Итак, я пронзительно просыпался в самом средоточии ночи. Бах – и открывал под маской глаза. Сознание подключалось молниеносно. Словно в тёмной комнате резко зажигали свет. Раньше это происходило гораздо тише, спокойней. Лампочки на воображаемой приборной панели у меня в голове загорались постепенно. Сначала одна загорится – я шевелился. Потом вторая – мне не хотелось вставать. Третья. Четвёртая. А там, глядишь, четвёртая погорела и немного и тухла, за ней начинала мигать третья – в обратном порядке меня снова клонило в сон.
Лампочек было много. Проходило немало времени, прежде чем все они до одной зажигались и принимались стабильно и ровно гореть. На это уходил иногда час. Иногда полтора. Иногда, два, три часа. В выходные утром, с девяти до двенадцати. Пока я дремал.
Теперь эти лампочки загорались если не все сразу, то по несколько лампочек одновременно. Штук по десять на одном участке внутричерепной панели, потом столько же на другом, они освещали целые области моего сознания, все главные улицы и центральные проспекты мозга. Либо они шли одна за другой по цепочке, но интервал между ними составлял не более одной секунды. Лампочка – понедельник, скоро вставать и идти на работу. Лампочка – перед работой надо успеть сделать вот что. Лампочка – на работе мне предстоит то-то и то-то. Лампочка – после работы меня ждёт…
Лампочка. Лампочка. Заодно не забыть про то и про это. Лампочка. Лампочка. Лампочка. Планы на утро, планы на день, планы на вечер и даже планы на ночь. На каждый пункт этих замыслов приходилось по лампочке. Не успеешь пошевелиться, глазом моргнуть – все лампочки в голове горят. Светло в голове как днём. Сна ни в одном глазу. Мозг равномерно освещён. Все тупики различимы.
Сердце вело себя так, словно перепрыгивало через кочки. Хитрость же с валокордином позволяла провести остаток ночи относительно спокойно, без эксцессов и более-менее выспаться. Свет лампочек в голове начинал колебаться, тускнеть и вскоре я понимал, что мне только что удалось ненадолго заснуть, просто сейчас я опять проснулся на две или три лампочки. Пока эти лампочки не разгорелись и не пошли зажигаться новые, я снова протягивал руку в направлении стакана с валокордином разведённым водой. Свет в моей голове опять затухал, на меня находило сонное оцепенение. При одной с тусклым накалом лампочке можно было вполне терпимо дремать, а потом весь день не чувствовать из-за ночи дискомфорта.
Только если раствор “валокордина” по каким-то причинам отсутствовал, то дальнейшая перспектива ночи становилась ясна как день. Шансов заснуть, не было почти никаких. В эти часы можно было с лёгкостью повредиться. Половина четвёртого или пятого ночи буднего дня, неприкаянное сознание искало себе покой, маскировалось, принимая самые причудливые конфигурации. То я представляю себя продрогшим больным бродягой, который прячется от холода в тёплую щель, чтобы согреться и отлежаться, то снайпером на позиции в болоте который поджидает непунктуальную цель. То я беглец, которому нужно избавиться от погони, зарыться в сугроб и тихо-тихо лежать под снежным одеялом, пока надо мной не пройдут преследователи.
При этом, я периодически выходил из образа, на секунду приподнимал край ночной маски и одним глазом (в зависимости от занимаемого положения) смотрел на часы на стене и оценивал свои шансы. Мол, сколько времени у меня ещё есть в запасе? Понятно, что чем больше времени, тем больше вероятность того, что мне всё-таки удастся заснуть. Главное перестать думать о том, что я не засну и вот тогда я засну. Но как я засну, если я постоянно думаю, что не засну? Если с каждой секундой всё больше убеждаюсь в этом?
В общем, чем ближе было к утру, чем чаще я смотрел на часы. На цифры. Просто не мог удержаться, хотя и знал какой мне от этого вред. Делал ставки на точное время и смотрел. В том смысле, что перед тем как посмотреть время на циферблате, я его заранее загадывал. Как число. Например: 5-46. Или 6-09. Никогда не загадывал ровное время, тем не менее, безошибочно угадывал до минуты. Пусть я и не предвидел будущее, но зато правильно определял настоящее.
А ещё при взгляде на часы, я всякий раз удивлялся, как оно так быстро проходит. Ненормально быстро. Мне всегда казалось, что ночное время обладало повышенным ходом и идёт раза в два скорей дневного. Даже если не спишь, а просто лежишь в постели – все равно на тебя распространяется ночной распорядок движения времени. Распорядок также действует по входным и по праздничным дням. Вот бы днём это ночное время шло. А ночью бы шло дневное, чтобы выспаться можно было. Поменять бы эти пояса местами, один на другой!
