НАЧАЛО...автобиографическое эссе EDITIONS StetopAris2007
(билет в метро) 06.06.1997. На станции скоростной электрички я обнаружил, что на покупку билета не хватает двух франков. Перепрыгнул через турникет и ринулся в набитый людьми вагон. Через сорок минут мне надо быть в Фонтеней-о-Роз, у меня занятие с детьми. Пересадка в Шатле. Контроль. Достаю из сумки газету бездомных «Фонарь» и с напускной озабоченностью прохожу мимо проверяющих. Обычное утро. Обычная модель поведения при безбилетном проезде. К продавцам газет у контролеров, как правило, претензий не бывает.
Станция «Фонтеней-о-Роз». По ту сторону турникетов – полицейский кордон. Вот тут-то меня и прошил испуг: отчаянно застрекотала строка расписания электричек, а мне показалось, что это стучит невидимая швейная машинка, которая, того и гляди, приторочит к рубахе и само сердце. Растерянный шаг в сторону. – «Я продавец газет». – «Ваш паспорт?» – «Оставил дома». Стандартные вопросы, стандартные ответы. Недолгие переговоры по рации. Полицейский фургон. Участок. Обыск. Досье. Отпечатки пальцев. Раздевают догола. Забирают шнурки от ботинок. Одиночная камера, без окон и дверей, а следовательно, и без времени. Попался я, как всегда, глупо. Глупее не придумаешь. Поздно вечером – еще один обыск и транспортировка в Нантер, в депортационную тюрьму.
В тюрьме я в раздавленном состоянии: понимаю, что мне грозит высылка из Франции. Надо что-то делать, чем-то себя занять. Нестандартное мышление всегда было моим коньком. Ну что ж... Соберу по углам камеры нитки, клочья бумаг и буду мастерить себе из подручного материала паспорт. Пусть расценивают это как эпатаж или тихое помешательство... все едино. Вижу мысленным взором пожилого художника Юру Титова, который годами в заточении размышлял о «суровых законах эстетики» и крутил свои «мыслящие свертки» из всего, что ни попадя. Без друзей, без курева, без «сладенького», без... хорошо, если без смирительной рубашки.
Пристально разглядываю свалявшиеся клочки салфетки. Может быть, это и есть «мыслящий сверток»? Перекладываю клочки так и этак. В поисках идей выхожу в холл. Телевизор в холле работает с шести утра до двух ночи на максимальной громкости. Специфический электронный шум мешает сосредоточиться, не дает собраться с мыслями. Но сокамерники, кажется, благодарны администрации за эту возможность забыться, за право прожить подсудный отрезок времени в состоянии оголоушенности. Всякого, кто осмелится выключить телевизор, ожидает суровая кара. Зато менять каналы вы можете безбоязненно и сколь угодно часто – здесь полная демократия. Узникам безразлично, что смотреть, лишь бы не думать о близящейся высылке. Даже письма, написанные в спецприемнике, остаются, по большей части, неотправленными: перспектива насильственных «воздушных путей» деформирует сознание пишущего, и он не заканчивает своих посланий. Уборщик-араб, не чуждый жестокой патетики символизма, рассказывал мне о том, как груды этих забытых писем еженедельно сжигаются во внутреннем дворе тюрьмы.
В холле есть также телефон-автомат. Заключенный дорожит телекартой как зеницей ока. В канун депортации телекарта воспринимается как залог связи с внешним миром, с парижской действительностью, которая, кстати, с каждым часом заточения становится все более эфемерной. Обстоятельные марроканцы и лже-египтяне (есть, оказывается, и такая разновидность заключенных!) разговаривают по телефону часами, из-за чего у них постоянно происходят стычки с негром Ланди, ожидающим звонков от оставшейся на воле жены, привыкшей консультироваться с ним по всякому поводу.
Появляется полицейский и зачитывает длинный список фамилий. На выход! Цепочки арестованных иностранцев пересекают внутренний двор нантерского спецприемника. Комната ожидания. За дверьми – зал суда. Ланди надолго закрылся в уборной. Мухаммед, сын сельского имама, молчит, обхватив руками голову. Может быть, ему мерещится рев самолета, отбывающего вместе с ним в Арабские Эмираты?
Застекленная скамья подсудимых, двое полицейских за спиной, совсем как в стихотворении Олега Григорьева: «Слева винтовка и справа винтовка, я себя чувствую как-то неловко».
Речь прокурора. Мотив обвинения, в основных чертах, сводится к следующему. Налицо злостное нарушение паспортного режима. Как правило, иностранец, не имеющий документов, лишен также легального жилья и легальной работы. Он делинквентен. Налицо чудовищная размытость очертаний правового статуса. Ситуация доходит до абсурда: трудно понять, ставится ли под сомнение физическое присутствие индивида на территории Франции, или же оно вменяется ему в вину.
И снова комната ожидания. Резкий свет люминисцентных ламп. Ланди опять надолго закрывается в уборной. Реактивный шум сливного бачка.
(паспорт) В ожидании решения суда вновь и вновь перебираю в памяти детали своего выступления. По инерции я, маргинал, любую возможность публичности стараюсь использовать «в художественных целях», как зрелище, шоу... Итак, позавчера начато изготовление паспорта гражданина Вселенной. Этакий эрзац-документ из обрезков картона и кусочков земли, найденных в камере. Начертил графы, как в настоящем паспорте. Возраст, имя, национальность... Напротив каждой графы красовался комок земли. Клей, авторучку и бумагу конфисковали при обыске, зато в дело пошла пачка бумажных салфеток, завалявшаяся в подкладе пальто...
