• Авторизация
Дневник Обожающий_тебя Лента друзей - Дневник - Полная версия


Листая старые страницы 19-02-2006 03:18 к комментариям - к полной версии - понравилось! 


Роковые яйца

    Глава 1. Куррикулюм витэ профессора Персикова

16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственногоуниверситета и директор зооинститута в Москве Персиков вошел в свой кабинет,помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхнийматовый шар и огляделся.Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этотзлосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считатьименно профессора Владимира Ипатьевича Персикова.Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная, толкачом, лысая, с пучкамижелтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя губавыпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколькокапризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебрянойоправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорилскрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую:когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой рукипревращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибоэрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок оченьчасто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. А вне своейобласти, т.е. зоологии, эмбриологии, анатомии, ботаники и географии,профессор Персиков почти никогда не говорил.Газет профессор Персиков не читал, в театр не ходил, а жена профессорасбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему запискутакого содержания:"Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всюжизнь буду несчастна из-за них".Профессор больше не женился и детей не имел. Был очень вспыльчив, ноотходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5 комнат,одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна,ходившая за профессором как нянька.В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил МарьеСтепановне:- Если они не прекратят эти безобразия, Марья Степановна, я уеду заграницу.Нет сомнения, что если бы профессор осуществил этот план, ему оченьлегко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете мира,ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая так илииначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел заисключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо БартоломеоБеккари в Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а по-французскии немецки говорил как по-русски. Намерения своего относительно заграницыПерсиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже 19-го. 

  Произошли события, ипритом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена.Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановилисьна 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынесявсех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепныхэкземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейшийэкземпляр жабы Суринамской.Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голыхгадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых,переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, невходящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что иу бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:- Бескормица!Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жабмучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые.Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питаниетараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостноеотношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземплярыпришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.Действие смертей и в особенности Суринамской жабы на Персикова неподдается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнегонаркома просвещения.Стоя в шапке и калошах в коридоре выстывающего института, Персиковговорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с остройбелокурой бородкой:- Ведь за это же его, Петр Степанович, убить мало! Что же они делают?Ведь они ж погубят институт! А? Бесподобный самец, исключительный экземплярПипа американа, длиной в 13 сантиметров...Дальше пошло хуже. По смерти Власа окна в институте промерзли насквозь,так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол. Издохликролики, лисицы, волки, рыбы и все до единого ужи. Персиков стал молчатьцелыми днями, потом заболел воспалением легких, но не умер. Когда оправился,приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда,почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько наулице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, 8слушателям цикл лекций на тему "Пресмыкающиеся жаркого пояса". Все остальноевремя Персиков лежал у себя на Пречистенке на диване, в комнате, до потолканабитой книгами, под пледом, кашлял и смотрел в пасть огненной печурке,которую золочеными стульями топила Марья Степановна, вспоминал Суринамскуюжабу.Но все на свете кончается. Кончился 20-й и 21-й год, а в 22-м началоськакое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа появилсяПанкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический сторож,институт стали топить понемногу. А летом Персиков, при помощи Панкрата, наКлязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. В террариях вновь закипела жизнь... В23-м году Персиков уже читал 8 раз в неделю - 3 в институте и 5 вуниверситете, в 24-м году 13 раз в неделю и, кроме того, на рабфаках, а в25-м, весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентови всех на голых гадах:- Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? -спрашивал Персиков. - Это просто смешно, молодой человек. Тазовых почек нету голых гадов. Они отсутствуют. Так-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист?- Марксист, - угасая, отвечал зарезанный.- Так вот, пожалуйста, осенью, - вежливо говорил Персиков и бодрокричал Панкрату: - Давай следующего!Подобно тому, как амфибии оживают после долгой засухи, при первомобильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединеннаяамерикано-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка иТверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах - 300рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тотстрашный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы1919-1925.Вообще это было замечательное лето в жизни Персикова, и порою он стихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с МарьейСтепановной в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно,расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы,препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провелипо специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла назеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы,шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей.Персиков ожил, и весь мир неожиданно узнал об этом, лишь только вдекабре 1926 года вышла в свет брошюра:"Еще к вопросу о размножении бляшконосых или хитонов", 126 стр.,"Известия IV Университета".А в 1927-м, осенью, капитальный труд в 350 страниц, переведенный на 6языков, в том числе и японский: "Эмбриология пип, чесночниц и лягушек". Цена3 руб. Госиздат.А летом 1928 года произошло то невероятное, ужасное...

