Не зная сам, что я тут делаю, я стоял в приемной госпиталя Живых Вод.
- Так кто, Вы говорите, ему? – ассистентка, или как их здесь называют, смотрела на меня из-за стойки с повышенным интересом.
Я нервно пошевелил рукой в кармане, обхватывая пальцами сигареты – нет курить здесь нельзя.
- Родственник. Приехал из страны специально его увидеть. Наши семьи на Востоке жили вместе какое-то время.
Звучало несколько коряво, но она видит, что я тоже иностранец, может пройдет.
Тонкие пальцы без маникюра пробежались по клавиатуре. Принтер выдал одноразовый пропуск.
Посещение больниц и, тем более, психиатрических всегда нагоняло на меня тоску. Я шел по однотонному корридору, смотря в затылок санитара, и думал, что попавший сюда мало чем отличается от мертвеца. Блок Т – самые безнадежные случаи. Минимальные отличия от тюрьмы, судя по внутреннему убранству и системе охраны.

Комната для свиданий – пластиковый стол, точнее пластиковый куб с кнопкой с краю, и два пластиковых кресла и... больше ничего.
Ожидание в этом «карцере» не самым лучшим образом действовало на мои нервы.
Двери, открылась – слава всем богам – он вошел. Исхудалое лицо мальчишки, синяки на подбородке и шее – хм... Да-да, руки в длинных рукавах, за спиной.
- Ваш родственник с Востока – сказал ему санитар, наклоняясь и медленно произнося слова, как будто разговаривал с пятилетним врожденным дебилом.
Парень не отреагировал.
- Вы его узнаете? – настаивал санитар.
- Нет – его голос оказался слабым и неувернным под стать телу, сдавленный, словно он пробивался сквозь пять сантиметров ваты. Меня прошибло потом. Санитар, поколебался секунду, потом сказал, обращаясь ко мне: «Это у него бывает. Не узнает даже своего врача, который лечит его четыре последних года.»
Я медленно выдохнул, изобразил скорбь и кивнул.
- Нажмите кнопку на столе, когда закончите. Или нажмите два раза если будут проблемы, - он повернулся, здоровый детина, и вышел. Дверь щелкнула электронным замком.
Парень смотрел на меня не мигая. Пристально. Мне стало не по себе.
Я открыл рот, но он успел раньше:
- Франсуа, - это было имя бомжа, встреченного мной тогда на остановке. Я кивнул.
Он продолжил меня изучать. Мне уже начало казаться, что на самом деле он ничего не говорил, и мне показалось. Он напоминал изваяние – тонкие черты лица, бледная кожа, черные волосы, лежавшие в беспорядке, но каким-то странным образом составлявшие некую художественную схему.
Я все же решил поздороваться, и вновь, его слабый голос помешал моей попытке заговорить: «Вы любите гонки?».
Дикий вопрос. Меньше всего я ожидал чего-нибудь такого. Я еще отметил странный, слегка гортанный акцент его французского. Однако, с сумашедшими полагается играть в их игру, потому я открыл рот, чтобы ответить утвердительно.
Меня уже почти не удивило, что он вновь заговорил на долю секунды раньше, чем я успел выдохнуть первые звуки:
- Я тоже, - он улыбнулся. Это была странная улыбка – улыбка тонких бледных губ под черными плачущими глазами. Впрочем, она тут же исчезла, - мне иногда разрешают играть на компьютере. Когда я себя хорошо веду, - я готов был поклясться, что в его глазах мелькнула усмешка.
Я улыбнулся, но он вдруг повысил тон: «Вовсе нет!». Пока я размышлял над смыслом этой фразы, он вновь уставился на меня.
- Он забрали мой разум, а я забрал часть его разума, - и раньше, чем я успел спросить «Кто?», он ответил:
- Квохтан. Да-да. И вовсе не такой шарообразный он был. Несколько вытянутый. Если бы они были совсем шарообразными, они бы не смогли сжимать пространство внутри своих камер.
- Им это нужно, чтобы путешествовать во Вселенной, добавил он и, Черт возьми! – я вновь получил ответ на свой вопрос до того, как успел его задать и, пожалуй, даже сформулировать в голове.
- Хотите я поставлю Вам музыку?
Я кивнул, больше не пытаясь ответить словами и, памятуя о том, что, согласно классическим теориям психиатрии, перечить душевнобольным в их заблуждениях и делириуме не рекоммендуется.
Он тоже кивнул, снова улыбнулся своей плачущей улыбкой и продолжил – я поначалу сделаю тихонечко, чтобы Вы привыкли. Мадонна подойдет?
Я снова кивнул и, кажется, начинал понимать, что имел в виду старик Франсуа, когда на мой вопрос о том, каким образом и в какой манере следует общаться с Власом, только ухмыльнулся под седыми усами. По крайней мере, вопросы мне задавать пока не удается. Мои размышления были бесцеремонно прерваны следующей репликой:
- Я и так не хотел жить. Мне было все равно. Я думаю, потому он и проиграл, он замолчал. Вновь вперил в меня свой взгляд. Я ждал, больше не делая попыток заговорить. Он кивнул и продолжил развивать идею.

