Блеск - азартно сказал журналист, откидываясь на кресло. 

Легко  прошло, надо прокрутить запись - подтвердила вторая ведущая.

Я согласился молча. Наверное, это мое лучшее интервью.

А было их десятка два - газеты, радио, телевидение.

И первый раз я не волновался, не закипал внутренне в тугую спираль. Просто рассказывал. Не пытаясь донести и убедить. 

Просто говорил сам с собой.  Не волнуясь, услышат ли, что подумают, как оценят.

Интервью поставили в мертвый сезон, услышали только пара знакомых.

Те, кому оно могло  спасти жизнь, еще только просыпались или уже спешно собирались на работу. 

Прайм тайм - для оплаченных материалов, время полной аудитории - для политиков.

Говорил о жизни, которая могла быть. У них. Замечательная...

Но это не важно. Старость, что ли начинается?

Веры в людей нет. Потому и говорил без эмоций и без надежд. 

Сорок лет в белом халате. Хотя последние годы я его не ношу. 

Даже работая с кровью и осматривая пациентов.

Внутренний протест. 

Наверное, я говорил для одного человека.

В которого уже не очень то верю, просто хочу убедить.

Для себя. 

Или это осень?

А влажные листья подрагивают на ветру. Листопад ещё не начался.

Клен и береза. А волнуюсь я, как и в детстве,  от платанов. Но здесь их нет.

Достал старую пленку о городе среди акаций и платанов. Снимал ее давным давно. 

Батобас прошел, поднимая волну. Река струилась у гранитной набережной.

Я ловил брызги солнечных лучей, сидя на гранитном парапете.

Перебирая струны гитары, Николсон снова пел. О любви, которая могла быть.

Могла... Вот в чем дело. У меня исчезло будущее. Его забрали. Нагло, не таясь.

А ведь я не готов отказываться...   

Однако, себя услышал. Не зря говорил.