирога.
А потом пришли холода. В комнатах жарко топили, однако по коридорам гуляли сквозняки. В конце октября Эжен сильно простыл и всю зиму так и не мог поправиться. Кашель, сухой и изматывающий, отдавался глухой болью в сердце, а от нехватки воздуха почти постоянно кружилась голова. Страх накатывал тяжелыми волнами – юному дофину казалось, что он никогда уже не вернется домой, что смерть придет к нему здесь, в чужом и неприветливом краю, где его даже не отпоют по-человечески.
Эти кошмары и эту тоску умела разгонять только маленькая принцесса Снежана, причем совершенно об этом не подозревая. Она врывалась в спальню Эжена и без всяких церемоний плюхалась на его кровать. Любомир сидел на занятиях, и девочка скучала. Она на полном серьезе считала, что так долго никто не болеет, и Эжен это очень здорово придумал, чтобы не ходить на уроки. Снежана болтала за двоих, пересказывая замковые сплетни и гуляющие по столице новости. А еще она приносила свои девчоночьи сокровища, и про каждое у нее была история. Быть может не очень связные, эти короткие сказки отличались необычностью, и Эжену иногда казалось, что маленькая принцесса уводит его в какой-то другой мир. И даже когда она уходила, темный морок еще некоторое время держался на расстоянии от дофина. Эжен в такие моменты думал, что просто не имеет права умирать: Снежана, наверное, тогда жутко расстроится. Мальчик не знал, почему, но ему очень не хотелось, чтобы на ясные синие глаза навернулись слезы.
Борьба с самим собой тянулась несколько невыносимо долгих месяцев, и окончательно победить болезнь Эжену удалось, лишь когда снег почти стаял. Когда он поднялся, его едва ли не шатало на каждом шагу, однако Снежану это не волновало. За зиму придумалось столько интересных игр, и их все просто необходимо было испробовать прямо сейчас!
Оказалось, что хоть и немного, но Эжен вырос, и вся старая одежда стала ему мала. Новую пришлось заказывать уже здесь, и теперь альфийский дофин отличался от остальных детей только длиной волос.
Этим летом Снежане все-таки удалось уговорить своего друга разуться и гулять босиком по речному мелководью. Удалось убедить, что валяться на лугу – это вполне сочетается с королевским достоинством. Удалось внушить, что уходить в рощу неподалеку от замка в компании разношерстной детворы – от принца до мальчишек с конюшни – не страшно и вполне нормально.
Вода в речушке была прозрачно-голубой, настолько светлой, что можно было разглядеть мелкий-мелкий песок и редкие плоские камешки, которыми, оказывается, так здорово пускать по воде «блинчики». На лугах росли красивые цветы – не такие пышные, как в парке при альвийском дворце, но зато среди них были синие-синие васильки – точно такого же глубокого и насыщенного цвета, как глаза семьи Лещинских. А в рощице собирались сладкие ягоды – Эжен даже не представлял себе раньше, сколько всего растет в лесу. А еще тут всегда царила приятная прохлада, и солнце не палило.
Новые холода перенеслись легче – и Эжен впервые увидел настоящую полонскую зиму. В Альвии, особенно в северной ее части, тоже выпадал снег, но не в таком количестве. Более того, он был более мокрым. Грязи в такие зимы выходило больше, чем снега.
Полонская зима оказалась совсем другой. Снег лег быстро и твердо, укрыв весь мир белым пуховым одеялом. Альфийский дофин гадал, как по такому «покрывалу» будут передвигаться – пока не увидел сани. Холод ощутимо кусал за нос, однако воздух стал на удивление чистым, и дышалось легко.
Когда Любомир со Снежаной потащили его к речке, на которой они не бывали с августа, Эжен не сразу понял, что они там будут делать. Он от души надеялся, что не гулять босиком по снегу (от полонцев он уже был готов ожидать чего угодно). Однако такую забаву, которые придумали местные жители, он представить себе не мог.
Люди не разувались, а, наоборот, привязывали к башмакам тонкие деревянные полоски. Сделав несколько неуклюжих шагов по снегу, они ступали на лед – и начинали скользить. Разноцветные фигурки с легкостью носились взад и вперед, и Эжен с интересом наблюдал за ними. Юный дофин так увлекся, что даже не сразу осознал, что Снежана теребит его, протягивая пару дощечек. Эжен слишком рано понял и запомнил, что большинство детских забав – не для него. От этого понимания было немного больно, но, как ни странно, почти не обидно. Он другой, не такой как все – по целому ряду причин: от того, что он дофин, до того, что попытка пробежаться тут же сбивала дыхание и вызывала колкую боль в груди.