- Мне было все равно жить или умирать. Жизнь не имела смысла. Странным образом она его приобрела как только я ее потерял. Я делал свою работу. Я получал деньги. Я тратил их, чтобы поддерживать в себе бессмысленную жизнь. Жизнь была бессмысленна для меня с пятнадцати лет. Я как-то сразу это понял и тем отличался от своих сверстников. Потому держался особняком и прожил жизнь без друзей, интересов и любви.

В тот день я возвращался из магазина. Я думал о том, как я войду домой, поем и вскрою себе вены. Зачем есть? – Последнее удовольствие от жизни. Я шел и не видел ничего перед собой. Не видел ни полицейского, который меня поджидал, не чувствовал головной боли. То есть я регистрировал все эти раздражители, но до сознания они доходили.
Все же, когда я увидел Квохтана зависшего прямо передо мной, я остановился. Кстати, пишется Q-U-O-H-T-A-N. По крайней, мере я так это перевел на человеческий язык, - он улыбнулся той же улыбкой театральной маски, видя мое удивленное лицо. Я снова получил ответ на невысказанный вопрос.

- Цвет его игл на самом деле меняется в зависимости от настроения. Чем розовее – тем более Квохтан разозлен или голоден, - его улыбка вдруг показалась мне раздраженной:
- Нет, они не питаются плотью своих жертв. Они же не земляне. Они поглощают то, что можно назвать волнами живого или волнами разума. Это - слабое поле, окружающее все живое, с высокой концентрацией в мозгу. Чем выше уровень сознания, тем больше концентрация.
Для Квохтана – это как топливо. Они его накапливают и хранят во внутренних резервуарах, как человек «хранит» электричество в аккумуляторных батареях или конденсаторах.
- Не перебивайте, - спокойное замечание слабым голосом предупредило мою невольную попытку выразить скептицизм. Мне сегодня, видимо, не судьба открыть рот.
- Потом они его расходуют на то, чтобы поддерживать процессы жизнедеятельности и перемещаться, сжимая пространство, как некоторые животные перемещаются, выпуская реактивную струю воды.
О такой форме энергии человеческая техногенная цивилизация не имеет еще понятия. Несмотря на то, что человеческий мозг ежедневно сжигает ее в значительных количествах. Нет, я не могу это объяснить. Я не ученый. Скажу, что, пожалуй, это нечто сродни электромагнитному излучению. Оно есть, хоть его никто никогда не видел. Верующие могут назвать это душой, хоть эта энергия существует только в живом и исчезает со смертью.
Нет-нет. Квохтаны не способны питаться электроэнергией. Это было бы все равно, что для человека питаться деревом. Слишком грубая пища, - он остановился и в который раз направил на меня свой немигающий взгляд. Я начинал к этому привыкать. Как и к тому, что все мои вопросы получали ответы быстрее, чем я мог их задать. Все это было довольно необычно, но я решил анализировать потом, а слушать сейчас.
Возникшая пауза позволила мне немного отвлечься и прислушаться к доносящимся невесть откуда звукам знакомой мелодии. Музыка играла уже минуту или две, плавно нарастая. Не думал, что в сумасшедших домах дают такое слушать больным. Я знал, что классическая музыка, согласно теориям некоторых психиатров-экспериментаторов благотворно влияет на состояние больных шизофренией, но чтобы в таких заведениях слушали танцевальную электронику Мадонну... ЧТОООООО? Меня охватила легкая паника, я бросил взгляд на парня. Он... спокойно улыбался. И его глаза почти не плакали. Ставшая громкой музыка словно лилась из стен. Я приподнялся. Нервными движениями заглянул под стул, под его стул, осмотрел стол и стены, потолок.
- Не нужно волноваться, - он кивнул, указывая мне на стул, на который я немедля опустился, вытерев пот со лба. Как музыка? Не слишком громко? – я мотнул головой, - вот и славно, продолжил Влас спокойным тоном, голос его уже не казался слабым, - вы не сумасшедший. Сумасшедший здесь – я, помните? – я кивнул; что мне еще оставалось делать.
- Если не нравится мелодия, можно сменить, - Влас перестал улыбаться, только в черных зрачках его светился еще какой-то огонек. Он вздохнул: мне нравится эта песня – она была популярна в том году. Не стану испытывать терпение – то, что Вы слышите не исходит извне. Музыка звучит в Вашем мозгу. А я ее туда проецирую. Да-да. Со всей оранжировкой и голосом певицы. Я ее считываю из своего мозга такой, какой я ее записал. Мы все запоминаем. И не умеем забывать, если только не захламляем память намеренно. Большинство из нас с нормальным мозгом. Просто люди не знают как правильно вспоминать. Я раньше тоже не умел. Научился, когда стал сумасшедшим. Аутисты тоже так умеют. Аутисты на самом деле отличаются от других людей тем, что их волны разума замкнуты, а не рассеиваются. Потому они отлично считывают, но плохо устанавливают контакт. Обычный человек работает по принципу «запрос» - «отклик». Поле аутиста все время принимает отклик, и никогда не шлет запрос. И они все время «пишут». И умеют отлично воспроизводить записанное.

