Как все закрутилось.
Один момент - и половина жизни мимо, и вдруг времени не хватает даже обернуться, и незачем оборачиваться, потому что не за чем.

Курили с Лиддой кальян. Все идет к примирению и бурному воссоединению ее и Мэри, но она выдерживает характер. Неожиданно вчера приволокла мне в подарок кальян – сказала, что только его и не хватает у меня дома. И вишневый табак.
Вечер – весь шипение углей и узорная трубка. Она еще и выпила. Сидит напротив – монгольское ее личико, с насурьмленными бровями в шнурок и глазищами древних истуканов.
Обкурилась. Еще и пила абсент – самую капельку, с водой. Но хватило.
Пьяная говорила как пророчица. Вещала, покачивая трубкой, пуская дым и то и дело, заходясь в кашле, не то в смехе.
Ты Дюрер все удивляешься, что тебя повысили. Думаешь, маленький мальчик, двадцать семь лет и до сих пор глазки наивные. А люди тебя боятся, потому что ты все помнишь – как слон – хаха – ты же как древнеегипетская мумия: на все таращишься своими глазищами из пыльной вечности, оттуда, где только песок и крики верблюдов – блять, как же они орут противно – никакой экзотики – и сам ты как крик верблюда, как песок, как камни много тысяч лет назад – лежишь и все знают про эти много тысяч лет, и вроде как пиетет но на самом деле – боятся, что ты и их вспомнишь, все их неприглядные делишки и маленькие слабости…
И в такие моменты, когда я уже начинаю любить Лидку, она кашляет еще громче, не смеется, а ржет в голос, хлопает меня по плечу и ревет в ухо: будь проще и люди к тебе потянутся...
Очень тошно быть собой многую тысячу и двадцать семь лет.

Последний месяц – как чертово колесо. Неуловимо тошнит и кружится голова, но останавливаться – значит поддаться слабости, и ты все глядишь на тяжелые оси механизма, а они все вертятся, вертятся, в-е-р-т-я-т-с-я…
Гоги все-таки уволили. Биг Босс чуть не плакал, но все равно уволил. Теперь я – обладатель дурацкого стерильного кабинета, в котором единственное развлечение: оставшийся от Гоги рулон туалетной бумаги, разрисованный его собственными афоризмами.
Вертим, вертим, вертим рулон – «Жизнь – шлюха. К сожалению, валютная».
Теперь я обладатель самой тупой в мире секретарши. Никогда не думал, что бывают действительно тупые женщины, думал, что это – игра такая, где все всё знают, но всем все равно приятно играть. Но она дура по-настоящему, не играет.
Теперь меня меньше любят и больше не любят. Хорошо, что наш непосредственный начальник – мужчина, иначе мне бы приписали карьерный рост через постель. Лидка говорит, что это только потому, что еще никому не пришла в голову мысль сделать нас с Биг Боссом голубыми. Лидка меня, кажется, жалеет. Наверное, потому что последний месяц живет со мной – у меня, скорее. Лиддины набеги обычно бывают раз в полгода – когда она уходит от Мэри и возникает на пороге моей квартиры с одной лишь розовой зубной щеткой в пакете и старинной железной чайницей в руках. В чайнице – под слоем чая – долларовая заначка.
Уже привык. Все как всегда. Но головокружение сохраняется – неуловимым мельканием на заднем фоне.

Я люблю керамику. Обиходную такую, бытовую керамику. Главное – крепкую, толстостенную, настоящую, живую, теплую, яркоцветную. Тарелки с еле заметными трещинками и солнечными, почти детскими, почти примитивными, улыбчивыми рисунками. Чашки со щербинками, круглые, огромные чашки с намалеванными на боках цветами. Из таких чашек которых можно пить, ощущая себя далеко-далеко, там где песок, там где – давно, там где величественные шумерские женщины и мужчины с разрисованными навозом лицами. И везде – солнце, и глина – теплая, и песок так осязаем под ногами.
Коричневый цвет тарелок, низких, пузатых кувшинчиков так шероховато шуршит, если провести пальцами там, возле ручки, где совсем рядом мазки белого, где вот эти два пятна – на самом деле цветок, или река, или…
Неважно.