Интересно, а сколько сейчас уже? 6-54? Точно. Надо же, опять угадал. Видимо, когда минут мало, то все они наперечёт, угадывать особо не из чего. Подъёмный механизм будильника сработает ровно в семь. Впрочем, эти лишние шесть минут, ничего не значат. Погоды они уже не сделают. К тому же за это ничтожное время мне все равно не справиться. Попробуйте-ка уснуть на скорость и под угрозой. Например, тебе говорят: если не успеешь уснуть за отведённое тебе время, то мы тебе голову отрубим. Сколько бы времени тебе не отводили, ночь отведут, две отведут – не уснёшь. Будешь бояться, что не уснёшь, и тебе отрубят голову, отсюда и не уснёшь.
Можно вставать. Что толку валяться, жалкие четыре минуты? Я встаю. Во рту у меня послевкусие от неусыпной ночи, а в голове одна мысль: чтобы этот день который начался не с того конца, поскорей закончился. С каким удовольствием я перенёс бы его на следующий день со всем содержанием. Пусть даже жить теперь на целый день меньше придётся.
Вместе с этим я давал себе слово, которое почему-то никогда не мог сдержать. Я обещал самому себе, что когда я сегодня вечером после работы вернусь домой, то не стану заниматься всякой фигнёй какой каждый вечер страдаю, а немедленно лягу спать. Только разденусь и прямо с порога сразу в постель. Как же хорошо мне там будет в постели. Вот почему я всегда пренебрегаю этой возможностью? Что за неотложные дела у меня всё время находятся? Ведь это так просто! Прийти и лечь. Всё. Большего от меня не требуется. Всё выйдет самой собой.
Потом я начинал собираться на работу и думал, чтобы такого я отдал, чтобы не идти ни на какую работу, а прямо сейчас лечь обратно.
Впрочем, можно было поступить по-другому. Перейти в аварийный режим и не вставать вообще. Это было очень дорогостоящее оружие, его нельзя было применять часто. За это меня запросто могли уволить с работы. Когда утренняя бессонница уже доставала и мне позарез нужно было поспать, то я принимал непростое для себя решение – опоздать. Переводил будильник часа на три вперёд и, как правило, засыпал в течение пятнадцати-двадцати минут. Впереди была ещё уйма времени. У меня всё получится.
Дальше это нельзя было назвать целостным сном. Мне опять какие-то бессвязные отрывки снились продолжительностью в пять-десять минут. Но каждый такой отрывок был преисполнен глубоким смыслом, изобиловал красками, а главное в своём измерении представал законченным (пусть и короткометражным) творением моего мозга, а точнее той его доли, которая отвечала за производство снов. После каждого такого кусочка, я опять смотрел на часы.
Иногда этим минимальным сновидением можно было самостоятельно управлять изнутри. Там я вставал и при этом сознавал своё пребывание во сне. Осторожно чтобы не пошатнуть картинку, перемещался по слегка видоизменённой квартире и подходил к окну, поскольку за окном всегда происходило нечто невероятное. На фоне откровенно шизофренических видов, возвышались исполинские футуристические строения.
В небе тоже кипела жизнь. Там были щедро развешены застрявшие в облаках летающие диски, которые либо подтягивали что-то близкое и земное к себе на тросах либо, напротив, опускали на землю что-то инопланетное и далёкое. Вероятно, именно так и должен был выглядеть братский обмен опытом между цивилизациями.
Всё это было очень прикольно. Потом я открывал окно и с размаху вышагивал из него наружу прямо с высоты шестнадцатого этажа. Внутри у меня всё ёкало, у меня перехватывало дух как при спуске в скоростном лифте, попадании в воздушную яму в самолёте или катании на американских горках. Тут я переживал реалистичное падение с высоты, словно оно по каким-то старым делам было мне хорошо знакомо. Какая-то часть меня, откуда-то помнила это чувство и теперь транслировала его в мой сон, хотя всамделишного опыта аналогичных прыжков (а тем более падений) с искусственных или природных возвышенностей у меня нет, и не было никогда. Правда один раз, когда я легко вскочил с постели и, приготовился прыгнуть в окно, чтобы насладиться полётом, то сразу остановился. Сон приготовил коварный сюрприз. За окном я неожиданно обнаружил траву и стволы деревьев. Прыгать мне было некуда. Мой последний этаж разжаловали до первого.