Я слушал эти странные объяснения, и меня, тем временем, перестало трясти, но я отчаянно мечтал о сигарете.

- Если хотите, я вам дам пару затяжек, - я так и не понял читал ли он мысли или реакции, как хороший игрок в покер. Я могу проецировать никотоиновое удовлетворение тоже. Обманутый мозг выпустит те же химикалии, которые он выпускает в ответ на присутствие никотина в крови, - допамин, ацетилхолин, эпинефрин и прочее. Я когда-то учил химию в институте, - грустные глаза вновь блестнули и погасли.

Кажется я продемонстрировал согласие, так как привычная волна удовлетворения заполнила сознание. Еще. Еще.

- Хватит, курение вредит здоровью, - Влас не улыбался. Все-таки он чертов псих, даже если он и чертов гений.

- Квохтан не имеет целью убивать. Он просто потребляет поле разума. В некотором смысле Квохтан – просто животное. Он разумен в такой мере, в какой в нем накоплена энергия разума. Эта разумность не сознательная. В очень грубом приближении Квохтан – некая живая машина, жгущая интеллект вместо бензина. При этом, как существо, Квохтан работает на совсем иных принципах, нежели все известное человеку. Я это видел и был внутри, но не смогу объяснить. Я мог бы это показать, но увидеть это – значит умереть, стать таким как я.
Квохтаны пришли в тот день, привлеченные обилием пищи для себя. Прилетели на запах. И начали пить. Сразу же. Их камеры заработали как насосы. Люди стали терять голову в буквальном смысле, и умирать.
Квохтаны могут пить из животных и даже растений, но человеческий мозг содержит поле живого в гораздо большей концентрации. Люди оказались деликатесом.
Удовлетворив первый голод, Квохтан перешел к тому, что можно назвать разведкой. Для этого он взял меня, - сила голоса Власа упала почти до нуля. Его лицо исказилось, выражения сменяли одно другое, как изображения в дешевом видеоклипе. Я потянулся к кнопке.

