И вот, ровнёхонький месяц спустя на новом месте я замечаю, что у меня заводятся хорошие знакомые, такие особые необременительные люди, для радости, осведомлённости и нечувствования себя букой. Их чуть ли не половина группы, и ещё одна-две девочки, с которыми у меня общая физкультура, и это много для человека, который ничего не сделал для этого, который сказал себе: "У тебя совсем мало сил, давай-ка помолчим", и молчал, молчал, молчал, получал невероятное, бесподобное наслаждение от своего одиночества, и за целый месяц, кстати, пропустил всего лишь одну пару, потому что беготня с документами, о, эта чёртова беготня с документами.
Может, это говорит, что я чему-то учусь, хотя бы нравиться людям так, чтобы сразу после этого не хотелось повеситься, не хотеть ничего, кроме исполнения некоторых просьб и смеха над своими шутками, ничего не добиваться, получать достаточно. Признавать нерешаемую свою любовь к одиночеству и молчать.

И за несколько часов до я пытаюсь не расчесать пятно на ноге неизвестного происхождения, изучаю заживший волдырь, и понимаю, что недостаточно. Что, вообще-то, мне не помешало бы стяжать силы, выраженной действием, причём по возможности быстро, потому что со всеми этими пятнами на ногах, бессонницами с воскресенья на понедельник, неготовностью к решению проблемы куда деть руки, замёрзшими пальцами, головокружением, нарушениями координации, кровью во рту по утрам и не только по утрам, со всем этим можно серьёзно попасть. Я же не лечу.
Да, по одной моей рыжей маечке заметно, что я самая крутая девица в помещении, а конкретно в данный момент, вероятно, и во всём здании (да, всё это несколько утрировано), потому что я знаю, что я делаю, что я делаю хотя бы с собой и хотя бы иногда, но я недостаточно. Я не лечу, это чревато.
И тут, слава небесам, до меня доходит отпустить руки, ведь только руки могут выдать во мне зверя, когда есть поводы для тревоги.
После этого я с большим беспокойством решаюсь остаться в кроссовках - ведь я всегда терпеть не могла спортивную обувь, несмотря на некоторые её преимущества. Здесь можно затронуть некоторые мои семейные проблемы. Семья всегда выбирала мою обувь, и в основном хорошо, но. Именно эти кроссовки, а не какие-то другие я обрела волей лишь. Кроссовки оказались то, что мне нужно.
Я навожу лёгкий беспорядок в положении шарфа, сдвигаю шляпу покривее и чтобы подкладка не давила на лоб.

...И если бы моё отражение в первые полторы секунды сказало бы мне: "Trust me, I'm Doctor", было бы даже убедительно.
И вот здесь только и остаётся, чертыхаясь сквозь зубы, пойти и купить себе тонкий, чтоб его, Винстон. (Это не то место в этом тексте, которое я стала бы комментировать, ведь даже из тех, кто стяжал себе силу, сдвинув шляпу на полсантиметра вбок и два вверх, поймут его не все.) Я же всё-таки курильщик.
И впереди, конечно, ещё непростая зима, как бы я строго не говорил себе одни и те же слова, всю воду ими не вычерпать, и сейчас я чувствую себя скорее по горло, чем как-либо ещё. Но, в конце концов, не зря же летом мы были на море.

"Trust me. I'm me."