Приготовления к переходу. Круг, начерченный мелом на полу комнаты. Мы – с неподъемными, туго набитыми всякой всячиной рюкзаками, в специальных жилетах, снабженных множеством карманов, клапанов и иных интересных штучек, в австрийских ботинках из двойной воловьей кожи с рифлеными подошвами. Все снаряжение со складов спецназа, приготовленное ушлыми командирами для распродажи, вчера вечером нуль-транспортировал для нас профессор. Такой удобной и надежной экипировки у нас еще никогда не было. Эх, лет двадцать назад бы такое чудо! Но сейчас будет не легче. Задача та же, что и раньше; называется она - выжить.

Четыре мощных рефлектора с настроенными генераторами нацелены в центр круга. Сосредоточенные взгляды, последние наставления. Программа исследований расписана по минутам. Уходим на два дня, чтобы провести рекогносцировку на местности, а также познакомиться с населением, флорой и фауной. Берем запас продуктов на неделю (кто знает, как там сложится?); немного спирта, аптечку, топливо и техническое снаряжение. Оружия нет, кроме охотничьих ножей. Коля, в дополнение к стандартному набору снаряжения, экипирован телекамерой, а Ирина – диктофоном и увесистым контейнером с профессорским нуль-передатчиком. Александр Геннадьевич хорошо обучил и потренировал нас всех, но доверие обеспечивать связь оказал лично Иринке. Вот она у нас теперь как радистка в партизанском отряде… Остальные роли остались прежними. Я как всегда ответственный за оказание медицинской помощи (доктор Айболит), хотя на самом деле больше всего интересуюсь двумя вещами. Первая  – образ жизни и культура йети. Вторая - лекарственные растения нового мира. Поистине, для ботаника это Клондайк! Еще мне достается нести портативную лабораторию для анализа растительного сырья и контрольно-измерительную аппаратуру, с которой предстоит работать. Баклажан отвечает за жизнеобеспечение экспедиции (где устроиться, как выпить и чем закусить; груз соответствует его обязанностям), а Коля – за техническое снаряжение и топографическую съемку местности. Чехол с гитарой, притороченный к его рюкзаку, торчит одновременно вверх и в стороны, придавая нашему высокому и тощему другу сходство с Гулливером (Человек-гора). Когда же взгляд останавливается на невысоком, кругленьком, ехидно ухмыляющемся Баклажане, сразу становится ясно, что в диверсанты нашу группу не возьмут – слишком уж одиозное зрелище. Так что будем решать наши проблемы мирными методами…

Момент Х. Пронзительный писк прибора на столе Александра Геннадьевича. Ирина вздрагивает и пытается что-то сказать. Инстинктивно хватаемся с ней за руки и ждем, уже почти раскаиваясь, что ввязались в это дело. Пространство начинает деформироваться и расплываться, как вид из окон во время дождя. Зону нуль-перехода заполняет знакомый зеленоватый туман, скрывающий интерьер квартиры, а также все окружающие предметы. Ощущение свободного полета в пространстве без ориентиров и точек опоры вызывает головокружение и сильную тошноту. Только этого еще не хватало! Пытаюсь побороть навалившуюся слабость и отыскать взглядом хоть какой-то предмет, чтобы ухватиться за него. Тщетно. Падаю и падаю в никуда, вот уже Ирочка куда-то исчезает, а взамен надвигается ощущение великой и страшной пустоты, из которой нет исхода, нет спасенья. Где я? Двигаюсь или парю на одном месте? Глупый вопрос: пространства не существует… точно так же, как и времени. Который сейчас час, день, век? Нет ничего, и меня тоже…

  [200x261]

Сильный удар по пяткам, как при прыжке с большой высоты. Выдергиваюсь из небытия, чувствуя, что вот сейчас меня вытошнит прямо на пол профессорской квартиры, да еще на глазах у ребят. Набираю побольше воздуха, чтобы выругаться, но… тут-то все и заканчивается. Нуль-переход состоялся.

