В предисловии к своей новой книге «Символогон» наш скандально известный соотечественник д-р Унжин отмечает, что «несознательность народных масс» якобы «подобна вечной тьме» (стр.7). Idem, вопреки всякой логике построения текста, автор скатывается в затяжную полемику с составителями «Малочастотного словаря русского языка» Е.М. Думовой и Н.А.Онуфриевич. Он обсуждает и осуждает недостаток как богословской, так и общей эрудиции у современных филологов и лингвоартистов. «Внешняя тьма, слегка интонированная отблескми вечного огня – вот, пожалуй, единственный эпитет, относящийся к словарным спискам, составленным нашими учеными–малочастотниками!» – восклицает д-р Унжин. И тут, словно бы подтверждая свои слова, он цитирует первый попавшийся под руку материал, что само по себе выглядит скорее симптомом, нежели доказательством. Это начальные строки башкирского народного эпоса:
«Как жили во времена древнее древнего? Тьма, глубокая тьма повсюду. Не видно ни звездочки, ни огонька, лишь только ночь вокруг без конца и без начала, без верха и низа, без четырех сторон света» («Урал-батыр» в прозаическом переложении Айдара Хусаинова(dk@ufanet.ru)).
«Несознательность народных масс я бы сравнил с первобытной тьмой, в которой, гремя костями, разгуливают скелеты ЧЕГО БЫ ТО НИ БЫЛО» – добавляет д-р Унжин (стр.26). На последующих пяти страницах д-р Унжин рассуждает о типах подмены понятий в лозунгах революционного времени.
В пестром и довольно-таки случайном списке подмен лишь два пункта показались нам заслуживающими внимания. 1./ Подмена воли рефлексией: «Вся власть Советам!» «Совещающееся, сомневающееся многоголосье по определению не способно властвовать. Соответственно, Советы – это собирательный образ, нацеленный на формирование массового безразличия к смыслу и содержанию директивной информации»
2./ Подмена информации энергией: «Знание – сила». «Ученье – сила, неученье – слабость, сказал бы ученый-малочастотник, и был бы прав! – саркастически замечает д-р Унжин. – Знание же подобно лучу света, который выхватывает из предлежащей ему тьмы народной несознательности тот или иной самодвижный остов, скелет некоторого смысла. Будучи освещенным, скелет мнгновенно обрастает плотью и кровью. Разум же наш, подобный светочувствительной пластине, регистрирует в этот момент появление СИМВОЛА» (стр. 82).
Сказав сии слова, д-р Унжин сбивается на бессвязный лепет. Он отчаянно жонглирует понятиями, пытаясь осуществить возгонку и ректификацию неуловимой символической субстанции, и даже само заглавие книги: «Символогон» являет собой пример «неразумного действия разума в его попытке начерно отождествиться с освещаемым объектом – светом». На странице 90 мы явственно слышим бездоказательный шелест русских софиологических вольностей. Пространный экскурс в поэзию Блока и прозу Белого в конце концов настолько утомляет автора, что он просто-напросто теряет дар речи.
«Думается, все же, что проницательный и отзывчивый читатель, – пишет он в подстрочном примечании на странице 116, – поймет и простит меня, когда я скажу, что в моменте определения символа мое сознание было словно бы заклинено, заблокировано. Да, да, именно так: на месте дефиниции я вижу какой-то сплошной БЕЛЫЙ БЛОК».
Признаюсь, что дальше читать этот бред я не смог. С трудом поборов желание бросить книгу д-ра Унжина в стопку несвежих газет, предназначенных для растопки камина, я обратился к последней странице опуса. Здесь, в размеренном и чинном послесловии профессора психиатрии некоего М. Копфа, образное недомыслие д-ра Унжина агонизировало на скрипящей академической скамье, но тем ужаснее выглядели и сама скамья, и наш бедный кататоник. Привожу эту страницу (за номером 197) целиком.
«...стей народного карнавала. Думается, что лингвисты оценят иронию автора, заменившего коллективное бессознательное Юнга на «несознательность народных масс», а студенты-философы вздохнут с облегчением, прочитав тот пассаж, где архетипу присваивается звание динозавра. В псевдоинтеллектуальном сквозняке д-ра Унжина, в его квази-дефинитивной мистерии каждый звук отражает себя самое, и смысл сказанного обуславливается не логикой мышления, а побочными ассоциациями, зачастую фонетического характера. Так, поддавшись обаянию дантовской строки «tra feltro e feltro» («...меж войлоком и войлоком...»), д-р Унжин пишет: «И действительно, массовая сознательность должна бы представлять из себя светофильтр, состоящий из света же, и предназначенный для того, чтобы регулировать интенсивность луча, направленного во тьму бессознательности».
В заключение мне хотелось бы подчеркнуть, что психоделический код, каковым, по сути, и является прочитанный нами текст (эссе), действует избирательно, в отличие, скажем, от политического лозунга, философского или литературного произведения, еtc.
2000