«Саргассово море»

«Человек идиот»: - говорю себе сам. Но поведение реальности непредсказуемо. Она может кружить вокруг тебя, быть в зоне недосягаемости длительное время, подбираться ближе, чем можно себе представить, а незримый внутри изредка заставляет тебя инстинктивно выставлять навстречу ей раскрытые ладони, словно отвергая неизбежное. Но, когда раскроются челюсти, безоружная кисть может быть отхвачена, словно возвращена назад, в песчаные холсты, где время стирает в пыль воздушные акварели задолго смешанные тобой. И не придётся зализывать раны. И никто не узнает, какого у тебя была цвета кровь. Иешуа; Далай-Лама; Будда; пирамиды Шумеров; изображения в пустыне Наска; поверхностные знания о поведении электрона, знающего, где щель в препятствии, и, летящего именно в неё – бесконечность проносится в глазах, разрывая невидимой сетью, чтобы растворить в пыль, на бесконечное число знаков, которое больше, чем в числе пи после запятой… и никто не узнает… Кануло в лету, растворилось в газопылевом облаке. Надежды на постижение нежности и тепла сгнили. Ошибка реальности. У природы ошибок нет. Если система имеет неверное решение, значит тупик не та цель, куда может течь движущая сила. Жуткое ощущение. Страх сжимает изнутри. Сидишь, уткнувшись носом в колени, словно бесцельная песчинка, спрятавшаяся в коралловом рифе, так беззаботно приютившем тебя. И парадокс в том, что страшно от того, когда видишь вокруг множество подобных тебе, облачённых в ячейки, являющиеся основной структурой, какого-то иного, гигантского образования. И всякий раз нелепые вздрагивания, сопровождаемые пробуждением, заставляют части тела прорывать мембрану, но оказываются во вне лишь на мгновения, и вязкая, текучая, испорченная  примесями обязательств, социальная лимфа затягивает обратно в кокон, навязанный эволюцией собственных действий, ложно принимаемой за родную; бытие заставляет погрузиться вновь в сон, где для тебя нет целей, а есть единственная система индульгирования, в совершенстве которой не приходится сомневаться. Одна маска подменяет другую. И нет скрижалей, где можно было бы написать себя. Витрувианский человек так и остаётся заключён в две системы, мало отличающиеся друг от друга, в виду того, что они симметричны. Можно обмануть мозговую активность, привлекая к помощи психотомиметики – и не имеет значения их происхождение, - ДНК останется двоичной. И считываемый код так и останется недостаточным биологической машине для того, чтобы разорвать кольцо, сдавливающее горло, при всякой попытке вырваться. Но если суть ясна - и леденящий холод по спине, и дрожь дыхания горячим бризом меж ног, заставляют выпрямляться и искать, задувать свечи, и, зажигать единственный фитиль, словно невидимого, маячка, в надежде что тонкий луч не сгинет в искривлённом пространстве, где нет места Наутилусу, Летучим голландцем ищущего так же как и ты, своё место в «залунных» реалиях – и видна орбита, почему же ты должен ждать, когда центробежная сила сама выбросит тебя из системы?  Одряхлевший, с изодранными облаками, бывший некогда частью конвективного механизма, и сейчас подчиняющийся иным ветрам, где, возможно, нет ложных циклонов, Летучий голландец летит к берегам в безбрежной пустыне. 

«Океан тишины»

Дельфин часто взбирается на камни, чтобы любоваться закатами. Море огромное снизу, и море, куда выглядывают камни, гигантским частоколом встаёт преградой в движении к солнцу. Улыбка на лице, и частые хлопанья плавниками, в знак прощания с закатной звездой, всякий раз производятся с надеждой, что это последняя из увиденных картин. Облака, рисуя причудливые формы, словно расстилают постель мира. Бесконечная история должна иметь завершение. Родные воды с радостью принимают обратно в океан одиночества. И не важно, что в торбе больше нет жемчужин. Мысли инстинктивно процеживают родную атмосферу, чтобы находить в плавниках и футболить хвостом неясные желания, исходящие из сердца - оно спокойное, как никогда. Оно спокойное, как никогда. И это ощущение гильотиной отсекает пальцы, рождая новые жемчужины. Мне щупальца не нужны. И нет желания вновь подниматься на поверхность, чтобы глотнуть новую порцию сновидений. Мысль о Наутилусе виденном над материком водорослей и летящем к солнцу, унося за собою облака, не даёт покоя. Где-то там, в глубине должен быть тот зовущий свет мерцающей слезы. О Небесная гладь, как жаль, что нельзя загадать желание при виде света невидимого маячка, но как же заманчиво наблюдать за плывущим отражением звёзд, и за искажённым взглядом луны, улыбающейся, словно за поверхностью сна, когда ты погружаешься в бездну. И теперь неважно, что неизведанное раздавит. В мечтах играет тихо музыка. Музыка тепла. И мне,.. просто, как никогда хочется этого тепла. Как никогда. Как никогда…