    Глава 2. Цветной завиток

Итак, профессор зажег шар и огляделся. Зажег рефлектор на длинномэкспериментальном столе, надел белый халат, позвенел какими-то инструментамина столе...Многие из 30 тысяч механических экипажей, бегавших в 28-м году поМоскве, проскакивали по улице Герцена, шурша по гладким торцам, и черезкаждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай 16,22, 48 или 53-го маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал взеркальные стекла кабинета, и далеко и высоко был виден рядом с темной игрузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп.Но ни он, ни гул весенней Москвы нисколько не занимали профессораПерсикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от табакупальцами вертел кремальеру великолепного цейсовского микроскопа, в которыйбыл заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот момент,когда Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась,показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:- Владимир Ипатьевич, я установил брыжжейку, не хотите ли взглянуть?Персиков живо сполз с табурета, бросил кремальеру на полдороге и,медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, настеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка былараспята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянутыиз окровавленного живота в микроскоп.- Очень хорошо, - сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжжейкелягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живыекровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора часов поочереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученыхперебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив:- Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах былиявственны слова: "сволочи вы, вот что..."Разминая затекшие ноги, Персиков поднялся, вернулся в свой кабинет,зевнул, потер пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянулв микроскоп, пальцы он наложил на кремальеру и уже собирался двинуть винт,но не двинул. Правым глазом видел Персиков мутноватый белый диск и в немсмутных белых амеб, а посредине диска сидел цветной завиток, похожий наженский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его учеников виделиочень много раз и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветнойпучок света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе.Поэтому его безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровнымбелым светом. Длинные пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта ивдруг дрогнули и слезли. Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдругнасторожился, изумился, налился даже тревогой. Не бездарная посредственностьна горе республике сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков! Всяжизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять в каменноммолчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над стоящимвне фокуса препаратом. Кругом все молчало. Панкрат заснул уже в своейкомнате в вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежнопрозвенели стекла в шкапах - это Иванов, уходя, запер свой кабинет. За нимпростонала входная дверь. Потом уже послышался голос профессора. У кого онспросил - неизвестно.- Что такое? Ничего не понимаю...Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стеныинститута. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.Профессор побледнел и занес руку над микроскопом, так, словно мать наддитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и речи о том,чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудьпосторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидел.Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцоинститута, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах кокну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрылиутро, и в кабинете ожила мудрая ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиковрастопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами:- Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Это чудовищно, господа, -повторил он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему неответили.Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил всеогни и заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинулкустоватые желтые брови.- Угу, угу, - пробурчал он, - пропал. Понимаю. По-о-нимаю, - протянулон сумасшедше и вдохновенно, глядя на погасший шар над головой, - этопросто.И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул вмикроскоп, радостно и как бы хищно осклабился.- Я его поймаю, - торжественно и важно сказал он, поднимая палецкверху. - Поймаю. Может быть, и от солнца.Опять шторы взвились. Солнце было налицо. Вот оно залило стеныинститута и косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно,соображая, где будет солнце днем. Он то отходил, то приближался, легонькопританцовывая, и наконец животом лег на подоконник.Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрылмикроскоп. На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и краяколокола припечатал к столу, а на сургучных пятнах оттиснул свой большойпалец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета запер на английский замок.Полусвет был в коридорах института. Профессор добрался до комнатыПанкрата и долго и безуспешно стучал в нее. Наконец, за дверью послышалосьурчанье как бы цепного пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатыхподштанниках, с завязками на щиколотках предстал в светлом пятне. Глаза егодико уставились на ученого, он еще легонько подвывал со сна.- Панкрат, - сказал профессор, глядя на него поверх очков, - извини,что я тебя разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Ятам работу оставил, которую сдвигать нельзя. Понял?- У-у-у, по-по-понял, - ответил Панкрат, ничего не поняв. Онпошатывался и рычал.- Нет, слушай, ты проснись, Панкрат, - молвил зоолог и легонько потыкалПанкрата в ребра, отчего у того на лице получился испуг и некоторая теньосмысленности в глазах. - Кабинет я запер, - продолжал Персиков, - такубирать его не нужно до моего прихода. Понял?- Слушаю-с, - прохрипел Панкрат.- Ну вот и прекрасно, ложись спать.Панкрат повернулся, исчез в двери и тотчас обрушился в постель, апрофессор стал одеваться в вестибюле. Он надел серое летнее пальто и мягкуюшляпу, затем, вспомнив про картину в микроскопе, уставился на свои калоши,словно видел их впервые. Затем левую надел и на левую хотел надеть правую,но та не полезла.- Какая чудовищная случайность, что он меня отозвал, - сказал ученый, -иначе я его так бы и не заметил. Но что это сулит?.. Ведь это сулит чертзнает что такое!..Профессор усмехнулся, прищурился на калоши и левую снял, а правуюнадел. - Боже мой! Ведь даже нельзя представить себе всех последствий... -Профессор с презрением ткнул левую калошу, которая раздражала его, не желаяналезать на правую, и пошел к выходу в одной калоше. Тут же он потерялносовой платок и вышел, хлопнув тяжелою дверью. На крыльце он долго искал вкарманах спички, хлопая себя по бокам, нашел и тронулся по улице снезажженной папиросой во рту.Ни одного человека ученый не встретил до самого храма. Там профессор,задрав голову, приковался к золотому шлему. Солнце сладостно лизало его содной стороны.- Как же раньше я не видал его, какая случайность?.. Тьфу, дурак, -профессор наклонился и задумался, глядя на разно обутые ноги, - гм... как жебыть? К Панкрату вернуться? Нет, его не разбудишь. Бросить ее, подлую,жалко. Придется в руках нести. - Он снял калошу и брезгливо понес ее.На старом автомобиле с Пречистенки выехали трое. Двое пьяных и наколенях у них ярко раскрашенная женщина в шелковых шароварах по моде 28-гогода.- Эх, папаша! - крикнула она низким сиповатым голосом. - Что ж тыдругую-то калошу пропил!- Видно, в Альказаре набрался старичок, - завыл левый пьяненький,правый высунулся из автомобиля и прокричал:- Отец, что, ночная на Волхонке открыта? Мы туда!Профессор строго посмотрел на них поверх очков, выронил изо ртапапиросу и тотчас забыл об их существовании. На Пречистенском бульварерождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать. Вышло солнце.