- Я в порядке, - он глотнул воздух и сморгнул слезы.
Квохтанам нужно было убедиться в том, что люди не представляют никакой опасности и, что можно беспрепятственно выпить целую планету. Так же, как они ранее опустошили несколько цивилизаций в отдаленных частях Вселенной, цивилизаций, порой неописумой красоты и величия.
Как он мог это сделать? Я уже сказал, что Квохтан – некое подобие животного. У животных тоже есть память. В его памяти было записано все, что он «видел», точнее «выпил» за весь период своего существования. Я не знаю сколько им лет. И применимо ли к Квохтану понятие «возраст». Они слишком отличны от того мира к которому привычно наше сознание.

Он просто втянул мое сознание в свою «реакционную» камеру. Да-да, я объясняю. В отличие от земных живых существ, деление Квохтана на «органы» или камеры - логическое. Физически Квохтан почти однороден – заполнен одной и той же тканью с почти незаметными отличиями. Суть в их использовании.
Франсуа мне сказал позднее, что я провисел возле «носа» Квохтана меньше минуты. Однако для меня прошло несколько лет.
- Я тоже бы подумал о сжатии времени и прочем обслюнявленном фантастами бреде. Неверно. На самом деле в «реакционной» камере скорость моего мышления увеличилась в тысячи раз, сознание расширилось до размеров галактики. Я стал богом. Но богом в плену. Я мог мыслить только о том, что подсовывал мне Квохтан. А он подсовывал самые разнообразные сюжеты и тестировал мою реакцию. Сюжеты извлекались из «памяти» Квохтана и из моей собственной. Высасывались с такой силой, что я помнил всю свою жизнь до мельчайших подробностей, помнил людей, интерьеры, все вещи, которые лежали в комнатах, в которые я когда-то заходил. Я помнил всю свою жизнь одновременно. Это был не поток воспоминаний, это было бесконечное безразмерное полотно прошлого. И я мог охватить его «взглядом» враз. Я думаю, именно такое высасывание памяти «разбудило» во мне механизмы считывания, так что теперь я способен помнить все и видеть память так же четко как настоящее.

Квохтан предоставил ресурсы для подобной акселерации мышления. Ему нужно было видеть, как реагирует человеческое существо на различные раздражители, на что оно способно, насколько устойчиво, насколько опасно. Квохтан изучал меня, и, через меня, изучал всю человеческую расу и всю ее цивилизацию.

Считав мою память, Квохтан стал перемешивать ее, создавать новые комбинации событий и мест. Я видел несуществующие города, несуществующих людей, учавствовал в событиях, которые никогда не происходили. В реальные воспоминания стали вкрапляться эпизоды из фильмов. Я стал участником реальности, которая была реальной только в сюжетных линиях этих фильмов или когда-либо прочитанных мною книг.

И это был еще не конец, Квохтан дал мне доступ к своему хранилишу информации – той, что была собрана Квохтанами за тысячелетия путешествий во Вселеленной.

Я трепетал и неистовствовал, но не мог вырваться несмотря на всю свою мощь, приобретенную в результате полученных ресурсов. Это было захватывающе больно, интересно до изнурения, я хотел умереть, но не мог. Я видел битвы существ, о которых невозможно рассказать человеческим языком, я видел планеты с природой, красивее всего что может представить себе человек, и их природа была бы не видна для человеческих органов чувств. Я мог видеть их. Я чувствовал так, как чувствовали существа, которые населяли эти миры. Сейчас я чувствую себя немым и слепым, я неспособен ни видеть, ни чувствовать, ни изъясняться подобным образом. Даже хотя я вижу раза в три больше, чем обычный homo sapiens.
- «Вижу»! - Как беден язык человека, - в голосе Власа звучало неподдельное отчаяние. Он помолчал, глядя прямо мне в глаза. На его лице, еще более бледном чем ранее, выступил пот, но глаза не потеряли ясность, ни грусть. Он моргнул – наверное, в первый раз за всю нашу встречу и продолжил:

- Один из картин всплывает передо мной чаще других: мы висим на краю обрыва волн высокой плотности. Я слушаю эфир. Она тоже. Мы слышим, как на расстоянии трех бросков догорает наш носитель – зона высокой плотности волн, в которой жили мы и еще полмиллиона трионов. Еще немного и там останется только пропасть. Она касается меня крылом. И я понимаю все.
Человек не может себе представить, что такое любовь двух разумных волновых существ. Не может представить себе подобного ощущения. Когда их колебания накладываются, ритмы выравниваются, канва заполняется рисунком, чтобы дать начало одной, но общей мелодии. Песня длится. Скорбь из-за гибели нашего народа смешивается с чувством сильнейшей связи между нами. Эфир взрывается обломками света. Наша мелодия длится. Я знаю, что потом мы сорвемся вниз с обрыва и, ловя восходящие потоки, заскользим туда - в смерть, чтобы найти свой смысл, реализоваться, пусть мы и знаем что нам не спасти никого. Наша мелодия длится. В ней останется новый ритм, который мог бы стать новым существом, если бы мы остались жить.
И мы срываемся и скользим. Немногие трионы способны покрыть за раз расстояние двух бросков. Мы можем. Вот он спасительный клочок высокой плотности. Зависнуть, сжаться, послушать друг друга и прыгнуть вновь.
Мы ворвались в самое их стадо. Тупые, одномерные теонеи. Клочковатые, однообразные волновые существа. Способные только плодиться и потреблять плотность.
Слушать надо во всю. Повернуться, ударить крылом, прыжок вверх и, пока они сгрудились там, где ты только что был, снести одного-двух и прыгнуть снова.

Квохтаны пришли тогда в самый разгар схватки и выжрали всю жизнь. Из всех. Но запись того существа осталась в «памяти» Квохтана. И он дал мне прожить этим существом-трионом в те секунды, что я просуществовал в его «реакционной» камере.

Влас вздохнул – Вы еще помните, что я сумасшедший? «Еще как», подумал я, не делая, впрочем, видимых попыток ответить. Тишина длилась быть может минуту. И когда его слабый голос ее нарушил, я вздрогнул:

- Я уже говорил, что не хотел жить. Затем, я хотел умереть. После долгих лет, которыми мне были те секунды в «реакционной» камере, я вдруг перестал хотеть чего либо. Мне стало все равно. Я мучился, но в то же время мне было интересно, чем все кончится. Та часть моего сознания, которая выражала апатию, была растворена в общем бурлящем информационном полотне, потому Квохтан его не заметил. Он почувствовал, впрочем, общее замедление обработки и потому подкинул еще ресурсов. Здесь он сделал ошибку. Мне удалось высвободить те ресурсы, которые были отвлечены на осознание апатии и не были увлечены на сто процентов обработкой предлагаемых сюжетов, я смог потихоньку переосознать себя и очень осторожно, рассеянно, подумать о том, как вырваться. Парадоксально, я хотел вырваться, попасть в свое тело чтобы, наконец, убить себя. Без желания. Но сознательно.

Много лет назад у меня было зарегестрировано редкое нарушение сна. Когда со мной случилось в первый раз я был совсем мальчишкой, мать говорила, что видела оранжевый свет в моей комнате в ту ночь. Я до сих пор не знаю, правда ли это. Тем не менее, нарушение заключалось в том, что я просыпался, но не мог выйти из сна в свое тело. Мои глаза оставались закрыты, я не мог пошевелить ни рукой ни ногой. Я чувствовал холод на коже и прикосновение одеяла, но не мог отдать команду телу проснуться. Это было жуткое ощущение, дополняемое впечатлением присутствием чего-то или кого-то в комнате. Иногда обрывки сна вплетались в реальность. Мне часто снилось, что я хожу по темной квартире и никак не могу зажечь свет. Либо выключатели не работают, либо же зажженный свет сразу слабеет и лампочка гаснет.
Однажды, в такой момент, я мысленно сказал тому чему-то, что находилось в комнате: «А вот черта с два! Мне не страшно. Даже если ты и можешь делать с моим телом, что хочешь, я тебя не боюсь». Ярость помогла тогда мне вырваться и я научился пробиваться силой и отдавать команды своему телу проснуться.
Я стал делать то же самое, находясь сознанием в «реакционной» камере. Я стал пытаться пошевелиться, с телом висящим в воздухе перед «носом» Квохтана.