Однако говорить об этом было нельзя. Дофин Альвии не может жаловаться на что-либо, тем более людям, не входящим в близкий круг. Поэтому Эжен попытался отказаться от участия в данной забаве, оправдываясь неумением. Но Снежана была неумолима. Она пихнула златоволосого мальчика так, что тот плюхнулся в снег, и, завладев его ногами, ловко привязала к ним дощечки. Подоспевший Любомир помог Эжену подняться и вместе с сестрой отволок его к самому берегу.
Едва ступив на лед и оказавшись без поддержки чужих людей, дофин неловко взмахнул руками – и сразу же опять оказался в сидячем положении. Удариться об лед было больнее, нежели оказаться погруженным в мягкий снег, и на глаза Эжена непроизвольно навернулись слезы. Он быстро заморгал, прогоняя непрошенную влагу – принцы не плачут. Однако ситуация складывалась глупая: мальчик не знал даже, как ему подняться на ноги, не говоря уже про то, чтобы хоть как-то передвигаться на этих странных приспособлениях.
Решение напрашивалось лишь одно: отвязать от обуви проклятые деревяшки, и Эжен уже потянулся к завязкам, когда его руки перехватили. Любомир – высокий и крепкий мальчишка почти восьми лет от роду – без особого труда поднял со льда хрупкого дофина. Не успел Эжен опомниться, как полонский принц крепко сжал его правую руку. В левую ладонь вцепилась Снежана, почти не уступающая златоволосому мальчику ростом.
А через мгновение все трое уже неслись по льду вперед. Ноги Эжена норовили то подогнуться, то запутаться, а то и вовсе уронить своего хозяина, однако полонцы крепко держали своего гостя. Ветер бил в лицо, Любомир что-то говорил, Снежана смеялась… И Эжен вдруг поймал упоительное чувство свободы – то самое чувство, которое бывает, когда отчаянно мчишься вперед, не оглядываясь назад и подставляя лицо встречному ветру.
Возвращаясь обратно в замок – после того, как дети провели на замерзшей реке едва ли не весь день – Эжена посетила другая, далеко не столь радужная мысль. Маленький дофин опасался, что это развлечение ему запретят, как запрещали и многие другие. За день он очень сильно устал, и к замку подходил, еле переставляя ноги, однако никаких болезненных ощущений не испытывал.
Мэтр Лотрен встретил своего заигравшегося господина обеспокоенным. Несмотря на довольно невысокий официальный статус, забота о дофине почти полностью лежала на его плечах. Куда унесло эту неконтролируемую детвору, которая вроде как вообще не имела права покидать пределы замка (хотя и делала это регулярно), альвийский медик узнать так и не смог. Те, кто ему вообще отвечали, называли самые разнообразные места, и Лотрен, который весьма плохо знал окрестности замка, поопасался бросаться на поиски. Не дай бог дофин вернется в его отсутствие, ему понадобится помощь – а оказать ее будет некому.
И вот теперь, когда Эжен наконец-то медленно вошел в свои покои, лекарь бросился к нему, как наседка к цыпленку. К удивлению мэтра Лотрена, несмотря на явную усталость, дофин не выглядел больным. Напротив, на обычно бледных скулах даже выступил румянец – не яркая краска, сопутствующая лихорадке, а вполне здорового оттенка.
Выслушав рассказ о сегодняшнем дне, медик некоторое время терзался выбором. Наконец, придя к консенсусу с самим собой, он разрешил дофину развлекаться подобным образом, однако настойчиво попросил сократить время. Пары часов на игру должно вполне хватить. Эжен, не ожидавший даже этого, с благодарностью согласился.
И прошел еще один счастливый год. Еще одна поздняя, но от этого еще более желанная весна – для Эжена оказалось забавным, но приятным сюрпризом то, что в этих краях первые листочки на деревьях появляются как раз ко дню его рождения. Еще одно теплое, но нежаркое лето, полное речных брызг, пригоршней земляники и васильковых венков. Еще одна пышная золотая осень и еще одна серебристо-звенящая зима с ее удивительными коньками.
А на следующую весну, почти сразу после того, как маленькой Снежане исполнилось семь лет, пришло страшное известие: погиб король Робер.
Все произошло так быстро, что никто из детей почти ничего не успел сообразить. Эжена собрали в мгновение ока – без малейшего участия с его стороны, ибо на юного дофина со всей тяжестью навалился его недуг. Альвийцы увозили своего нового короля в полуобморочном состоянии, и он не успел толком попрощаться ни с Любомиром, ни со Снежаной. Только врезался в память последний взгляд маленькой принцессы: не испуганный и даже не сочувствующий, а просто безмерно удивленный. Эжен был благодарен за это: ему казалось, что если бы в ее взгляде читалась жалость, он бы не выдержал. Образ Снежаны на всю дальнейшую жизнь остался для него олицетворением всего самого счастливого, что он успел узнать: света, улыбок, теплой ладони в руке, сладкого сока на губах, ветра, бьющего в лицо – совершенно иного мира, куда он заглянул будто бы по чьему-то недосмотру, ибо ему в жизни было предназначено совершенно иное.