    Глава 3. Персиков поймал

Дело было вот в чем. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз кокуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветномзавитке особенно ярко и жирно выделялся один луч. Луч этот был ярко-красногоцвета и из завитка выпадал, как маленькое острие, ну, скажем, с иголку, чтоли.Просто уж такое несчастье, что на несколько секунд луч этот приковалнаметанный взгляд виртуоза.В нем, в луче, профессор разглядел то, что было тысячу раз значительнееи важнее самого луча, непрочного дитяти, случайно родившегося при движениизеркала и объектива микроскопа. Благодаря тому, что ассистент отозвалпрофессора, амебы пролежали полтора часа под действием этого луча иполучилось вот что: в то время, как в диске вне луча зернистые амебывалялись вяло и беспомощно, в том месте, где пролегал красный заостренныймеч, происходили странные явления. В красной полосочке кипела жизнь.Серенькие амебы, выпуская ложноножки, тянулись изо всех сил в красную полосуи в ней (словно волшебным образом) оживали. Какая-то сила вдохнула в них духжизни. Они лезли стаей и боролись друг с другом за место в луче. В нем шлобешеное, другого слова не подобрать, размножение. Ломая и опрокидывая всезаконы, известные Персикову как свои пять пальцев, они почковались на егоглазах с молниеносной быстротой. Они разваливались на части в луче, и каждаяиз частей в течении 2 секунд становилась новым и свежим организмом. Этиорганизмы в несколько мгновений достигали роста и зрелости лишь затем, чтобыв свою очередь тотчас же дать новое поколение. В красной полосе, а потом иво всем диске стало тесно, и началась неизбежная борьба. Вновь рожденныеяростно набрасывались друг на друга и рвали в клочья и глотали. Средирожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшиеи сильные. И эти лучшие были ужасны. Во-первых, они объемом приблизительно вдва раза превышали обыкновенных амеб, а во-вторых, отличались какой-тоособенной злостью и резвостью. Движения их были стремительны, их ложноножкигораздо длиннее нормальных, и работали они ими, без преувеличения, какспруты щупальцами.Во второй вечер профессор, осунувшийся и побледневший, без пищи,взвинчивая себя лишь толстыми самокрутками, изучал новое поколение амеб, а втретий день он перешел к первоисточнику, то есть к красному лучу.Газ тихонько шипел в горелке, опять по улице шаркало движение, ипрофессор, отравленный сотой папиросою, полузакрыв глаза, откинулся наспинку винтового кресла.- Да, теперь все ясно. Их оживил луч. Это новый, не исследованныйникем, никем не обнаруженный луч. Первое, что придется выяснить, это -получается ли он только от электричества или также и от солнца, - бормоталПерсиков самому себе.И в течение еще одной ночи это выяснилось. В три микроскопа Персиковпоймал три луча, от солнца ничего не поймал и выразился так:- Надо полагать, что в спектре солнца его нет... гм... ну, однимсловом, надо полагать, что добыть его можно только от электрического света.- Он любовно поглядел на матовый шар вверху, вдохновенно подумал и пригласилк себе в кабинет Иванова. Он все ему рассказал и показал амеб.Приват-доцент Иванов был поражен, совершенно раздавлен: как же такаяпростая вещь, как эта тоненькая стрела, не была замечена раньше, чертвозьми! Да кем угодно, и хотя бы им, Ивановым, и действительно эточудовищно! Вы только посмотрите...- Вы посмотрите, Владимир Ипатьевич! - говорил Иванов, в ужасе прилипаяглазом к окуляру. - Что делается?! Они растут на моих глазах... Гляньте,гляньте...- Я их наблюдаю уже третий день, - вдохновенно ответил Персиков.Затем произошел между двумя учеными разговор, смысл которого сводился кследующему: приват-доцент Иванов берется соорудить при помощи линз и зеркалкамеру, в которой можно будет получить этот луч в увеличенном виде и внемикроскопа. Иванов надеется, даже совершенно уверен, что это чрезвычайнопросто. Луч он получит, Владимир Ипатьевич может в этом не сомневаться. Тутпроизошла маленькая заминка.- Я, Петр Степанович, когда опубликую работу, напишу, что камерысооружены вами, - вставил Персиков, чувствуя, что заминочку надо разрешить.- О, это не важно... Впрочем, конечно...И заминочка тотчас разрешилась. С этого времени луч поглотил и Иванова.В то время, как Персиков, худея и истощаясь, просиживал дни и половину ночейза микроскопом, Иванов возился в сверкающем от ламп физическом кабинете,комбинируя линзу и зеркала. Помогал ему механик.Из Германии, после запроса через комиссариат просвещения, Персиковуприслали три посылки, содержащие в себе зеркала, двояковыпуклые,двояковогнутые и даже какие-то выпукло- вогнутые шлифованные стекла.Кончилось все это тем, что Иванов соорудил камеру и в нее действительноуловил красный луч. И надо отдать справедливость, уловил мастерски: лучвышел кривой, жирный, сантиметра 4 в поперечнике, острый и сильный.1-го июня камеру установили в кабинете Персикова, и он жадно началопыты с икрой лягушек, освещенной лучом. Опыты эти дали потрясающиерезультаты. В течение двух суток из икринок вылупились тысячи головастиков.Но этого мало, в течение одних суток головастики выросли необычайно влягушек, и до того злых и прожорливых, что половина их тут же былаперелопана другой половиной. Зато оставшиеся в живых начали вне всякихсроков метать икру и в 2 дня уже без всякого луча вывели новое поколение, ипри этом совершенно бесчисленное. В кабинете ученого началось черт знаетчто: головастики расползлись из кабинета по всему институту, в террариях ипросто на полу, во всех закоулках завывали зычные хоры, как на болоте.Панкрат, и так боявшийся Персикова как огня, теперь испытывал по отношению кнему одно чувство: мертвенный ужас. Через неделю и сам ученый почувствовал,что шалеет. Институт наполнился запахом эфира и цианистого калия, которымчуть-чуть не отравился Панкрат, не вовремя снявший маску. Разросшеесяпоколение, наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить.Иванову Персиков сказал так:- Вы знаете, Петр Степанович, действие луча на дейтероплазму и вообщена яйцеклетку изумительно.Иванов, холодный и сдержанный джентльмен, перебил профессора необычнымтоном:- Владимир Ипатьевич, что же вы толкуете о мелких деталях, обдейтероплазме. Будем говорить прямо: вы открыли что-то неслыханное, -видимо, с большой потугой, но все же Иванов выдавил из себя слова: -профессор Персиков, вы открыли луч жизни!Слабая краска показалась на бледных, небритых скулах Персикова.- Ну-ну-ну, - пробормотал он.- Вы, - продолжал Иванов, - вы приобретете такое имя... У меня кружитсяголова. Вы понимаете, - продолжал он страстно, - Владимир Ипатьевич, героиУэллса по сравнению с вами просто вздор... А я-то думал, что это сказки...Вы помните его "Пищу богов"?- А, это роман, - ответил Персиков.- Ну да, господи, известный же!..- Я забыл его, - ответил Персиков, - помню, читал, но забыл.- Как же вы не помните, да вы гляньте, - Иванов за ножку поднял состеклянного стола невероятных размеров мертвую лягушку с распухшим брюхом.На морде ее даже после смерти было злобное выражение, - ведь это жечудовищно!