Со вчерашнего дня меня мучает одна, чисто лингвистическая проблема. Я не могу найти слово. Одно, точное, совершенное и правильное слово, чтобы определить им, наконец, мое отношение к одному человеку.
Раздражение? Слишком сильно.
Недоумение? Слишком далеко.
Неприязнь? Слишком неправильно.
И так далее.
Чувство совершенно независимое. Не – зависящее. Не зависящее от этого человека.
На ум приходит только старая цитата, не помню даже откуда: «Я люблю сирень, но не смог бы вынести и одного ее вида, если бы моя нянька, которую я терпеть не мог, прикалывала бы ветку сирени к своей, затянутой нанкой груди».
И вот, я не люблю сирень. Просто потому что - не… А меня пригласили в комнату, полную сирени. В сиреневый сад, в конце концов.
Несовместимость? Несочетаемость? Какое же из всех этих НЕ?

Это цитата сообщения marjamarishka Оригинальное сообщение

Stone Marcus. In Love.
[показать]

Иногда мне кажется, что когда-то давно, когда еще облака были совсем белыми и низкими, когда-то совсем давно, сказочным «давным-давно» я был сторожевой собакой. Большим таким псом, худым, облезлым, грязно-рыжим и привязчивым до дрожи в задних лапах. И все счастье моего существования заключалось в том, чтобы охранять чей-то сон. И может быть даже это была улыбчивая, дымчатая, мечтательная девочка с глазами красавиц Гейнсборо и руками, на которых каждая жилка гордо рекла о мастерстве и бесконечной любви Созидавшего.
Хотелось бы верить. Хотелось бы знать.
И просто привычно охранять сон, стеречь, свернувшись вокруг. И спать вполглаза. Или не спать вовсе.

Мне всегда было интересно – а беспардонные люди знают, что они беспардонные? Чувствуют свое нахальство, понимают, что некоторые их реплики раздражают до боли в скулах и кислого привкуса? И можно ли, нужно ли – отбивать с размаху, пожестче или просто игнорировать, притворяться, что все – мимо тебя, в стену и соседнюю комнату?
Что же им все-таки нужно – довести или поддержать беседу?

В любом случае разговор с некоторыми людьми может вывернуть сильнее бега в гору. Сидишь – и вокруг все огненно-оранжевое, дико-полосатое и злоба как второе сердце отбивает пальцами ритм по крышке мобильника.

Читаю Эрленда Лу «Наивно. Супер». Нашел у Лорелеи. Нравится. Особенно про Кима и барсука.
Думаю, мне бы тоже понравилось увидеть барсука. Заодно составил список того, что меня радует:
- моя джезва
- стоять под душем
- готовить пасту с тунцом
- курить вместе с Лорелеей
- гулять по Патриаршим
- мимозы
- красивые руки у девушек
- картины Гейнсборо
- проснуться утром и понять, что можно спать еще
- желтый мячик, оставшийся от Джока
- кофе
- старые фотографии
- мостовые, вымощенные булыжником
- мои старые домашние брюки
- ходить дома с голым торсом
- читать ночью
- разговаривать с детьми
- понимать женщин
- сказки

Это цитата сообщения ЗЦвЧП Оригинальное сообщение

Как сделать свой дневник суперпопулярным?
Или
Вперед к тысяче!

Инструкция - Шутка … с лимонными дольками правды.

Шаг номер 1.
Предложите всем своим друзьям и знакомым, имеющим доступ в интернет, зарегистрировать дневники с договоренностью поддерживать друг друга. Таким простым способом вы можете практически мгновенно набрать несколько постоянных читателей.
Например: Вам удалось договорится со своими 15-ю друзьями.
Что это значит?
Правильно, у Вас сразу 15-ть постоянных читателей.

Шаг номер 2.
Вы лично, а так же Ваши друзья можете зарегистрировать сразу по нескольку дневников. Количество дубликатов может быть от 2-х до …., сколько хватит терпения.
Например: Будем скромными, Вы и Ваши друзья смогли осилить только по 2 дневника: один дневник, как таковой, второй с единственной записью: - Извините, я читатель.
И что?
А то, что, без особых проблем, число Ваших постоянных читателей уже разменяло четвертую сотню, 30-ть с друзьями плюс Ваш собственный дублер.

