155 лет назад родился человек, который ныне почти позабыт, но в начале ХХ века его считали самым опасным человеком во всей Российской империи. Министр внутренних дел России Вячеслав Плеве в 1903 году удивил своих коллег тем, что поставил его фотографическую карточку на свой письменный стол. И пообещал держать её там, пока его не арестуют.
Ну, а поклонники сравнивали его с... Иисусом Христом. Да-да, кроме шуток. Лидер партии левых эсеров Мария Спиридонова писала о нём: «Он был добр не простой добротой. Казалось, в нём сконцентрировалось всё прекраснейшее, что имеет в своей духовной сокровищнице еврейская национальность. Он происходил по прямой линии от того колена, которое родило Христа». А знаменитый ветеран-народоволец Михаил Фроленко (между прочим, вступивший в 1936 году в партию большевиков) выражался ещё определённее: что воспринял его как «похожего, как мне казалось, на Иисуса по своим душевным качествам».
Но кто же это был? Григорий Андреевич Гершуни (1870—1908). Лидер партии эсеров Виктор Чернов называл его «диктатором Боевой организации». Он был ещё и её создателем. Объехав страну, Гершуни буквально завораживал людей ощущением исходящей от него силы и воли. Чернов рассказывал о реакции одного старого народника на первую встречу с ним:
«Старик — в русском социалистическом движении более известный под именем Ралли — был очень оживлён и много рассказывал. Гершуни — как казалось Розенбауму — был молчалив. Но когда Гершуни распростился и ушёл, знавший толк в людях Арборе-Ралли наклонился к Розенбауму и с необыкновенной живостью спросил: «Кто это?» — «А что?» — «Орёл!».
Мария Спиридонова: «Он говорил мягко-убедительно, но голос всё креп и креп, звук рос и расширялся, глаза начинали буквально метать молнии, и все взгляды приковывались к нему... Удивительны были его глаза. Серо-синие, большой красоты и сияния. Глаза говорили с вами, утешали вас, ласкали, гневались. Лица не было видно и неинтересно было видеть, всё внимание уходило в глаза».
Яков Чахров (1875—1942), "Портрет революционера Григория Андреевича Гершуни", 1908 год
А возвращаясь к министру Плеве, украсившему свой стол фотокарточкой Гершуни... Министр, казалось, добился успеха в своём намерении: 13 мая 1903 года Гершуни был арестован. Как опаснейшего преступника, его немедленно, вопреки принятому обыкновению, заковали в ножные и ручные кандалы. Гершуни сделал жест, который произвёл большое впечатление на присутствовавших: поднял к губам и поцеловал надетые на него кандалы... А министру в ответ на его предложения попросил передать: «Скажите вашему Плеве: торговаться, сговариваться нам не о чем. Пусть он делает своё дело: я своё сделал!» И арест Гершуни не спас самого министра. Увы! Их поединок закончился так:
28 июля 1904. Взрыв кареты министра внутренних дел Вячеслава фон Плеве (1846—1904)
Министра взорвала созданная Гершуни Боевая организация, когда сам Гершуни находился на каторге (его приговорили к повешению, но затем помиловали, хотя он об этом и не просил).
Григорий Гершуни и Мария Спиридонова. Нерчинская каторга
Григорий Гершуни в заключении
А затем... Затем Гершуни бежал с каторги! Виктор Чернов: «В тюрьме производилась заготовка хозяйственным способом солёных огурцов, квашеной капусты и т.п. Тем самым назревает сам собою и план. В бочке из-под капусты вынести кандидата на побег из стен острога в посёлок. Внешне операция немудрёная и к тому же примелькавшаяся. Бочку переносят носильщики из самих каторжан, под строгим наблюдением восьми караульных, сдают с рук на руки, а сами уходят назад».
Гершуни тщательно замаскировали в тесной бочке квашеной капустой, а дышать он должен был через резиновые трубки. Но минута, когда бочку оставили в подвале, едва не стала для него роковой.
Чернов: «Для беглеца как раз этот момент и был критическим... Если под открытым небом поступление воздуха через резиновые трубки ещё кое-как шло, в спёртом воздухе подвала оно как будто почти совсем прекратилось. Сколько пришлось Гершуни ждать — он уже не отдавал себе отчёта. При всём своём терпении, силе воли и выносливости, он задыхался и был уже на границе обморока. Прибег к ножу, но неудачно: через прорез потёк на лицо, в нос и рот капустный сок, из рта вывалились трубки. Последним отчаянным напряжением, захлёбываясь солоноватой влагой, упираясь головой в покрышку и пытаясь выпрямиться во весь рост, Гершуни продавил, наконец, выход головою: едва отдышался. К счастью, тут подоспела обещанная помощь «своего».
Появление как будто воскресшего из мёртвых Гершуни в эмиграции произвело необыкновенный фурор. Он выступал теперь под кличкой Капустин. :)
Но Гершуни, уже ставшему для своих товарищей живой легендой, не пришлось вновь возглавить Боевую организацию. Он скончался от тяжёлой болезни в возрасте 38 лет 16 марта 1908 года...
По совпадению, в этом же месяце марте 18 числа — день рождения его племянника (или, как говорят некоторые, внучатого племянника, сам он уточнять это не любил), известного советского диссидента Владимира Львовича Гершуни (1930—1994). Вот со вторым автор этих строк даже был лично знаком...
