Был жаркий день лета, не помню год и месяц, но я ещё совсем мал для осознания очередного урока жизни.

Я всё ещё продолжал хлестать палкой уже измученный и изрядно поредевший в кроне абрикос. Хотелось всё-таки достать самый спелый и самый крупный плод. Руслан, уже перестал мне помогать. Он бросил свою палку и теперь суетился, собирая отнятые нами у дерева плоды в одну кучу рядом с кирпичами, заранее приготовленными, для расколки косточек. Вскоре присоединился к нему и я, решив одолеть выцеленный плод позднее. Абрикос рос напротив моего двора и был удивительного сорта – плоды были куда крупнее окрест за десять кварталов любой стороны от нашей улицы. А уж кому, если не мне это знать, рассекавшему на своём подростковом (тогда ещё великоватом) велосипеде "Тиса" во время летних каникул, обширнейшую (под детским меркам), не менее зелёную и не менее чистую воздухом территорию, непромышленной части города.
Помню, как я гордился им: он был всегда старше и всегда моложе всех велосипедов моих знакомых - многочисленные взгляды удивления и недоумевания о возрасте моего "боевого" коня, так же придавали уверенности и гордости за своего железного друга. Ему будет лет за восемь, когда плечики его педалей станут малы, руль слишком низок, а скорость сравнима с быстрым шагом пони, но он всё так же будет красив, молод, горяч, способный выбивать пыль из под буксующего с места колеса, движимого уверенной ногой, легко давящей на педаль без единого скрипа. Лишь гордая печать, выдавленная на задней вилке о дате производства, будет выдавать его почтенный возраст.
Я бережно его хранил зимой под бдительным неусыпным руководством отца. Не занимался украшательствами его рамы. Никогда не ездил в магазин за хлебом (в отличие от остальных) в дождь. Никогда не давал его в долг - считал это преступлением, потому что не знал в знакомстве лиц, на которых можно было бы положиться и доверить единственного "железного друга", хоть и летного, но дорого мне.
Он был терпелив, стоя прислонённым к дереву, в тот момент, когда я жадно поедая сладкие ягоды тутовника, сидел на ветке часами и покидал дерево с почерневшими губами и пальцами. Был невозмутим, когда на горе со мной он глазом световозвращателя на руле высматривал, под синеюще-растворившейся мглой от палящего полуденного солнца, над гладью словно зеленевшего вдаль от распластавшихся водорослей-деревьев, цвета бурого города-залива, маленькую разноцветную, будто смешанный мазок ярких красок на палитре художника, полоску, то и дело напоминавшую паро'м, который, застряв на мели, так и не перевёз бесчисленных цветов, для чудесного сада, который цвёл где-то там за глиняными горами, огибавшими горизонтом дальний берег. Этой полоской являлся тот самый цветочный пешеходный мост, по которому, будучи совсем маленьким, я боялся проходить близко к перилам; там, далеко внизу текла жёлтая от ила горная Сунжа. Поток её был настолько быстр, что у меня начинала кружиться голова, и я боялся свалиться с моста, поэтому всегда шёл по центру, держась за руку сестры, рядом с фиалками, астрами и гиацинтами, и затем мимо фонтана, сквера, к Нефтяному Институту. Боже! в это время, когда я на горе любовался пейзажем зелёного города, ничто не предвещало скорую гибель этого чудеснейшего моста, разрушения бесчисленных фонтанов, стоявших на каждом шагу оазисами скверов; ничто не могло изменить до неузнаваемости эту иссиня кислородную мглу над городом в зловеще бурый смог от горящих заводов, что находились (пока ещё) в безопасной близости от зелёного рая - зелёного летом, и так красивого осенью. Так же тогда ничто не предвещало вынужденной разлуки навсегда с моим летним железным другом-конём.
Но сейчас мне предстояло испытание.

Мякоть абрикосов была жестковатой, хотя это было и не важно. Нашей целью были ядрышки косточек и, наконец, мы принялись за них, покончив с кучкой из плодов. Косточки были твёрже, чем обычно, и камнем, кое-как приспособленным к такой работе, было сложно раскалывать, не раскрошив крошку во внутрь, а сочную и мягкую плоть ядрышек не очень то приятно есть вместе со скорлупой. После очередной испорченной косточки, я сбегал за двумя молотками, чтобы было удобно раскалывать по ребру, придерживая пальцами словно гвоздь. Возвращаясь, я увидел соседа, проходившего мимо Руслана, Дядю Алика - как мне малому было принято обращаться к нему.
- Добрый день, - скороговоркой выпалил я, пробегая мимо.
- Здравствуй, - приветливо сказал он в ответ.
- Зачем ты здороваешься с ним, он же русский, - взяв молоток, прошептал Руслан, ошарашив меня.
- Потому что, надо приветствовать взрослых, - невозмутимым видом, нашёлся я с ответом, и принялся с ним раскалывать косточки. Теперь они поддавались легче… Ядра были чище, без крошки скорлупы.
Но то, что творилось со мной в этот момент, было сложно описать. Всё было по-детски, но всё же тяжело: внутри, где-то очень глубоко, что-то рушилось и оседало оскоминой, в голове мешалась каша из воспоминаний и ужасных моментов. Мне вспомнились художественные и документальные военные фильмы, газетные и журнальные статьи о правде и ужасе Второй Мировой (ужас, сколько мне тогда было? – шесть? – семь?)… где-то внутри, меня начинало трясти. Было даже несколько страшно – я не знал, как надо было поступить в этом случае, в душе чувствовалась какая-то кислующая слабина. Но я был ребёнком, и всё так же невозмутимо продолжал раскалывать косточки, а он соседским мальчишкой (старше меня на полтора года), с которым мы довольно часто играли вместе.
Теперь мы молчали – это как-то меня успокаивало, потому что я мог собраться с мыслями. Ядрышки косточек были сочными и в тоже время немного горчили. За процессом я несколько успокоился и в какой-то момент пришёл к не по-детски взрослой мысли: ведь он не виноват, это не его мнение, это мнение всего лишь его родителей. Он не виноват в таких речах, ведь он такой же, как и я РЕБЁНОК. Мне хотелось тогда в это верить... и я был ребёнком… и я в это поверил…
Вечером я вернулся домой к своей семье, где под титаническим началом толерантности, ведшем с самого основания рода, приветствуется терпимость и уважение. И это священное наставление не давало расколоться моему внутреннему миру, как раскалывались эти абрикосовые косточки, под словно шмякающимися ударами молотков-слов соседского мальчишки.