Шаг номер 3.
Вот мы и подошли к этапу заполнения Вашего дневника.
Это то, что должно привлечь к Вам толпы постоянных читателей, называйте их, как Вашей душе угодно, Пчелками, ПеЧами … Главное им понравится.
Вот цель!
Для её достижения несколько простых правил:

Ваши заметки должны быть:

Во-первых, кричащими.
Не бойтесь смелых и непонятных слов, помните, реальность скучна, паранойя притягательна.
Ясно?
Повторяю: Реальность скучна.
Не циклитесь на неудачах и заморочках.
Неудачников не любят. Сопли, слюни долой.
Вы хотите превратить Ваш дневник в кружок неудачников? Эдакий клуб дневниковых самоубийц.
Если ДА, дальше не читайте.

Ваши заметки должны быть:

Во-вторых, хлесткими.
Не стремитесь говорить, говорить и говорить…
В нашем случае слово “говорить”, заменяется словом “писать”.
Пусть говорят/пишут другие.
Ваше дело вбросить наживку, червячка.
Верьте в словесный понос, здесь все болеют этим.
Верьте, да и прольется он на Вас благодатью.

Ваши заметки должны быть:

В-третьих, короткими.
Заметка здесь называется ёмким словом ПОСТ. Поститесь.
2-3 строчки, максимум 5, ну ладно 10.
И все, достаточно.
Основная публика не любит читать и приходит в Ваш дневник не для этого нудного занятия.
Эстеты не в счет, они всегда и везде в меньшинстве.
Дневник это ШОУ. Народ показывает себя.
Пользуйтесь этим. Хотят, пусть показываю. Себя любимых.

Ваши заметки должны быть:

В-четвертых, не законченными.
Чаще ставьте вопросы?
Реже, а лучше вообще не давайте ответов.
Дайте, дайте ответить на них тем, кто знает больше и очень, ОЧЕНЬ хочет это показать.
Не претворяйтесь дураком.
Дурак просто не дочитает до этого места. Даже если предположить, что Вы, скажем, недостаточно умны, недоговаривайте, и Вам припишут и ум и прозорливость, чего только не припишут …

Ваши заметки должны быть:

В-пятых, динамичными.
Это одна из главных заповедей.
Никогда не публикуйте две-три записи одновременно.
Не распыляйте внимание читателей.
Поддерживайте их аппетит.
Как?
А вот как. В рабочие часы …
Вы знаете, когда рабочие часы? Правильно, с 9 до 18 часов по московскому времени.
Итак, в рабочие часы размещайте новую запись каждые два часа.
Это даст нужную динамику.
Не забывайте про вечер. Оставляйте пару записей на вечер.

Ваши заметки должны быть:

А что писать то?
Вам нечего писать?
Какая фигня!! Вы меня удивляете.
Да все, что угодно (согласно пунктам 1-4).
Не прет? Вот этого писать не надо.
Перепишите любой анекдот, скачайте красивую фотку.
Можете процитировать любого, со словами:
- А вот клёво пишет.
Вам будут даже благодарны за это.
Ну, а если обидятся?
- Вау, - напишите в ответ, - старик (старуха) извиняй. Ну, очень мне понравилось, не сдержался. Боле ни-ни.

Ваши заметки должны быть:

… что у нас там по счету? Намбер сикс или секс.
Хорошее слово!
В дневнике, как в сексе, поощряется разнообразие.
Не воспринимайте сиё механически:
- Сегодня ты сверху, завтра я, послезавтра ты …
Старайтесь быть изыскано разными. Помните, есть не только сверху, снизу, спереди, сзади…
Как еще?
Да, как угодно. Возьмите, к примеру, словарь русского языка. Открыли наугад, ткнули пальцем … попали, скажем, на слово:
“Долбить”, - блю, - бишь и т.д. 1. Ударами делать в чем-н. углубление. … 4. Говорить, напоминать, повторять много раз. …
Пишем:
“Долбил, долбил, долбил, долбил, дупло в мозгах мне продолбил. А нафига спрашивается! Ладно, буду пользоваться. Вона она, какая эротичная дырочка. Сгодится. Как думаете?”

А еще подойдет словарь иностранных слов, медицинский словарь. Ой, да все что угодно …


Шаг номер еще один.
Не, Вы уже не один.
Помните это.
Вон, вокруг Вас, сколько уже этих прожорливых …
Подкармливайте их не только на своих страницах.
Идите к ним. В логово, так сказать.
Шарьтесь по чужим дневникам, оставляйте там комментарии.
Они лучшая приманка, лучшая еда, ключ к Вашему взлету.
Не ленитесь.
Тем более, что Вас никто не заставляет читать эти Читать далее...

