(Алик Гинзбург) Поэтические чтения мы организовывали постоянно, с периодичностью раз в два-три месяца. В «Русскую Мысль» заметки о чтениях отправляла Катя Каврайская, она подписывала их псевдонимом Иван Рублев. Как-то раз въедливый Алик Гинзбург начинает придираться к Кате. «Вы мне автора гоните сюда, автора! Где автор этих заметок?» – «Ну... Он уже пожилой человек, с больными ногами, вот и сидит себе безвылазно в Бургундии « – выкручивается Катя. Лицо Гинзбурга, затянутое по периметру седой шкиперской бородкой – этакий венчик человекообразной ромашки – заметно оживляется. – «Судя по вашим рассказам, ему лет этак шестьдесят-шестьдесят пять, то есть он мой ровесник. Тащите его сюда, я хотел бы с ним побеседовать» . Катя пообещала, что поговорит с автором, а в результате Иван Рублев исчез с горизанта года на полтора. Впоследствие мы хотели реанимировать сей псевдоним, чтобы подписать рецензию на сборник «Вехи вех» («Vivrism» Париж – «Борей» С-Пб., 1999) изданный актёром Владимиром Котляровым («Толстым»), но в какой-то момент внутренняя потребность полемизировать с Толстым отпала.
(Толстый...) Его имидж бесстыжего эксгибициониста и анархиста-бесссеребренника, призывающего к деноминации денежных знаков, уступил место образу обездвиженного «пожилого человека с больными ногами « не придуманного Катей, а реального. Котляров побывал вместе с православным писателем Павле Раком на Афоне, где атмосфера благотворна и душеспасительна. И думается, что душа его потянулась к очищению, даже несмотря на отягощенность лицедейством, на то, что поначалу он представился монахам ернически, как скромный издатель газеты «Вечерний звон» забыв упомянуть, что газета сия была сплошь пронизана сквернословием, матерщиной.
Незаконченная рецензия Ивана Рублева начиналась так: «Уже при первом, беглом знакомстве с детищем нашего парижского «нововеховца» становится ясно, что его не оставляет честолюбивое стремление прозвучать в модном контексте «конца века» . При этом известная тавтологичность, «заезженность» пролематики, которая, вкупе со списком авторов (Секацкий, Скидан, Погребняк, Крусанов...) была выхвачена то ли из метропольного журнала «НЛО» то ли из окружения Т. Горичевой, не позволяет говорить о «Вехах» как о явлении самобытном. Не из первых рук принято, и не своими руками сверстано, к сожалению. Вот если бы Толстый взялся за ремикс-издание сборника «Из-под глыб» тогда, может быть, его медную апокалиптическую трубу услышали бы и заспанные пассажира поездов, проходящих по станции «Balard» рядом с которой живет наш издатель, и русские люмпен-интеллигенты четвертой волны...»
(Генрих Сапгир и Эрик Булатов) Помнится, первые чтения наши проводились на квартире Леонида Бредихина, на улице Вилье де Лиль Адана. Среди участников были Генрих Сапгир и Эрик Булатов. Вероятно, Булатову – чиновному художнику из круга ставленников Дины Верни (т.е., не самоизбраннику!), наш провокационный девиз «уничтожения русской речи» не понравился, и больше он к нам не ходил. А Сапгир как-то проникся идеей и даже написал целую серию каллиграфических закорючек – специально для журнала «Стетоскоп».
(Татьяна Горичева) В последующие годы мы довольно регулярно собирались на квартире у известной православной просветительницы Татьяны Горичевой, на улице Шапон, рядом с Центром Помпиду. Там была удивительная атмосфера петербургского культурного андеграунда, напоминающая конец семидесятых годов, когда пожилые хиппи, утратив интерес к Ричарду Баху, Герману Гессе и Карлосу Кастанеде, разделились на кришнаитов и западников. Эзотерики, перетрудив неокрепшие крылья, заимствованные у астральных полковников Аверьянова и Квашуры, приземлились на жерди надзорных палат и затихли до лучших времен. Из публичных библиотек уже успели растащить Кафку, Кобо Абэ и второй том «Философии Древнего Востока» с Чжуань-Цзы и «Дхаммападами».
(«Легенды и мифы позднего Петербурга») Уныло пробивался сквозь толщу помех радиоголос Бориса Парамонова, чьи намеки на литературоцентричность российской души казались справедливыми именно в силу их далековатости, внеположенности происходящему. На этом фоне «независимые» литераторы и вовсе превратились в персонажей Ионеско, гуськом путешествующих по замкнутой траектории (музей Достоевского – кофейня Сайгон – котельная Адмиралтейства – редакция «Обводного канала» на улице Росси – клуб 81 на Литейном) и произносящих одни и те же слова от случая к случаю. Бахтин был в зените – по частоте коннотаций и устных ссылок. Культурно-историческая перспектива Запада целиком замещалась на мистический смысл рас-стояния, на идеальное значение дистанции с ее способностью участвовать в мифотворчестве и преосуществлять вещи. Так, Сартр и Хайдеггер, вычитанные между строк какого-нибудь дрянного критического опуса, сейчас же, и безо всякой примерки, запускались в общение (в обращение!) – как готовое платье.
Петербург с невероятной скоростью усваивал все, что касалось великих аутсайдеров и пессимистов.
ПЕНИЕ: НОВЕЛЛА МАТВЕЕВА (Париж)
Помню концерт Новеллы Матвеевой в клубе «Симпозион», году этак в 2000-ом. Полтора часа она чинно восседала перед публикой с лицом фарфоровой куклы и бренчала на трех аккордах, аккомпанируя «сугубо личным» (и неприличным по сути!) текстам, в роде: «Сделай мне хорошо, мой родной, Сделай мне еще лучше, чем прежде, Я вся горю, я вся горю В необъяснимой надежде». Как говорится, no comment.
ЧТЕНИЯ: НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ (Париж, 30.05.2006)
Недавно были в паломничестве, в одном полузаброшенном скиту. Встретили группу паломников, приехавшую на автобусе, среди них – пожилая поэтесса Наталья Горбаневская. Оля пригласила ее в гости к себе (скит недалеко от Мелуна), и Наталья предложила за чаем: «Хотите, я почитаю вам свои новые стихи?». У меня, надо признаться, совершенно особенное восприятие процесса чтения стихов, очень субъективное... замешанное на гротеске. Горбаневская, значит, читает, а мне чудится, что она прихлебывает пиво из большого бокала, типа «формидабль». Строчка – глоточек, строчка – глоточек... Частые, меленькие глотки. Сосредоточенно и быстро поглощается пиво (в действительности не бывает такого), в конце концов – как утка клювом, быстро-быстро: плюх-плюх-плюх! В один момент поперхнулась, среди высокого лексикона попалось нелепое сочетание «я схавала», но быстро проглотила и это, и опять пошло как по-писанному: «дадаизмы да измы... налоги на слоги». А когда закончила, шум в голове остался у слушателей, как будто это они ударили по пиву, а не Н.Г. ...
НАЧАЛО...автобиографическое эссе EDITIONS StetopAris2007