Первый и последний развороты паспорта изображают открытый космос. Печать выложена из крошек табака. Подписи составлены из перекрученных в жгутики бумажных полос. Страницы связаны нитками, надерганными из брюк.
Передав через адвоката паспорт судье, я заявил примерно следующее. Перед вами археологический свиток, свидетельствующий об исчезающей, а может быть, уже исчезнувшей цивилизации. Выполненный, за неимением других средств, из отходов этой самой цивилизации, а проще говоря, из мусора, документ сей все же обладает некоторыми чертами своего прототипа, паспорта.
Судья побагровел и с треском захлопнул мое досье. Сдержанные апплодисменты публики. Из первых рядов выскакивает шустрый мужчина в тирольской шляпе, это президент русских артистов Вадим Нечаев. Подбежав к судейскому столу, он заявляет: «Публика желает ознакомиться»... Не дожидаясь ответа, Нечаев хватает со стола паспорт, с хореографической ловкостью минует остолбеневших блюстителей порядка и оказывается в двух шагах от меня, рядом со стеклянным барьером, ограждающим скамью подсудимых. Он ловко перебрасывает через барьер скомканную стофранковую купюру и кричит по-русски: «Это тебе на табачок!». Я едва успеваю подобрать эти деньги, как меня подхватывают за локти и грубо выпроваживают в зал ожидания.
...Наконец, объявляют результаты слушания. Мухаммед освобожден. Нас же с Ланди сковывают наручниками, усаживают в легковую машину и увозят в Нантер. К обеду мы не успеваем, поэтому приходится довольствоваться остывшим кускусом, водой и хлебом. Отодвинув пластиковую тарелку и кое-как расчистив стол, я собираю обрывки пищевых упаковок и приступаю к изготовлению следующего паспорта. Нужно торопиться, потому что назавтра назначено повторное слушание дела во Дворце Апелляций.
09.06.1997. Наутро приехали трое в штатском и отконвоировали нас со вчерашним подельником Ланди в здание городского Трибунала. Я захватил с собой свежеизготовленный паспорт гражданина Вселенной.
Судья задерживается на полчаса и все это время адвокат (Элен Липиетц) разъясняет мне ситуацию. Только что обнародовали результаты выборов. К власти пришли социалисты, но правых еще не сместили из их кабинетов. В Париже повсеместно организуются облавы на иностранцев, ужесточается паспортный режим. Это, якобы, последний взмах метлы перед «оттепелью». «Вот почему Ваш арест имеет политическую окраску», – комментирует адвокат.
Наконец, суд. Решение о депортации оставляют в силе. А Ланди, как оказалось, прождал все это время напрасно: его судить не стали. Нас погружают в фургон и увозят в Нантер.
Ужин в тюрьме. При раздаче пищи одному египтянину не достается порции. Он нервничает, кричит и швыряет на пол пластиковую упаковку с салатом. Я отдаю ему свою порцию, а арабы делятся со мной. Обиженный успокаивается, собирает с пола помидоры. Кстати, кусочек помидора застревает и в моей рукописи между строчек. Ну что ж, пусть так и останется! Ведь это же вещество описываемых событий...
В программе новостей по телевизору показали пешую колонну нелегалов. Это так называемая ассоциация Святого Бернара, возникшая в прошлом году, когда активисты-правозащитники забаррикадировались в одноименной церкви вместе с двумя сотнями африканцев, подлежащих высылке. Полицейские, не взирая на протесты церковных властей и заступничество крупнейшего гуманиста аббата Пьера, взломали-таки церковные ворота, арестовали всех беженцев, а кое-кого и депортировали. И вот сегодня, пройдя путь более чем в пятьсот километров, демонстранты добилисаь аудиенции у премьер-министра Лионеля Жоспена. «С сегодняшнего дня, – резюмировал диктор, – вступает в действие указ об отмене депортаций».
В камере – свист, оживление, апплодисменты.
После головокружения от успехов, от которого предостерегал своих соратников Ленин, наступает момент трезвости. Дело в том, что жернова государственной мельницы продолжают свой страшный помол как ни в чем не бывало; будучи однажды задействован, депортационный механизм может быть остановлен в одночасье. Напротив, его маховики напоследок начинают вращаться с бешеной скоростью. Одного за другим моих сокамерников вызывают новоприбывшие экспедиторы в форме и в штатском. Зачитываются списки. «Габи, Ланди, Брауди – на выход!»
– Куда нас везут? – интересуется у охранника пожилой румын.
– В США, – издевательски отвечает экспедитор. (сон)
В ночь накануне освобождения мне приснился сон. На лесокомбинате. Сновидец видит, как ствол дерева постепенно освобождается от сучков, коры и наростов. Потом резцы углубляются в древесину, словно бы разворачивая этот аккуратный цилиндрический обрубок по линии годовых колец. Стальные ножи молотят по дереву с кактм-то животным рвением, выколачивая тягучий эфирный аромат, запах свежих опилок. Чуть поодаль высится рыхлая груда оберточной бумаги, результат целого цикла трансформаций. А на стендах в помещении склада сновидец обнаруживает образцы готовой продукции: тетради, книги, лыжные палки и – почти неприметные на первый взгляд – обложки для паспортов и комсомольских билетов.