В доме, в котором мы живем, каждую ночь воет собака, долго, протяжно. Может не каждый, но регулярно. Не слышны окрики, удары, повыв с полчаса она сама ложится спать. Ее хозяин, академик без академии, пенсионер без нобелевской премии, над ним хмыкал весь двор, когда выгуливал ее с папкой под мышкой, делая краткие заметки. Он как то выпал из поля зрения рейдеров, со своей роговой оправой и пометками на ладонях. Ни ростка после него, ни внука, никто не заметил когда он вдруг умер дома в своей ванной. Собака осталась рядом. Через неделю он стал разлагаться. Сначало она выла, пытаясь вызвать хоть кого-то, потом выла от шума, который производили белые червяки в теле хозяина, потом от тоски и голода. Жильцы потихоньку привыкли. Никто не пришел к ней. К ним.

Когда мясо стало отделятся от костей, а голод скрутил в безумной пляске мозг, она стала его есть. Кусок за куском, не досыта, не допуза, просто чтобы остаться в живых.

Однажды она подсчитала, что хозяина хватит максимум до весны. И она вновь завыла, зная что умрет от голода и придется как то объясняться с хозяином.