Я ехала с 78-летней бабушкой до Щукинской и обратно до дома два с половиной часа. На обратном пути мне пришлось тащить на собственному горбу полусломанную тележку с двумя канистрами спирта по 5 литров каждая и пакет с вещами. Проезжали мы мимо пиздатых домов с собственными причалами и прочими наворотами донстроевского производства. Добрели на автобусе до пункта назначения, были приняты в прихожей, забрали вещи и свалили. Навещали мы дочку хозяйки квартиры, в которой недавно дожила свой век бабушкина закадычная подруга. Сама дочка приехала на несколько дней из Калининграда, чтобы не помочь с похоронами, а забрать то, что от бабушкиной подруги осталось. Осталось немного: ордена, старенькое штопаное-перестираное бельишко, драгоценности да прочий хлам. Восьмидесятишестилетняя Елена Тихоновна незадолго до смерти расписала на листе а4, какие драгоценности с какими камешками она хочет отдать своей крестнице, какие - ещё кому. Разумеется, ничего не было роздано хозяйкой квартиры, несмотря на то, что крестница приезжала на похороны. Вообще были все, кого Елена Тихоновна хотела бы увидеть, как она сама признавалась. В том числе и моя бабушка со своей старшей сестрой. Были даже те, кого она просила не приводить - собутыльницы хозяйки квартиры.
Незадолго до смерти однажды моей бабушке позвонила соседка её подруги и призналась, что Елена Тихоновна так плачет, так плачет, что остановить её невозможно. Бабушка давай звонить, а та - трубку не берет. Договорились до того, что как подруга успокоится, то ей перезвонит. Перезвонила и рассказывает о причине: вот у вас всех дети есть, внуки, а у меня нет, одинокая я, никто не приезжает, все только о квартире думают. Моя бабушка, как могла, утешила. Привела пример своей сестры, у которой есть и дети, и внуки, а она все равно одинокая, больная, потому что и дети пьющие и неработающие, и внуки непутевые.
Слава Богу, что умерла Елена Тихоновна спокойно, не мучаясь. А сегодня мы ездили забирать некоторые вещи: плед на память и две клюки для сестры, которую недавно (!) сбил газелист и теперь она вынуждена ходить с палочкой. Возвращаясь обратно, попали в переплет с электричеством. Мы стояли в поезде, который еле двигался или вообще стоял. Подчеркиваю, стояли мы. Моя 78-летняя бабушка еле стояла на ногах, а перед ней сидела красивая девушка в полупрозрачных очках, ещё одна бабушка и молоденький ментик, читающий покетбук. Жарко, душно, мы с пакетами. Сидящая старушка берет у моей бабушки пакет, чтобы ей было легче стоять. Мне хочется наступить на ногу прикрывшей глаза девушке и спросить: "Не хочет ли она уступить место ветерану войны?" Но моя бабушка видит это и не разрешает. Она только едва ехидно улыбается, когда слышит: "Уступайте места инвалидам, пассажирам с детьми и людям старшего возраста". Я прошу её поехать на такси, но она не хочет тратить мои деньги. Я умоляю её попросить, чтобы девушка уступила ей место. Она отвечает, что "девушке оно, видимо, нужнее, чем ей". Я вспоминаю про недавнее шестидесятилетие со дня Победы, бабушка аргументирует, что недавно было 70 лет метрополитену, а поезда стоят.
Я ненавижу эту страну. За что? За то, что прошло 60 (!), шестьдесят, а не шесть лет со дня Победы, а пенсии ветеранов не достигают прожиточного минимум. Тех, кто спас эту страну. Без кого не было бы этой мрази, развалившейся на сиденье в метро и брезгливо морщащейся, когда моя бабушка нечаянно задевает её клюкой, завернутой в газету. Родина, блядь? Уродина. Люди-уроды, праздновавшие 60-летие с пафосом, со сраными георгиевскими ленточками, орущие "ура" под аккомпанемент салюта и распевающие пьяные песни военных лет, которые явно такого исполнения не заслужили. Ленточки сняли, воспоминание одно "как мы клево набухались", а об остальном забыли. Можно снова срать сверху на стариков: сбивать их, не уступать места, презрительно пинать. Они же старые, скоро умрут, им все равно. А "нам" жить.
Я выхожу после долгой поездки домой на своей станции, проводив бабушку, и начинаю рыдать. И сейчас пишу и рыдаю, потому что я тоже мразь. Я не смогла защитить самое дорогое, что у меня есть. У меня не хватило сил преодолеть запрет бабушки и прошептать на ухо девушке: "Я надеюсь, что вам не стыдно сидеть перед ветераном войны". Простите меня.