Чудесный солнечный день, середина лета. Наша группа стоит на зеленой лужайке в той же композиции, что была на момент Х. Стен, шкафов, столов с оборудованием нет и в помине; вместо них чистое и светлое пространство с травой, кустиками, облаками над головой. Странные здесь кустики и странные облака… Не наши, не земные, хотя и очень красивые. Конечно, ландшафтами меня уже трудно удивить. Но все же этот мир принимает нас совершенно неожиданно. Не успеваем сойти с места, как вокруг вырисовывается человек десять (то есть, существ десять) йети, опоясанных широкими ремнями и с изрядными дубинами в руках (то есть, лапах)… Милые существа внимательно смотрят на нас. Взгляд у них нехороший, прицеливающийся…

Первая мысль: «Какие мы идиоты, удрали из огня да в полымя». Вторая мысль: «А все-таки Эльбрусская экспедиция принесла плоды. Йети готовы к вторжению, и это хорошо» Мысль третья: «Как бы сделать так, чтоб нас не угрохали на месте? Похоже, они это могут. Разговоры о правах человека тут бесполезны». Четвертая мысль развиться не успевает. Рослый йети с ожерельем на шее машет рукой (лапой): двигайте! Убедившись, что каждый шаг в сторону вызывает недвусмысленное рычание и пинок дубиной, успокаиваемся, и след в след двигаем по росистой траве в указанном направлении… Остальные йети идут по сторонам и сзади. Мысль четвертая: «Интересно, добивают они отстающих, или это специфический земной обычай?» Мысль пятая: «А куда, собственно, они нас ведут?» Дальше все стало не так интересно и сознание сосредоточилось на одном: дойти самому и помочь остальным. Труднее всего Ирочке с ее профессорским баулом. Пытаюсь тащить его сам, потом с крепкими горно-туристскими выражениями вешаю контейнер за ремень на шею ближайшему конвоиру… Он не выказывает недовольства и мы, несколько приободрившись, шагаем дальше.

Постепенно поляны и перелески сменяются густыми зарослями, пробираться сквозь которые приходится по едва заметной тропе. Проходит несколько часов, а путешествию нет конца. Мы совсем выбились из сил, однако рюкзаки со снаряжением не бросаем. Как знать, может это единственная ниточка, связывающая  нас с жизнью в этом странном мире? На коротком привале посреди поваленных деревьев пытаюсь лучше рассмотреть конвоиров (или сопровождающих). Сразу становится ясно, что это ярко выраженные индивидуальности, с разными характерами, темпераментами, стереотипами поведения. Но старого знакомца с глубоким шрамом на левой щеке среди них нет. Пробую представлять мысленно разные картинки, однако это не оказывает заметного действия – все йети (при более точном подсчете их оказывается девять) за время отдыха ни разу не проявляют к нам интереса, сидя кружком и глубокомысленно размышляя о чем-то своем. Только когда Баклажан с угрюмым видом запел песню из жизни советских каторжан, сопровождая это подходящими жестами и мимикой, созданья придвинулись ближе и обменялись недоуменными возгласами. И было от чего, – разумеется, подобного в своем мире они еще не слышали….

Баклажан он и есть Баклажан. Даже помирать будет, так не перестанет изгаляться… Ирочка смотрит вопросительно: что это он? Говорю: «Слушай, Баклажан! Не кощунствуй. Ты прекрасно знаешь, о ком и о чем это. Видел бы тебя профессор, так он бы тебе просто морду набил! Мы в раю сейчас по сравнению с тем, что они выстрадали, их болью, их жертвами. Заткнись пожалуйста!» Баклажан, вопреки обыкновению, становится серьезным и медленно, с трудом произносит: «В моей семье из двенадцати человек выжили трое». Говорю: «И в моей – меньше половины…» Помолчали немного. Дальнейший разговор не получился, так как наши конвоиры уже поднялись, дубинками указывая вперед… И снова хруст сучьев под ногами, непривычные формы растений, голоса птиц; снова опьяняют, кружат голову ароматы неведомых цветов.

Похоже, крыши у нас все-таки слегка съехали, по крайней мере, у меня точно. Мы идем и идем, делаем привалы и снова идем, а перед глазами почему-то встает в цветах и красках приключение в стриптиз-клубе, куда нас все же вытащила Ирочка на третий день столичной жизни. Не могу понять, было все это, или от воздуха параллельного мира разыгралась фантазия? Спрашиваю ребят; Ирина хмурится и переводит разговор на другую тему. Коля просто молчат, и взгляд у него становится мечтательным. А Баклажан совершенно некстати рассказывает глупый анекдот про поручика Ржевского, который на вопрос полковнику: «Вы не знаете, где это я недавно ел лимон с ножками?» – услышал: «Так это ты, гад, выдавил в чай мою желтую канарейку!»