    Глава 4. Попадья Дроздова

Бог знает почему, Иванов ли тут был виноват, или потому, чтосенсационные известия передаются сами собой по воздуху, но только вгигантской кипящей Москве вдруг заговорили о луче и о профессоре Персикове.Правда, как-то вскользь и очень туманно. Известие о чудодейственном открытиипрыгало, как подстреленная птица, в светящейся столице, то исчезая, то вновьвзвиваясь, до половины июля, когда на 20-й странице газеты "Известия" подзаголовком "Новости науки и техники" появилась короткая заметка, трактующаяо луче. Сказано было глухо, что профессор IV университета изобрел луч,невероятно повышающий жизнедеятельность низших организмов, и что луч этотнуждается в проверке. Фамилия, конечно, была переврана и напечатано:"Певсиков".Иванов принес газету и показал Персикову заметку.- "Певсиков", - проворчал Персиков, возясь с камерой в кабинете, -откуда эти свистуны все знают?Увы, перевранная фамилия не спасла профессора от событий, и ониначались на другой же день, сразу нарушив всю жизнь Персикова.Панкрат, предварительно постучавшись, явился в кабинет и вручилПерсикову великолепную атласную визитную карточку.- Он тамотко, - робко прибавил Панкрат.На карточке было напечатано изящным шрифтом:Альфред АркадьевичБронский.Сотрудник московских журналов - "Красный огонек","Красный перец", "Красный журнал", "Красныйпрожектор" и газеты "Красная вечерняя газета".- Гони его к чертовой матери, - монотонно сказал Персиков и смахнулкарточку под стол.Панкрат повернулся и вышел и через пять минут вернулся сострадальческим лицом и со вторым экземпляром той же карточки.- Ты что же, смеешься? - проскрипел Персиков и стал страшен.- Из гепею, они говорять, - бледнея, ответил Панкрат.Персиков ухватился одной рукой за карточку, чуть не перервал еепополам, а другой швырнул пинцет на стол. На карточке было написано кудрявымпочерком: "Очень прошу и извиняюсь, принять меня, многоуважаемый профессор,на три минуты по общественному делу печати и сотрудник сатирического журнала"Красный ворон", издания ГПУ".- Позови-ка его сюда, - сказал Персиков и задохнулся.Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой человек с гладковыбритыммаслянистым лицом. Поражали вечно поднятые, словно у китайца, брови и подними ни секунды не глядевшие в глаза собеседнику агатовые глазки. Одет былмолодой человек совершенно безукоризненно и модно. В узкий и длинный доколен пиджак, широчайшие штаны колоколом и неестественной ширинылакированные ботинки с носами, похожими на копыта. В руках молодой человекдержал трость, шляпу с острым верхом и блокнот.- Что вам надо? - спросил Персиков таким голосом, что Панкрат мгновенноушел за дверь. - Ведь вам же сказали, что я занят?Вместо ответа молодой человек поклонился профессору два раза на левыйбок и на правый, а затем его глазки колесом прошлись по всему кабинету, итотчас молодой человек поставил в блокноте знак.- Я занят, - сказал профессор, с отвращением глядя в глазки гостя, ноникакого эффекта не добился, так как глазки были неуловимы.- Прошу тысячу раз извинения, глубокоуважаемый профессор, заговорилмолодой человек тонким голосом, - что я врываюсь к вам и отнимаю вашедрагоценное время, но известие о вашем мировом открытии, прогремевшее повсему миру, заставляет наш журнал просить у вас каких-либо объяснений.- Какие такие объяснения по всему миру? - заныл Персиков визгливо ипожелтев. - Я не обязан вам давать объяснения и ничего такого... Я занят...страшно занят.- Над чем вы работаете? - сладко спросил молодой человек и поставилвторой знак в блокноте.- Да я... вы что? Хотите напечатать что-то?- Да, - ответил молодой человек и вдруг застрочил в блокноте.- Во-первых, я не намерен ничего опубликовывать, пока я не кончуработы... тем более в этих ваших газетах... Во-вторых, откуда вы все этознаете?.. - И Персиков вдруг почувствовал, что теряется.- Верно ли известие, что вы изобрели луч новой жизни?- Какой такой новой жизни? - остервенился профессор, - Что вы мелетечепуху! Луч, над которым я работаю, еще далеко не исследован, и вообщеничего еще не известно! Возможно, что он повышает жизнедеятельностьпротоплазмы...- Во сколько раз? - торопливо спросил молодой человек.Персиков окончательно потерялся... "Ну тип. Ведь это черт знает чтотакое!"- Что за обывательские вопросы?.. Предположим, я скажу, ну, в тысячураз!..В глазках молодого человека мелькнула хищная радость.- Получаются гигантские организмы?- Да ничего подобного! Ну, правда, организмы, полученные мною, большеобыкновенных... Ну, имеют некоторые новые свойства... Но ведь тут же главноене величие, а невероятная скорость размножения, - сказал на свое гореПерсиков и тут же ужаснулся. Молодой человек исписал целую страницу,перелистнул ее и застрочил дальше.- Вы же не пишите! - уже сдаваясь и чувствуя, что он в руках молодогочеловека, в отчаянии просипел Персиков. - Что вы такое пишете?- Правда ли, что в течении двух суток из икры можно получить 2 миллионаголовастиков?- Из какого количества икры? - вновь взбеленяясь, закричал Персиков. -Вы видели когда-нибудь икринку... ну, скажем, - квакши?- Из полуфунта? - не смущаясь, спросил молодой человек.Персиков побагровел.- Кто же так мерит? Тьфу! Что вы такое говорите? Ну, конечно, есливзять полфунта лягушачьей икры... тогда пожалуй... черт, ну около этогоколичества, а, может быть, и гораздо больше!Бриллианты загорелись в глазах молодого человека, и он в один взмахисчеркал еще одну страницу.- Правда ли, что это вызовет мировой переворот в животноводстве?- Что это за газетный вопрос, - завыл Персиков, - и вообще, я не даювам разрешения писать чепуху. Я вижу по вашему лицу, что вы пишете какую-томерзость!- Вашу фотографическую карточку, профессор, убедительнейше прошу, -молвил молодой человек и захлопнул блокнот.