Я тогда потратил все деньги на Ирландию – страну сказок, страну фей, эльфов, печеного хлеба, рыжеволосых женщин и зеленых камней. Я где-то читал, что в старые времена люди говорили – если вдруг заплутать в лесу, то можно попасть По Ту Сторону Холма – в сказочную страну, где час за сто лет, а жители не ведают печали и тревог, потому что навеки похищают покой и счастье путника. Ирландия стала моей Той Стороной Холма.
Я плохо помню большие города, автобусы, магазины – да я и не был там практически. Зато я помню холмы, маленькие деревушки, камни, кельтские кресты на католических кладбищах, полосатые чулки и свежий хлеб, открытки и деревянные четки.
Кажется, местечко называлось Баллиган. Впрочем, не уверен. Помню три или четыре деревушки с названием Баллиган, а может, Маллиган, а еще больше мест начинавшихся с Тэра…. Я зашел на местную почту – отослать очередную открытку. Двери там не закрывают, служащая сидит у двери и вяжет, и больше жаждет поговорить, чем продать мне пару открыток.
Мы успеваем перекинуться лишь парой слов, и я отхожу к вертушке с открытками.
И вдруг – пение. Нет, сначала я не понял, что пели. Я думал, что кто-то умер, что кто-то зовет на помощь, нет, просит о помощи, потому что самое непоправимое уже случилось. Потом голос окреп и шероховатые, чуть пришептывающие звуки сложились в песню.
Мне никогда не было так страшно и тоскливо. Только что – солнце, открытки, страна фей, а потом все померкло.
Служащая почты лишь покачала головой, когда песня оборвалась. Наверное я побелел или что-нибудь в этом роде.
«Это безумная Шобхан, - сказала она. – Ее тут все знают, она не делает вреда, просто ходит по улицам и плачет о своем муже».
Ее муж умер?
«Нет, ушел с другой женщиной. Она любила его так сильно, что когда он ушел, то унес с собой и ее рассудок. В тот день она просто упала на порог и кричала, не переставая, много часов, и никто не мог ее унять. А потом она бросила свой дом и стала бродить по улицам, плача о своей потерянной любви».
Так это плач?
«Никто не знает, что это за песня. Мы называем это Плачем Шобхан».
Тогда я попросил перевести мне эту песню, и потом продиктовать еще раз, чтобы я мог ее записать.
Вчера я нашел эти записи. На трех открытках, мне даже и в голову не пришло купить самой обычной писчей бумаги, а ведь я был на почте.
Вот, что пела Шобхан.

К вечеру невозможное начинает казаться вполне осязаемым, тело устает и сдается, а память выволакивает, смеясь, плача или гаденько хихикая, все то, что дневной ты отказывался вспоминать. Все, что было там, было ненужным тогда – между проспектами и снегом, между чашками с кофе и чужими улыбками. Ночь обнажает твое сокровенное, самые странные и причудливые воспоминания вдруг терпким дуновением возникают рядом, за плечом, и главное – не оборачиваться, не раскисать, не встречать. I hate being weak and sentimental. Но ночью мне всегда кажется, что так и должно быть, что все это в порядке вещей, и хочется рассказать все вечной кружке с кофе, и даже сокровенное кажется самым привычным.
И я обернусь, пожалуй.

Я специально сделал себе широкие подоконники, когда ремонтировал квартиру. Чтобы как в старинных книжках с ятями и мальчиками в матросских костюмчиках сидеть у окна, дышать на стекла и так далее «на отуманенном стекле…», «свеча горела».
И сейчас, коснувшись стекла пальцами, вдруг оживил свое самое пронзительное и свежее воспоминание, настолько пронзительное и свежее, что можно не вспоминать о нем годами, как годами не вспоминать о том, что у тебя рыжие волосы или шрам на кисти. Об этом ведь просто знаешь.
То самое переживание – оно не мое в общем-то, чужое. Просто настолько сильное, что задевает помимо воли.