Стриптиз-клуб оказался весьма уютным небольшим залом; расставленные полукругом небольшие столики с удобными мягкими креслами необычной формы; интерьер в японском стиле; расцветки и композиции, ласкающие глаз. Вся наша команда – на почетных местах в первом ряду (Ирочка постаралась).

[205x259]

Представление, начавшись в центре зала, немедленно захватило внимание всех присутствующих, так что никто даже не притронулся к изысканной выпивке и закускам. Я плохо разбираюсь в музыке, а в танцах – полный профан. Кажется, звучали и африканские мелодии, и рок-энд-роллы, и зовущие к единению мужского и женского начал звуки вечного танго… Движения стриптизеров оказались настолько пластичными, потрясающе выразительными и безукоризненно отшлифованными, что танец создал полную иллюзию перетекания поз. Как будто для размеров, формы и положения этих человеческих тел нет ничего невозможного… Их было трое – парень и две девушки. В мерцающих разноцветных лучах лазерной подсветки представление выглядело уже совершенно фантастическим.

Завороженный движениями девушки, пытавшейся вовлечь меня в свой танец, я на мгновенье утратил ощущение времени и почти поддался ее необыкновенному обаянию. Как вдруг краем глаза вижу, что парень-стриптизер таким же образом вовлекает в танец Ирину…

Ох, зря он это сделал! Стряхнув девичьи чары, склоняюсь к милому ушку обнимающей меня девушки и спокойно произношу ледяным голосом: «До трех считаю, после укушу. Раз…» И широко открываю рот. На дикий крик стриптизерши в зал вбегает представительный мужчина кавказской внешности и во всю глотку шепчет: «Ты что орешь, дура!» Разумеется, зрители все это слышат, и зал гудит, едва сдерживаясь от хохота. Парень продолжает танец, ни на шаг не отходя от Ирины. Говорю «Баклажан, у тебя лимон есть?» Баклажан, как фокусник, достает откуда-то два лимона, один дает мне, второй начинает демонстративно жрать прямо с кожурой, отфыркиваясь, закатывая глаза и безобразно кривляясь. Собираюсь вонзить зубы в свой лимон, но этого уже не требуется. На артистов, музыкантов, администраторов и зрителей в ближних креслах напала корча; все расстроилось – и танец, и музыка. Сначала сбились с ритма и замолчали духовые инструменты. Вот уже отчаянно взвизгнула и умолкла скрипка; послышалось сквернословие, после чего наступила зловещая тишина, то и дело прерываемая волнами истерического хохота.

[300x188]

Приходим в себя уже на улице, весьма жестко выставленные охраной. Баклажан, ощупывая фингал под глазом, мудро произносит:

Ирочка расстроена. «Ну зачем вы устроили этот цирк? Сорвали чудесное выступление. Вместо удовольствия получили по шее. А мне теперь ребята год будут вспоминать, как отвязались мои протеже… Нет, разочаровали вы меня. Дикие какие-то. Баклажан – понятно, но от тебя (в мою сторону) не ожидала…»  Для меня Ирочкино возмущение как бальзам на раны. Значит, не совсем она ко мне равнодушна. Пытаюсь обратить все в шутку и вдруг подскакиваю: «Эй, а где же Коля?»

Растерянно оглядываемся. Коли действительно нет. «Кто его видел последним?» – спрашивает Ирина. «Да он обнимался со стриптизершей, когда нас тащили к выходу, - отвечает Баклажан. – Наверное, и сейчас продолжает…»

Тут уже и меня тянет на классику:

"Что будем делать, - спрашивает Баклажан. – Ждем Кольку или оставим с барышней? - Конечно, надо бы дать человеку расслабиться, однако заметут его. И никакие амулеты не помогут..."