Дальше все было просто, я почувствовал свое тело, теперь мне нужно было только отобрать чуть больше ресурсов. Это было сделано, но при этом, я стал более сконцентрированным и Квохтан это заметил. Для него вся идея заключалась в том, что я должен был прожить до конца его эксперимента. Именно потому, он без страха наделял меня всей мощью сознания. «Реакционная» камера была защищена и замкнута. Но в отличие от тех ситуаций, когда Квохтан имел дело с существами без физического тела в человеческом понимании, здесь он вынужден был разрешать одностороннюю связь с телом – только извне вовнутрь. Иначе он не мог осуществить чтение и человеческое сознание бы дезинтегрировалось, перешло бы сразу в форму «топлива», если бы тело было мертво.

Мне удалось превратить этот однонаправленный поток в двусторонний. Квохтан попробовал отсечь эту связь полностью, но я уже чувствовал свое тело и просто отобрал больше ресурсов. Только теперь Квохтан принялся очищать «реакционную» камеру, что было уже несколько запоздалым решением. В конце концов, я смог увести свой разум. Однако, он был растворен в огромном информационном поле, я вывел его вместе со значительной частью этого поля, точнее его слепком. Мозг человека никогда не смог бы уместить такой объем поля живого. Квохтан же, откачивая это поле из камеры, в свою очередь, ухватил кусок моего растворенного сознания.

В результате я помню то, что я помню и знаю то, что я знаю, и научился тому, чего никогда не умел. Но моя психика нестабильна, у меня провалы в памяти, и понимание человеческого мира, людей и их действий мне теперь дается с трудом.
Квохтан однозначно был испуган, потому со своими братьями, ушел, оставив за собой ужас, кучу трупов и запечатанную секретностью страницу истории города.

Влас замолчал. Я пришел в себя. Играла какая-то жесткая музыка. Похоже на индастриал-рок. Он улыбнулся: «Сейчас уберу». Музыка прекратилась. Точнее я перестал ее слышать. Слышать ли? Худощавый паренек, скелет с черными глазами наполнил мои мысли смятением. Вот он сидит и пялится прямо на меня. Опять.

- Совет на прощание, - голос стал мягким, но совсем не слабым, - Не говорите ничего. Я буду на связи.

Я встал, нажимая кнопку. Санитар вошел, поднял парня за локти, легко, как игрушечного зайца, и вывел.

По дороге к выходу я подумал, что коридор стал еще мрачнее. Я вдруг заметил, что идущий рядом санитар странно на меня косится. Заметив мой взгляд, он спросил, безразличным тоном:
- Как пообщались? – как странно звучал его голос после голоса Власа.
- Нормально, спасибо
Он остановился. И смотря на меня тяжелым взглядом, выдал:
- Странный Вы человек. Нужно было ехать в такую даль, чтобы просидеть пять минут молча с этим психом. У Вас это..., - он замялся, - в общем это не наследственное в семье?
У меня перехватило дыхание: «Что?» почти шепотом проговорил я сдавленно.
Детина замялся. Посмотрел по сторонам, откашлялся в кулак и заговорщически сказал:
- Проговорился я. Вы меня не сдавайте, пожалуйста. Ну, Вы знаете, он опасный - этот парень. Начальство все свидания приказало писать на пленку со звуком. И комната специально оборудованная скрытыми камерами и прочим. В общем, это дико смотрелось, как вы сидели и смотрели друг на друга, а потом Вы еще подскочили и стали заглядывать под стулья. А потом уселись, еще минуты три просидели, меняясь в лице, пока не нажали кнопку. Еще немного, я бы Вас сам оттуда вытащил. Вы в порядке? Вы опять в лице поменялись...

Я сглотнул, но вспомнив совет Власа, помотал головой:
- Нет... Просто тяжело было видеть родного человека в таком состоянии.
Я повернулся и пошел дальше по корридору.

На улице, я закурил сигарету и, вдыхая дым с жадностью голодного уписывающего баранью ногу не смог перестать задавать себе вопросы: «Как?», «Пять минут? Да я провел там не меньше часа.», «МОЛЧА?!». Еще эта музыка. Сейчас то я ничего не слышу. Что за фак?

Я уже ехал домой, когда вдруг почувствовал головную боль...