К вечеру невозможное начинает казаться вполне осязаемым, тело устает и сдается, а память выволакивает, смеясь, плача или гаденько хихикая, все то, что дневной ты отказывался вспоминать. Все, что было там, было ненужным тогда – между проспектами и снегом, между чашками с кофе и чужими улыбками. Ночь обнажает твое сокровенное, самые странные и причудливые воспоминания вдруг терпким дуновением возникают рядом, за плечом, и главное – не оборачиваться, не раскисать, не встречать. I hate being weak and sentimental. Но ночью мне всегда кажется, что так и должно быть, что все это в порядке вещей, и хочется рассказать все вечной кружке с кофе, и даже сокровенное кажется самым привычным.
И я обернусь, пожалуй.

Я специально сделал себе широкие подоконники, когда ремонтировал квартиру. Чтобы как в старинных книжках с ятями и мальчиками в матросских костюмчиках сидеть у окна, дышать на стекла и так далее «на отуманенном стекле…», «свеча горела».
И сейчас, коснувшись стекла пальцами, вдруг оживил свое самое пронзительное и свежее воспоминание, настолько пронзительное и свежее, что можно не вспоминать о нем годами, как годами не вспоминать о том, что у тебя рыжие волосы или шрам на кисти. Об этом ведь просто знаешь.
То самое переживание – оно не мое в общем-то, чужое. Просто настолько сильное, что задевает помимо воли.