В лесу лежит ещё снег и, видно, долго задержится. И оттого, что я хожу, ресстегнув пальто, меня пронизывает студёный ветер. Будто бы зима идёт в последнюю свою, безнадёжную атаку, и я, выказывая доблесть и презренье к ней, не желаю спрятать грудь.
Проглянуло солнышко. Я иду по тропинке между застывшими в покорном ожидании берёзами и, кажется, тополями - я плохо различаю деревья, да ещё голые. Кое-где обнажились мокрые коричневые прошлогодние листья, на которых сидит множество ворон и, перевёртывая их клювами, деловито шуршит. Выйдя к реке, я нашёл там двух художников за работою. Облюбовав какое-то чёрное дерево с живописно корявыми ветками, они усердно водили карандашами по бумаге. Сверху пели и чирикали птицы, и вдали беззвучно мелькали машины. Ко мне подлетел откудова-то взявшийся вдруг, наверно, безумный, комар. Тут мне захотелось взять блокнот и сделать что-то a-la Пришвин. Я шёл медленным шагом и писал.
Но теперь я уже выхожу снова к дороге, птичьи голоса сменились привычным гудением. Кажется, вышел не Пришвин, а какой-то диктант для 4-го класса, который должен кончится какой-нибудь мерзостью, вроде: "Как хорошо в лесу весной!"
И было бы хорошо, если б не эти мокрые какашки из-под снега...