Вчера поссорились с Юлей. Впрочем, с ней никогда не было легко. Каждый разговор – как битва, метание ножей. Она кидает – я ловлю, уворачиваюсь, но даже мои ладони белым флагом воздетые к небу не остановят эту валькирию.
Ей 19, это тоже целая трагедия – хочется почему-то больше, хочется чтобы женщина – вамп и ахи за спиной, хочется трепещущих мужских сердец и завистливых женских глаз, хочется быть опытной, взрослой, мудрой, по особенному курить, по особенному одеваться – носить все с шиком, выставлять ножку из автомобиля, бить пощечины и вдруг грудью на стол с вечным ха-ха-ха. Впрочем, это опять Тэффи – один роковой типаж на все времена.
Не понимает, что 27 еще будет, а 19 – это уже, сейчас и проходит.

Вот из-за курения мы сегодня и поссорились. Точнее, из-за трубки. Купи трубку. Купи мне трубку. Подари мне трубку, Дюрер, ты, скользкий немецкий бюргер.
Топала ножками. Дула губки. Демонстративно пыталась курить мою старую трубку.
Она мужская – хочу женскую.
Я отказал. Да, я сам курю, по вечерам практически не выпускаю трубки изо рта, трубка – это еще один мой вечерний фетиш. Но это я сам. Я сам по себе и сам за себя отвечаю.
А покупать трубку 19летней девочке, к тому же, да простит мне господь такие слова, довольно глупенькой – хорош же я буду.
Результат – я двуличная тварь, рыжая скотина, подлый лицемер, богатый жлоб и проч.
Может быть. Но трубку я ей все равно не куплю.

Ничто так не помогает прийти в норму как приготовление кофе. Хорошего кофе. Вкусного, сладкого кофе – не переношу кофе без сахара, хотя в исключительных случаях, могу выпить полчашки крепкого черного.
Я могу целый день обходиться без еды, но вот кофе – кофе должен быть всегда. Сладкий кофе, кофе из стаканчиков и автоматов, из пыхтящей рабочей кофеварки, на боку которой Гоги еще давно в приступе похмельной мизантропии нацарапал циркулем «сукки». Кофе, который варит бабка – очень мелкого помола, с кардамоном – настоящий кофе по-турецки, фирменный Алинкин кофе-кола, хотя после него всегда тянет прыгать до небес и глупо смеяться, а еще – сворачивать горы и выбивать ковры.
Лорелеин кофе с травками, где она их собирает – ума не приложу. Говорит – выращивает на даче. Я был там – настоящий ведьмин сад, заплутать можно, но тот запах я бы нашел, отличил. Ее кофе – терпкий, обволакивающий – «колдовство, за колдовство сжигали… - нет, если они пробовали мой кофе».
Я обожаю все свои сакральные ритуально-кофейные предметы. Кофеварку – утренний вариант, когда нужно впрыгнуть в джинсы, вставить фильтр – насыпать - воды на чашку - нажать – и дальше бегом-бегом одеваться. Она тоже утренняя – хмуро-сосредоточенная – «проспал, Дюрер, проспал, стервец».
Я обожаю свою кофейную утреннюю чашку – Юлин подарок – она огромная, широкая, желтая, без рисунков и узоров. Настраивает, собирает меня по микрочастицам, чтобы вытолкнуть за дверь.
Я влюблен в вечернюю джезву, которую Левка привез мне в подарок с Кипра – пузатая, округлая, украшенная нехитрой, старой как Кипр чеканкой и вставками бирюзы. Сейчас она уже потемнела, один бочок подожгли с Аннушкой как-то вечером, еще в прошлой монмартрской и глупой жизни, чеканка посуровела и четче обозначилась, бирюза выпала, только кое-где посверкивают голубые капельки. Я уже приваривал ручку, выпрямлял носик, но пока джезва не распадется на две половинки, не умрет прямо в священный миг приготовления кофе, до тех пор я не буду покупать новой.
Вечерний кофе – это… Маленькое домашнее счастье. «И тогда разгладились морщины на челе его». Чаще всего делаю свой любимый кофе-эскимо. Хорошо, что я не склонен к полноте, иначе бы, предаваясь любимому виду сладостного кофейного разврата, уже заработал бы себе брюшко, и не спасли бы никакие упражнения с гирями.
Вот и сейчас – варил себе кофе, отдельно плавил плитку темного горького шоколада, вытаскивал мороженое из холодильника, смешивал, заливал, украшал миндалем.
Мое карманное, джезвенное счастье. «Исцеляет страждущих» и дарует вечную радость.