[показать]
а вот и еще котрапункт.

эта мелодия искренняя. пожалуй, "искренняя" - будет самое точное определение. здесь уже нет флера романтизма или даже тоски по нему.

это и не цинизм, за которым, как за маской самоиронии лондонского денди, прячется ранимая, детская тоска по утраченной хотя и необретенной Прекрасной Даме.

я бы сравнил ее с тоской мизантропа, преодолевшего Ницше и Кьеркегора, взглядывающего на богомольцев, по прежнему спешаших к вратам церкви, как будто эти врата ведут все туда же...

---

редкий случай, когда в поисках авторства текста, я открыл для себя Автора. итак




Не убий, - учили, - не спи, не лги,
Я который год раздаю долги,
Но мешает давний один должок,
Леденцовый город, сырой снежок.
Что еще в испарине тех времен
Был студент речист, не весьма умен,
Наряжался рыжим на карнавал,
По подъездам барышень целовал.
Я тогда любил говорящих "нет",
За капризный взгляд, ненаглядный свет.
Просыпалась жизнь, ноготком стуча,
Музыкальным ларчиком без ключа.

Голосит разлука, горчит звезда,
Я давно люблю говорящих "да",
Все то мнится сердце сквозь даль и лед
Колокольным деревом прорастет.
Да должок остался на два глотка,
И записка мокрая коротка,
Засмолим в бутылку воды морской,
Той воды морской пополам с тоской.
Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознешь лбом, саданет в стекло,
А очнешься вдруг - двадцать лет прошло.

Я забыл, как звали моих подруг,
Дальнозорок сделался близорук,
Да и ты ослепла почти, душа,
В поездах простуженных мельтеша.
Наклонюсь к стеклу, прислонюсь тесней,
Двадцать лет прошло, словно двадцать дней.
То ли мышь под пальцами, то ли ложь,
Поневоле слезное запоешь.
Хорошо безусому по Руси
Милицейской ночью лететь в такси.
Тормознешь лбом, саданет в стекло,
А очнешься вдруг - двадцать лет прошло.