Ждем долго. Коленьку, появившегося в обнимку с дамой (одетой, однако, вполне прилично), перехватываем в небольшой беседке напротив входа в стриптиз-клуб. В соответствии с реалиями нашей грешной жизни все вместе отправляемся провожать Леночку - столь неожиданную знакомую. Воспоминание о путешествии по ночной Москве представляет картины незнакомых улиц, столичных трущоб, потом - уютного кабачка, где мы сидим за столиком и декламируем стихи, потягивая пиво. Еще какие-то ночные заведения с более крепкими напитками; плохо различимые в густом табачном дыму лица накрашенных девиц, парней сомнительной сексуальной ориентации. Таинственные безлюдные переулки, знакомство с парочкой местных банд; настоящее убийство в разборке мафиозных группировок. К счастью, наше присутствие в последней сцене ускользнуло от внимания киллеров (наверное, благодаря амулетам), а мы решили его не афишировать… Потом провал в памяти, после которого всплывает образ Баклажана, шагающего в позе Кисы Воробьянинова по Тверской-Ямской и разбрасывающего в сквере рекламные проспекты с призывом посетить выставку копченых колбас в Лужниках. Дальше все окончательно покрыто мраком неизвестности. Только под утро – база, головная боль, сбитые коленки и локти, укоризненный взгляд Александра Геннадьевича. Контрастный душ; приглаживание перышек; очередные занятия по адаптации к параллельным мирам…

Стоп. Кажется, надо куда-то идти и что-то делать. Приоткрываю один глаз. Рядом, прямо на траве, расположился внимательно глядящий на меня конвоир-йети.  Неожиданно понимаю, что он все видел – все мои образы и воспоминания. Открываю рот, чтобы сказать: пшел вон, не подсматривай! Но сентенция так и остается невысказанной, потому что конвоир произносит, медленно и с трудом выговаривая слова на чистом русском языке: «У вас правда так бывает?»

Чуть не подскакиваю от неожиданности, но беру себя в руки и отвечаю так, как если бы разговаривал со старым другом.

-         Что бывает?

-         Найдя себе вдовушку…

-         Бывает.

-         Ну и дикие вы! Неужели с дамой больше нечего делать, как пить ей кровушку?

-         Это шутка, к тому же не моя.

-         А что, не все пьют кровушку?

-         Вот привязался! Конечно, не все. Вообще никто не пьет. Есть другие способы общения с дамами, ты же видел…

-         А что значит «надраться»? Победить в драке?

-         Надраться – значит выпить медленно действующий яд. В малых дозах вызывает хорошее настроение; в больших – безумие и дурные поступки.

-         И все пьют?

-         Почти.

-         Зачем? Не знают, что это яд?

-         Традиция у нас такая - с детства. А потом без него уже не могут.

-         Ваш мир надо изолировать. Как представлю, что мои дети «надрались», сразу хочется свернуть тебе шею…

-         Не принимай близко к сердцу. У вас же нет здесь свободы прессы, бюджетного дефицита, мафии, государственного геноцида коренного населения? Тогда «надраться» вам не грозит. А вот дверки в наш мир все-таки прикройте от соблазна, да как можно плотнее.

-         Кажется, ты не враг. Но как вы появились в нашем мире? Янг объявил тревогу, запретил ходить туда и обратно. Второй лунный цикл охраняем входы, ждем «гостей». До сих пор никого не было, вы первые.

-         Янг – главный?

-         Да, помощник Великого Йети.

-         Шрам на левой щеке?

-         Неудачное сраженье.

-         Война?

-         Дикие животные. В ваших местах.

-         Зачем он к нам ходит?

-         Связь.

-         С кем?

-         Не знаю. С кем-то очень могучим не из вашего мира…

-         Куда идем?

-         К Янгу.

-         Тогда поднимаемся. Янг – друг.

Вот так за движением и разговорами незаметно проходит день и  постепенно устанавливается какое-то подобие дружеских отношений с конвоирами. После нескольких диалогов замечаю, что наши разговоры происходят безмолвно, без движения губ. Простой обмен мыслями. Не успеваю этому удивиться, так как неожиданно оказалось, что солнце склонилось к западу и наступил вечер… И только тогда мы пришли в настоящее изумление, какого, пожалуй, не испытывали даже при первом знакомстве с йети. Лес закончился, уступив место небольшой скальной гряде. На берегу быстрой  звонкой речушки в лучах заходящего светила - здание турбазы в виде рыцарского замка. Той самой турбазы, близ которой мы с Ириной догнали группу в нашем первом походе…