Эпиграф: "Когда мой отец писал свою книгу (не знаю, довелось ли тебе видеть ее -- она о бабочках), он во время работы пил вино. Когда доконал первый бочонок, сделал в рукописи пометку: Конец первой части." - Милорад Павич. Пейзаж, нарисованный чаем. СПб., Азбука, 2003, стр 197.

Все эти годы меня не покидает странное чувство необходимости что-то сообщить тебе, хотя характер сообщения мне неясен. Я не желаю прибегать к так называемому "потоку сознания", или ассоциативному письму, потому что подвергаю сомнению собственную эрудицию. Работа в раскрепощенном бессознательном требует большего такта и чувства меры, нежели таковые имеются у меня. Сразу же хочется оговориться: наверное, слово "сообщение" звучит слишком серъезно и интригующе на фоне стольких лет утраты друг друга из виду.

Так вот, под сообщением я подразумеваю ----- * в данной точке этого письма ---- некую информационную тишину. Композитор Джон Кейдж, которого, каюсь, столь часто цитировал, не удосужившись прослушать хотя бы одно произведение, считает, что сущность тишины -- воздержание от намерений. Так что, лишь уподобившись сам белому листу, стерев с себя всякие знаки, забыв, кто я и что я, впав в благодушное неведение по отношению к ретроспективе, я мог бы...

Вот, нащупал: однажды -- это было еще в России -- когда рассудок во мне пошатнулся, и люди перестали быть людьми в привычном смысле этого слова...
--конец первой части--

--часть вторая, "Депрессия"--
Помнится, работая кочегаром во Всеволожске, я часто засыпал на рабочем месте, сокрывшись от сослуживцев в бойлерной, под самым потолком. "- Это как понимать?"-- далековатым, злобным голосом кричал мастер котельной, Мамонов, застукав меня однажды в закутке. Преодолев безразличие ко всему на свете, я силился проснуться. Кажется, в этот момент рабочие на лесопилку запускали циркульную пилу. Опухоль неприятной мечтательности плохо рассасывалась под воздействием яви, и я почему-то представлял себя уборщиком котельной (не кочегаром!). Желтые резиновые сапоги да швабра составляли мой антураж. Мастер указывал на потухшие газовые горелки и беззвучно, словно актер немого кино, шевелил губами, напоминая о необходимости растопки котла; я же, отягощенный сознанием самовольного понижения в должности, с отрешенным видом спускался по лестнице в подсобку, подметать пол. И потом, когда я лихорадочно перерывал содержимое бронированных шкафчиков рабочей раздевалки в поисках чистого носового платка, чтобы сменить повязку на перерезанном накануне запястье (при мысли о скандале с Аленой Ш. сердечная мука как-то перекрывалась болью развязавшейся вены), сердобольный Мамонов выпроваживал меня домой, полагая, что я смертельно пьян. А на улице деревья с Котова Поля сучьями лезли мне в ноздри, и солнце не улыбалось, потому что его просто-напросто не было. Вместо солнца на небе зияла пустая дыра...
......................................................................

7 ноября 1995-го года в заголовки всех парижских газет пестрели сообщением о смерти Жиля Делеза. "Виднейший оппонент психоанализа покончил с собой в возрасте 71-го года!" -- надрывалась "Либерасьон". 74-летний философ Жак Деррида, автор теории деконструкции, скончался через девять лет (в ночь на 9 октября 2004) от рака поджелудочной железы. При этом было такое чувство, что своей смертью он что-то сказал, его кончина словно бы выступила в значении сообщения. А вот Делез не сумел... Хотел сказать, но не смог, так бывает.

"В процессе деконструкции главное — не логоцентризм, а фоноцентризм, не субъект, а голос" (Жак Деррида)