- Что? Мою карточку? Это в ваши журнальчики? Вместе с этой чертовщиной,которую вы там пишете. Нет, нет, нет... И я занят... попрошу вас!..- Хотя бы старую. И мы вам ее вернем моментально.- Панкрат! - закричал профессор в бешенстве.- Честь имею кланяться, - сказал молодой человек и пропал.Вместо Панкрата послышалось за дверью странное мерное скрипенье машины,кованое постукивание в пол, и в кабинете появился необычайной толщинычеловек, одетый в блузу и штаны, сшитые из одеяльного драпа. Левая его,механическая, нога щелкала и громыхала, а в руках он держал портфель. Егобритое круглое лицо, налитое желтоватым студнем, являло приветливую улыбку.Он по-военному поклонился профессору и выпрямился, отчего его нога пружиннощелкнула. Персиков онемел.- Господин профессор, - начал незнакомец приятным сиповатым голосом, -простите простого смертного, нарушившего ваше уединение.- Вы репортер? - спросил Персиков. - Панкрат!!- Никак нет, господин профессор, - ответил толстяк, - позвольтепредставиться - капитан дальнего плавания и сотрудник газеты "Вестникпромышленности" при совете народных комиссаров.- Панкрат!! - истерически закричал Персиков, и тотчас в углу выкинулкрасный сигнал и мягко прозвенел телефон. - Панкрат! - повторил профессор. -Я слушаю.- Ферцайен зи битте, герр профессор, - захрипел телефон по-немецки, -дас их штёре. Их бин митарбейтер дес Берлинер тагеблатс*...- Панкрат, - закричал в трубку профессор, - бин моменталь зер бешефтигтунд кан зи десхальб этцт нихт эмпфанген**! Панррат!!А на парадном входе института в это время начались звонки.- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - *Извините меня, господин профессор, за беспокойство. Я сотрудник «Берлинертагеблатс»... (искаж. нем.) ** В данный момент я очень занят и никак не могупринять Вас!.. (нем.) - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - - -* * * * *- Кошмарное убийство на Бронной улице!! - завывали неестественныесиплые голоса, вертясь в гуще огней между колесами и вспышками фонарей нанагретой июньской мостовой, - кошмарное появление болезни кур у вдовыпопадьи Дроздовой с ее портретом!.. Кошмарное открытие луча жизни профессораПерсикова!!.Персиков мотнулся так, что чуть не попал под автомобиль на Моховой, ияростно ухватился за газету.- Три копейки, гражданин! - закричал мальчишка и, вжимаясь в толпу натротуаре, вновь завыл: - "Красная вечерняя газета", открытие икс-луча!!Ошеломленный Персиков развернул газету и прижался к фонарному столбу.На второй странице в левом углу в смазанной рамке глянул на него лысый, сбезумными и незрячими глазами, с повисшею нижнею челюстью человек, плодхудожественного творчества Альфреда Бронского. "В.И.Персиков, открывшийзагадочный красный луч", гласила подпись под рисунком. Ниже под заголовком"Мировая загадка" начиналась статья словами:"Садитесь, - приветливо сказал нам маститый ученый Персиков..."Под статьей красовалась подпись "Альфред Бронский (Алонзо)".Зеленоватый свет взлетел над крышей университета, на небе выскочилиогненные слова "Говорящая газета", и тотчас толпа запрудила Моховую."Садитесь!!! - завыл вдруг в рупоре на крыше неприятнейший тонкийголос, совершенно похожий на голос увеличенного в тысячу раз АльфредаБронского, - приветливо сказал нам маститый ученый Персиков! - Я давно хотелпознакомить московский пролетариат с результатами моего открытия..."Тихое механическое скрипение послышалось за спиною у Персикова и кто-топотянул его за рукав. Обернувшись, он увидал желтое круглое лицо владельцамеханической ноги. Глаза у того были увлажнены слезами и губы вздрагивали.- Меня, господин профессор, вы не пожелали познакомить с результатамивашего изумительного открытия, - сказал он печально и глубоко вздохнул. -Пропали мои полтора червячка.Он тоскливо глядел на крышу университета, где в черной пасти бесновалсяневидимый Альфред. Персикову почему-то стало жаль толстяка.- Я, - пробормотал он, с ненавистью ловя слова с неба, - никакогосадитесь ему не говорил! Это просто наглец необыкновенного свойства! Вы меняпростите, пожалуйста, - но, право же, когда работаешь и врываются... Я непро вас, конечно, говорю...- Может быть, вы мне, господин профессор, хотя бы описание вашей камерыдадите? - заискивающе и скорбно говорил механический человек. - Ведь вамтеперь все равно...- Из полуфунта икры в течении 3-х дней вылупляется такое количествоголовастиков, что их нет никакой возможности сосчитать, - ревел невидимка врупоре.- Ту-ту, - глухо кричали автомобили на Моховой.- Го-го-го... Ишь ты, го-го-го - шуршала толпа, задирая головы.- Каков мерзавец? А? - дрожа от негодования, зашипел Персиковмеханическому человеку, - как вам это нравится? Да я жаловаться на негобуду!- Возмутительно! - согласился толстяк.Ослепительнейший фиолетовый луч ударил в глаза профессора, и все кругомвспыхнуло, - фонарный столб, кусок торцовой мостовой, желтая стена,любопытные лица.- Это вас, господин профессор, - восхищенно шепнул толстяк и повис нарукаве профессора, как гиря. В воздухе что-то заскрежетало.- А ну их всех к черту! - тоскливо вскричал Персиков, выдираясь с гирейиз толпы. - Эй, таксомотор. На Пречистенку!Облупленная старенькая машина, конструкции 24-го года, заклокотала утротуара, и профессор полез в ландо, стараясь отцепиться от толстяка.- Вы мне мешаете, - шипел он и закрывался кулаками от фиолетовогосвета.- Читали?! Чего оруть?.. Профессора Персикова с детишками зарезали наМалой Бронной!! - кричали кругом в толпе.- Никаких у меня детишек нету, сукины дети, - заорал Персиков и вдругпопал в фокус черного аппарата, застрелившего его в профиль с открытым ртоми яростными глазами.- Крх... ту... крх... ту, - закричал таксомотор и врезался в гущу.Толстяк уже сидел в ландо и грел бок профессору.

