Мой отец был евреем, хотя сам он настаивал на немецком происхождении, что, впрочем, не мешало ему играть по воскресеньям на скрипке «жалостливую» мелодию и ругать мать за каждую лишнюю сваренную ей картофелину. Хотя мать это, кажется, мало трогало – припоминаю, что она была дебелой и спокойной, и всякий раз, когда отец разорялся по поводу лишней картофелины или чего-нибудь там еще, она с такой же спокойной миной съедала лишнее и пожимала плечами, как бы говоря – видишь, ничего не пропало.
Их не стало как-то сразу, когда наш мальчик старательно осмысливал новые ассоциации, а также разницу между уже пройденным словом «детский сад» и образами куда менее привлекательными чем джоттова мадонна и новой непонятностью - «школа». Говорили, что там нужно сидеть на одном месте сорок минут, носить темно-синюю форму и сменную обувь в мешочке. Мешочек почему-то казался самой привлекательной частью нового образа тире понятия. У бабки был мешочек для вязания – темно-синий с красными завязками, и она пребольно дралась спицами всякий раз, когда я пытался туда залезть.