    Глава 5. Куриная история

В уездном заштатном городке, бывшем Троицке, а ныне Стекловске,Костромской губернии, Стекольного уезда, на крылечко домика на бывшейСоборной, а ныне Персональной улице вышла повязанная платочком женщина всером платье с ситцевыми букетами и зарыдала. Женщина эта, вдова бывшегособорного протоирея бывшего собора Дроздова, рыдала так громко, чтовскорости из домика через улицу в окошко высунулась бабья голова в пуховомплатке и воскликнула:- Что ты, Степановна, али еще?- Семнадцатая! - разливаясь в рыданиях, ответила бывшая Дроздова.- Ахти-х-ти-х, - заскулила и закачала головой бабья голова, - ведь эточто ж такое? Прогневался господь, истинное слово! Да неужто ж сдохла?- Да ты глянь, глянь, Матрена, - бормотала попадья, всхлипывая громко итяжко, - ты глянь, что с ей!Хлопнула серенькая покосившаяся калитка, бабьи ноги прошлепали попыльным горбам улицы, и мокрая от слез попадья повела Матрену на свой птичийдвор.Надо сказать, что вдова отца протоирея Савватия Дроздова, скончавшегосяв 26-м году от антирелигиозных огорчений, не опустила рук, а основалазамечательное куроводство. Лишь только вдовьины дела пошли в гору, вдовуобложили таким налогом, что куроводство чуть-чуть не прекратилось, кабы недобрые люди. Они надоумили вдову подать местным властям заявление о том, чтоона, вдова, основывает трудовую куроводную артель. В состав артели вошласама Дроздова, верная прислуга ее Матрена и вдовьина глухая племянница.Налог с вдовы сняли, и куроводство ее процвело настолько, что к 28-му году увдовы на пыльном дворике, окаймленном куриными домишками, ходило до 250 кур,в числе которых были даже кохинхинки. Вдовьины яйца каждое воскресеньепоявлялись на Стекловском рынке, вдовьиными яйцами торговали в Тамбове, абывало, что они показывались и в стеклянных витринах магазина бывшего "Сыр имасло Чичкина в Москве".И вот, семнадцатая по счету с утра брамапутра, любимая хохлатка, ходилапо двору и ее рвало. "Эр... рр... урл... урл го-го-го", - выделывалахохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, как будто видела его впоследний раз. Перед носом курицы на корточках плясал член артели Матрешка счашкой воды.- Хохлаточка, миленькая... Цып-цып-цып... Испей водицы, - умолялаМатрешка и гонялась за клювом хохлатки с чашкой, но хохлатка пить не желала.Она широко раскрывала клюв, задирала голову кверху. Затем ее начинало рватькровью.- Господисусе! - вскричала гостья, хлопнув себя по бедрам. - Это что жтакое делается? Одна резаная кровь. Никогда не видала, с места не сойти,чтобы курица, как человек, маялась животом.Это и были последние напутственные слова бедной хохлатке. Она вдругкувыркнулась на бок, беспомощно потыкала клювом в пыль и завела глаза. Потомповернулась на спину, обе ноги задрала кверху и осталась неподвижной. Басомзаплакала Матрешка, расплескав чашку, и сама попадья - председатель артели,а гостья наклонилась к ее уху и зашептала:- Степановна, землю буду есть, что кур твоих испортили. Где же этовидано! Ведь таких и курьих болезней нет! Это твоих кур кто-то заколдовал.- Враги жизни моей! - воскликнула попадья к небу. - Что ж они со светуменя сжить хочут?Словам ее ответил громкий петушиный крик, и затем из курятника выдралсякак-то боком, точно беспокойный пьяница из пивного заведения, обдерганныйподжарый петух. Он зверски выкатил на них глаз, потоптался на месте, крыльяраспростер, как орел, но никуда не улетел, а начал бег по двору, по кругу,как лошадь на корде. На третьем круге он остановился, и его стошнило, потомон стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя кровавых пятен, повернулся,и лапы его уставились к солнцу, как мачты. Женский вой огласил двор. И вкуриных домиках ему отвело беспокойное клохтанье, хлопанье и возня.- Ну, не порча? - победоносно спросила гостья. - Зови отца Сергия,пущай служит.В шесть часов вечера, когда солнце сидело низко огненною рожею междурожами молодых подсолнухов, на дворе куроводства отец Сергий, настоятельсоборного храма, закончив молебен, вылезал из епитрахили. Любопытные головылюдей торчали над древненьким забором и в щелях его. Скорбная попадья,приложившаяся к кресту, густо смочила канареечный рваный рубль слезами ивручила его отцу Сергию, на что тот, вздыхая, заметил что-то насчет того,что вот, мол, господь прогневался на нас. Вид при этом у отца Сергия былтакой, что он прекрасно знает, почему именно прогневался господь, но тольконе скажет.Засим толпа с улицы разошлась, а так как куры ложатся рано, то никто ине знал, что у соседа попадьи Дроздовой в курятнике издохло сразу трое кур ипетух. Их рвало так же, как и дроздовских кур, но только смерти произошли взапертом курятнике и тихо. Петух свалился с насеста вниз головой и в такойпозиции кончился. Что касается кур вдовы, то они прикончились тотчас послемолебна и к вечеру в курятниках было мертво и тихо, лежала грудамизакоченевшая птица.На утро город встал, как громом пораженный, потому что история приняларазмеры странные и чудовищные. На Персональной улице к полудню осталось вживых только три курицы, в крайнем домике, где снимал квартиру уездныйфининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вечеру городок Стекловск гудели кипел, как улей, и по нем катилось грозное слово "мор". Фамилия Дроздовойпопала в местную газету "Красный боец", в статье под заголовком: "Неужеликуриная чума?", а оттуда пронеслось в Москву.* * * * *Жизнь профессора Персикова приняла окраску странную, беспокойную иволнующую. Одним словом, работать в такой обстановке было просто невозможно.На другой день после того, как он развязался с Альфредом Бронским, емупришлось выключить у себя в кабинете в институте телефон, снявши трубку, авечером, проезжая в трамвае по Охотному ряду, профессор увидел самого себяна крыше огромного дома с черною надписью "Рабочая газета". Он, профессор,дробясь, и зеленея, и мигая, лез в ландо такси, а за ним, цепляясь за рукав,лез механический шар в одеяле. Профессор на крыше, на белом экране,закрывался кулаками от фиолетового луча. Засим выскочила огненная надпись:"Профессор Персиков, едучи в авто, дает объяснение нашему знаменитомурепортеру капитану Степанову". И точно: мимо храма Христа, по Волхонке,проскочил зыбкий автомобиль и в нем барахтался профессор, и физиономия унего была, как у затравленного волка.- Это какие-то черти, а не люди, - сквозь зубы пробормотал зоолог ипроехал.Того же числа вечером, вернувшись к себе на Пречистенку, зоолог получилот экономки, Марьи Степановны, 17 записок с номерами телефонов, кои звонилик нему во время его отсутствия, и словесное заявление Марьи Степановны, чтоона замучилась. Профессор хотел разодрать записки, но остановился, потомучто против одного из номеров увидал приписку: "Народный комиссарздравоохранения".- Что такое? - искренне недоумевал ученый чудак. - Что с ними такоесделалось?В 10 с 1/4 того же вечера раздался звонок, и профессор вынужден былбеседовать с неким ослепительным по убранству гражданином. Принял егопрофессор благодаря визитной карточке, на которой было изображено (без имении фамилии): "Полномочный шеф торговых отделов иностранных представительствпри Республике советов".- Черт бы его взял, - прорычал Персиков, бросил на зеленое сукно лупу икакие-то диаграммы и сказал Марье Степановне:- Позовите его сюда, в кабинет, этого самого уполномоченного.- Чем могу служить? - спросил Персиков таким тоном, что шефа несколькопередернуло. Персиков пересадил очки с переносицы на лоб, затем обратно иразглядел визитера. Тот весь светился лаком и драгоценными камнями и вправом глазу у него сидел монокль. "Какая гнусная рожа", почему-то подумалПерсиков.Начал гость издалека, именно попросил разрешения закурить сигару,вследствие чего Персиков с большой неохотой пригласил его сесть. Далее гостьпроизнес длинные извинения по поводу того, что он пришел слишком поздно:"но... господина профессора невозможно днем никак пойма... хи-хи...пардон... застать" (гость, смеясь, всхлипывал, как гиена).- Да, я занят! - так коротко ответил Персиков, что судорога вторичнопрошла по гостю.Тем не менее он позволил себе беспокоить знаменитого ученого:- Время - деньги, как говорится... сигара не мешает профессору?- Мур-мур-мур, - ответил Персиков. Он позволил...- Профессор ведь открыл луч жизни?- Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки газетчиков! - оживилсяПерсиков.- Ах, нет, хи-хи-хэ... он прекрасно понимает ту скромность, котораясоставляет истинное украшение всех настоящих ученых... о чем же говорить...Сегодня есть телеграммы... В мировых городах, как-то: Варшаве и Риге, ужевсе известно насчет луча. Имя проф. Персикова повторяет весь мир... Весь мирследит за работой проф. Персикова, затаив дыхание... Но всем прекрасноизвестно, как тяжко положение ученых в советской России. Антр ну суа ди*...Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить ученые труды, таквот он хотел бы переговорить с профессором... Одно иностранное государствопредлагает профессору Персикову совершенно бескорыстно помощь в еголабораторных работах. Зачем здесь метать бисер, как говорится в священномписании. Государству известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м году и20-м во время этой хи-хи... революции. Ну, конечно, строгая тайна...профессор ознакомит государство с результатами работы, а оно за этофинансирует профессора. Ведь он построил камеру, вот интересно было быознакомиться с чертежами этой камеры... - - - - - - - - - - - - - - - - - -- - - - - - - - - - - - - - * Между нами говоря... (фр.) - - - - - - - - - -- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачкубумажек...Какой-нибудь пустяк, 5000 Рублей, например, задатку, профессор можетполучить сию же минуту... И расписки не надо... Профессор даже обидитполномочного торгового шефа, если заговорит о расписке.- Вон!!! - вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостинойиздало звук на тонких клавишах.Гость исчез так, что дрожащий от ярости Персиков через минуту и сам ужесомневался, был ли он или это галлюцинация.- Его калоши?! - выл через минуту Персиков в передней.- Они забыли, - отвечала дрожащая Марья Степановна.- Выкинуть их вон!- Куда же я их выкину. Они придут за ними.- Сдать их в домовой кабинет. Под расписку. Чтоб не было духу этихкалош! В комитет! Пусть примут шпионские калоши!..Марья Степановна, крестясь, забрала великолепные калоши и унесла их начерный ход. Там постояла за дверью, а потом калоши спрятала в кладовку.- Сдали? - бушевал Персиков.- Сдала.- Расписку мне.- Да, Владимир Ипатьевич. Да неграмотный же председатель!..- Сию. Секунду. Чтоб. Была. Расписка. Пусть за него какой-нибудьграмотный сукин сын распишется!Марья Степановна только покрутила головой, ушла и вернулась через 1/4часа с запиской:"Получено в фонд от проф. Персикова 1 /одна/ па кало. Колесов".- А это что?- Жетон-с.Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал под пресс. Затемкакая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонилПанкрата в институте и спросил у него: "Все ли благополучно?". Панкратнарычал что-то такое в трубку, из чего можно было понять, что, по егомнению, все благополучно. Но Персиков успокоился только на одну минуту.Хмурясь, он уцепился за телефон и наговорил в трубку такое:- Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси... Кому тут из вас надосказать... у меня тут какие-то подозрительные субъекты в калошах ходят,да... Профессор IV университета Персиков...Трубка вдруг резко оборвала разговор, Персиков отошел, ворча сквозьзубы какие-то бранные слова.- Чай будете пить, Владимир Ипатьевич? - робко осведомилась МарьяСтепановна, заглянув в кабинет.- Не буду я пить никакого чаю... мур-мур-мур, и черт их всех возьми...как взбесились все равно.Ровно через десять минут профессор принимал у себя в кабинете новыхгостей. Один из них, приятный, круглый и очень вежливый, был в скромномзащитном военном френче и рейтузах. На носу у него сидело, как хрустальнаябабочка, пенсне. Вообще он напоминал ангела в лакированных сапогах. Второй,низенький, страшно мрачный, был в штатском, но штатское на нем сидело так,словно оно его стесняло. Третий гость вел себя особенно, он не вошел вкабинет профессора, а остался в полутемной передней. При этом освещенный ипронизанный стручками табачного дыма кабинет был ему насквозь виден. На лицеэтого третьего, который был тоже в штатском, красовалось дымчатое пенсне.Двое в кабинете совершенно замучили Персикова, рассматривая визитнуюкарточку, расспрашивая о пяти тысячах и заставляя описывать наружностьгостя.- Да черт его знает, - бубнил Персиков, - ну противная физиономия.Дегенерат.- А глаз у него не стеклянный? - спросил маленький хрипло.- А черт его знает. Нет, впрочем, не стеклянный, бегают глаза.- Рубинштейн? - вопросительно и тихо отнесся ангел к штатскомумаленькому. Но тот хмуро и отрицательно покачал головой.- Рубинштейн не даст без расписки, ни в коем случае, забурчал он, - этоне рубинштейнова работа. Тут кто-то покрупнее.История о калошах вызвала взрыв живейшего интереса со стороны гостей.Ангел молвил в телефон домовой конторы только несколько слов:"Государственное политическое управление сию минуту вызывает секретарядомкома Колесова в квартиру профессора Персикова с калошами", - и Колесовтотчас, бледный, появился в кабинете, держа калоши в руках.- Васенька! - негромко окликнул ангел того, который сидел в передней.Тот вяло поднялся и словно развинченный плелся в кабинет. Дымчатые стекласовершенно поглотили его глаза.- Ну? - спросил он лаконически и сонно.- Калоши.Дымные глаза скользнули по калошам, и при этом Персикову почудилось,что из-под стекол вбок, на одно мгновенье, сверкнули вовсе не сонные, анаоборот, изумително колючие глаза. Но они моментально угасли.- Ну, Васенька?Тот, кого называли Васенькой, ответил вялым голосом:- Ну что тут, ну. Пеленжковского калоши.Немедленно фонд лишился подарка профессора Персикова. Калоши исчезли вгазетной бумаге. Крайне обрадовавшийся ангел во френче встал и начал жатьруку профессору, и даже произнес маленький спич, содержание которогосводилось к следующему: это делает честь профессору... Профессор может бытьспокоен... Больше никто его не потревожит, ни в институте, ни дома... мерыбудут приняты, камеры его в совершеннейшей безопасности...- А нельзя ли, чтобы вы репортеров расстреляли? - спросил Персиков,глядя поверх очков.Этот вопрос развеселил чрезвычайно гостей. Не только хмурый маленький,но даже дымчатый улыбнулся в передней. Ангел, искрясь и сияя, объяснил, чтоэто невозможно.- А это что за каналья у меня была?Тут все перестали улыбаться, и ангел ответил уклончиво, что это так,какой-нибудь мелкий аферист, не стоит обращать внимания... тем не менее онубедительно просит гражданина профессора держать в полной тайне происшествиесегодняшнего вечера, и гости ушли.Персиков вернулся в кабинет, к диаграммам, но заниматься ему все-такине пришлось. Телефон выбросил огненный кружочек, и женский голос предложилпрофессору, если он желает жениться на вдове интересной и пылкой, квартиру всемь комнат. Персиков завыл в трубку:- Я вам советую лечиться у профессора Россолимо... - и получил второйзвонок.Тут Персиков немного обмяк, потому что лицо достаточно известноезвонило из Кремля, долго и сочувственно расспрашивало Персикова о его работеи изъявило желание навестить лабораторию. Отойдя от телефона, Персиков вытерлоб и трубку снял. Тогда в верхней квартире загремели страшные трубы иполетели вопли Валкирий, - радиоприемник у директора суконного треста принялвагнеровский концерт в Большом театре. Персиков под вой и грохот, сыплющийсяс потолка, заявил Марье Степановне, что он уедет из Москвы, что он будетсудиться с директором, что он сломает ему этот приемник, потому что,очевидно, задались целью его выжить вон. Он разбил лупу и лег спать вкабинете на диване и заснул под нежные переборы клавишей знаменитогопианиста, прилетевшие из Большого театра.Сюрпризы продолжались и на следующий день. Приехав на трамвае кинституту, Персиков застал на крыльце неизвестного ему гражданина в модномзеленом котелке. Тот внимательно оглядел Персикова, но не отнесся к нему нис какими вопросами, и поэтому Персиков его стерпел. Но в передней институтакроме растерянного Панкрата навстречу Персикову поднялся второй котелок ивежливо его приветствовал:- Здравствуйте, гражданин профессор.- Что вам надо? - страшно спросил Персиков, сдирая при помощи Панкратас себя пальто. Но котелок быстро утихомирил Персикова, нежнейшим голосомнашептав, что профессор напрасно беспокоится. Он, котелок, именно затемздесь и находится, чтобы избавить профессора от всяких назойливыхпосетителей... Что профессор может быть спокоен не только за двери кабинета,но даже и за окна. Засим неизвестный отвернул на мгновение борт пиджака ипоказал профессору какой-то значок.- Гм... однако, у вас здорово поставлено дело, - промычал Персиков иприбавил наивно, - а что вы здесь будете есть?На это котелок усмехнулся и объяснил, что его будут сменять.Три дня после этого прошли великолепно. Навещали профессора два раза изКремля, да один раз были студенты, которых Персиков экзаменовал. Студентыпорезались все до единого, и по их лицам было видно, что теперь уже Персиковвозбуждает в них просто суеверный ужас.- Поступайте в кондуктора! Вы не можете заниматься зоологией, - неслосьиз кабинета.- Строг? - спрашивал котелок у Панкрата.- У, не приведи бог, - отвечал Панкрат, - ежели какой-нибудь ивыдержит, выходит, голубчик, из кабинета и шатается. Семь потов с негосойдет. И сейчас в пивную.За всеми этими делишками профессор не заметил трех суток, но начетвертые его вновь вернули к действительной жизни, и причиной этого былтонкий и визгливый голос с улицы.- Владимир Ипатьич! - прокричал голос в открытое окно кабинета с улицыГерцена. Голосу повезло: Персиков слишком переутомился за последние дни. Вэтот момент он как раз отдыхал, вяло и расслабленно смотрел глазами вкрасных кольцах и курил в кресле. Он больше не мог. И поэтому даже снекоторым любопытством выглянул в окно и увидал на тротуаре АльфредаБронского. Профессор сразу узнал титулованного обладателя карточки поостроконечной шляпе и блокноту. Бронский нежно и почтительно поклонилсяокну.- Пару минуточек, дорогой профессор, - заговорил Бронский, напрягаяголос, с тротуара, - я только один вопрос и чисто зоологический. Позвольтепредложить?- Предложите, - лаконически и иронически ответил Персиков и подумал:"Все-таки в этом мерзавце есть что-то американское".- Что вы скажете за кур, дорогой профессор? - крикнул Бронский, сложивруки щитком.Персиков изумился. Сел на подоконник, потом слез, нажал кнопку изакричал, тыча пальцем в окно:- Панкрат, впусти этого, с тротуара.Когда Бронский появился в кабинете, Персиков настолько простер своюласковость, что рявкнул ему:- Садитесь!И Бронский, восхищенно улыбаясь, сел на винтящийся табурет.- Объясните мне, пожалуйста, - заговорил Персиков, - вы пишите там, вэтих ваших газетах?- Точно так, - почтительно ответил Альфред.- И вот мне непонятно, как вы можете писать, если вы не умеете дажеговорить по-русски. Что это за "пара минуточек" и "за кур"? Вы, вероятно,хотели спросить "насчет кур"?Бронский почтительно рассмеялся:- Валентин Петрович исправляет.- Кто это такой Валентин Петрович?- Заведующий литературной частью.- Ну, ладно. Я, впрочем, не филолог. В сторону вашего Петровича! Чтоименно вам желательно знать насчет кур?- Вообще все, что вы скажете, профессор.Тут Бронский вооружился карандашом. Победные искры взметнулись в глазахПерсикова.- Вы напрасно обратились ко мне, я не специалист по пернатым. Вам лучшевсего было бы обратиться к Емельяну Ивановичу Португалову, в I-муниверситете. Я лично знаю весьма мало...Бронский восхищенно улыбнулся, давая понять, что он понял шуткудорогого профессора. "Шутка - мало!" - черкнул он в блокноте.- Впрочем, если вам интересно, извольте. Куры или гребенчатые... родптиц из отряда куриных. Из семейства фазановых... - заговорил Персиковгромким голосом и глядя не на Бронского, а куда-то в даль, перед нимподразумевались тысяча человек... - из семейства фазановых... фазанидэ.Представляют собою птиц с мясисто-кожным гребнем и двумя лопастями поднижней челюстью... гм... хотя, впрочем, бывает и одна в серединеподбородка... Ну, что же еще. Крылья короткие и округленные. Хвост среднейдлины, несколько ступенчатый, даже, я бы сказал, крышеобразный, средниеперья серпообразно изогнуты... Панкрат, принеси из модельного кабинетамодель номер 705, разрезной петух... Впрочем, вам это не нужно?.. Панкрат,не приноси модели... Повторяю вам, я не специалист, идите к Португалову.Ну-с, мне лично известно шесть видов дикоживущих кур... Гм... Португаловзнает больше... В Индии и на Малайском архипелаге. Например, Банкивскийпетух или Казинту, он водится в предгорьях Гималаев, по всей Индии, вАссаме, в Бирме... Вилохвостый петух или Галлюс Вариус на Ломбоке, Сумбаве иФлорес. А на острове Яве имеется замечательный петух Галлюс Энеус, наюго-востоке Индии могу вам рекомендовать очень красивого Зоннератовапетуха... Я вам покажу рисунок. Что же касается Цейлона, то на нем мывстречаем петуха Стенли, больше он нигде не водится.Бронский сидел, вытаращив глаза, и строчил.- Еще что-нибудь вам сообщить?- Я бы хотел что-нибудь узнать насчет куриных болезней, - тихонечкошепнул Альфред.- Гм, не специалист я... вы Португалова спросите... А впрочем... Ну,ленточные глисты, сосальщики, чесоточный клещ, железница, птичий клещ,куриная вошь или пухоед, блохи, куриная холера, крупозно-дифтерийноевоспаление слизистых оболочек... Пневмокониоз, туберкулез, куриные парши...мало ли, что может быть... (искры прыгали в глазах Персикова)... отравление,например, бешеницей, опухоли, английская болезнь, желтуха, ревматизм, грибокАхорион Шенляйни... очень интересная болезнь: при заболевании на гребнеобразуются маленькие пятна, похожие на плесень...Бронский вытер пот со лба цветным носовым платком.- А какая же, по-вашему мнению, профессор, причина теперешнейкатастрофы?- Какой катастрофы?- Как, разве вы не читали, профессор? - удивился Бронский и вытащил изпортфеля измятый лист газеты "Известия".- Я не читаю газет, - ответил Персиков и насупился.- Но почему же, профессор? - нежно спросил Альфред.- Потому что они чепуху какую-то пишут, - не задумываясь, ответилПерсиков.- Но как же, профессор? - мягко шепнул Бронский и развернул лист.- Что такое? - спросил Персиков и даже поднялся с места. Теперь искрызапрыгали в глазах у Бронского. Он подчеркнул острым, лакированным пальцемневероятнейшей величины заголовок через всю страницу газеты "Куриный мор вреспублике".- Как? - спросил Персиков, сдвигая на лоб очки...
вверх^ к полной версии понравилось! в evernote


Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.

Дневник Листая старые страницы | Обожающий_тебя - Обожающий_тебя | Лента друзей Обожающий_тебя / Полная версия Добавить в друзья Страницы: раньше»