Основатель Боевой организации эсеров Григорий Гершуни (слева) и его племянник советский диссидент Владимир Гершуни
Оба Гершуни были ещё и поэтами. О поэтическом творчестве лидера Боевой организации я узнал от его племянника в начале 90-х. Он тогда принёс в редакцию газеты «Амфитеатр», которую я редактировал, старинное издание баллады своего дяди «Разрушенный мол», и предлагал её переиздать. Баллада была с довольно прозрачной аллегорией: сперва отдельные слабые волны разбиваются молом, но потом дружно накидываются на него и сами разбивают его в щепки. Баллада напоминала творчество Максима Горького в те же примерно годы: «Песнь о Соколе», «Песнь о Буревестнике»... Говорят, её тогда даже где-то ошибочно напечатали с указанием авторства Горького.
Гершуни-младший тоже был поэт, и тоже считал себя революционером. Впервые его посадили ещё в 1948 году за распространение антиправительственных листовок. Диссидент Григорий Померанц вспоминал: «В 1949 году на Малой Лубянке я сидел в одной камере с повторниками, бывшими революционерами: они выжили в лагерях и вернулись к своим семьям. Моими соседями стали эсеры, три анархиста, один дашнак и один сионист. Прошлое революции смыкалось с её настоящим. Рядом с живыми эсерами сидел Володя Гершуни, внучатый племянник Григория Гершуни, создававшего эсеровскую партию. Будущий диссидент начал с тайной организации молодёжи. Ребята сочинили листовку, из которой Володя сообщил мне одну фразу: «Советское правительство скомпрометировало себя в глазах всех простых людей». А последний раз Владимир Гершуни вышел на свободу уже при Горбачёве, в 1987 году.
Поэтом Гершуни-младший был своеобразным, сочинял в основном палиндромы (по-гречески «бегущий назад»), или «перевертни», как он их называл. Которые читаются одинаково слева направо и справа налево. Почему он избрал для себя такой, прямо скажем, непростой жанр? Он объяснял это так: «Составление перевертней — лучший способ спастись от сумасшествия. Эти упражнения, интеллектуальные, почти как шахматы, и азартные, почти как карты, до отказа заполняют досуг, стерилизуют сознание от всего, что могло бы ему повредить, перестраивают структуру мышления таким образом, чтобы оно было постоянно и прочно избавлено от изнуряющей его губительной зацикленности на ближнесущных проблемах». «В этой атмосфере Босх и Дали убедительнее Репина, Бодлер читается так же легко, как Михалков…» В общем, такая зарядка для ума в условиях вынужденной изоляции.
Вот примеры его палиндромов:
«— Нагло бог оболган!
— Нам бог — обман!
— Тише, поп опешит!»
«Наган,
цени в себе свинец!»
«Меня истина манит сияньем».
«Я аж орала, рожая!»
«О, танк НАТО!»
«Мы доломались. Сила — молодым.
Они — вино,
мы — дым».
«Гол, а налог
тащат!»
«Городничим ум и чин дорог,
и к жене денежки».
В.Л. Гершуни: «Сочинитель перевертней независимо от собственного желания не ведёт за собой слово, а сам идёт за словом, как за сказочным клубком… Работая в этом жанре, автор почти никогда не знает, куда катится клубок. Зацепившись за какое-либо слово, он и за минуту не предвидит, каким оно рассыплется спектром, — здесь играет некая радуга-калейдоскоп, в ней то и дело перемешиваются все цвета…»
У одного из рецензентов я прочёл: «Владимир Гершуни создал невероятную палиндромную поэму «Тать»… В ней жгут усадьбы, грабят, топчут, свищут, мстят, огнемечут… По своему строю и речевой лексике она вроде бы перекликается с хлебниковским «Разиным», но по содержанию более сложна и образна». Вот кое-какие цитаты из поэмы:
«Бар грабь!
Уничтожь отчину!
Не жалеть тела жен!»
«Ропот, ищи топор!
Топор, ищи ропот!»
«Нам атаман,
как
иерей,
мир указал. А закурим —
мир озарим и разорим!
Мишуру рушим!»
Впрочем, есть у него и более традиционные стихотворения. Например:
Рождение зебрёнка
Весь век в позорной оболочке,
с рожденья в арестантском званьи!
Иной рождается в сорочке,
а он — в тюремном одеяньи.
Кролик и Удав
Весь зоопарк смешил до колик
борец за правду ― смелый Кролик,
сказавший прямо, что неправ
его глотающий Удав.
В последнем язвительном стихотворении, как в капле воды — весь стиль Владимира Львовича. И оно показывает, что ему было тесновато в диссидентском движении, как было бы, конечно, тесно и его прославленному предку.
Вообще, в присутствии Гершуни-младшего века российской истории как бы растворялись: он говорил так, как будто все вольнодумцы царских времён были нашими современниками. Один раз он вытащил при мне из кармана какой-то портрет, копию гравюры восемнадцатого века:
― Знаете, кто это?
― Нет.
― Это Новиков, один из первых авторов самиздата в России. При Екатерине II... Вот он начинал наш самиздат...
И тут же затеял спор с другим диссидентом и бывшим советским политзэком, оказавшимся рядом, откуда вообще надо вести историю самиздата? По версии Владимира Львовича:
― Первым самиздатчиком был змий, предложивший Еве яблоко.
― Ну, всё-таки самиздат предполагает письменный текст, ― вежливо возразил его собеседник. ― И змиево яблоко под это понятие не подходит...
Но Владимир Львович в ответ промолчал и, кажется, остался при своём мнении.
Ещё запомнил эпизод с ним на одной конференции 1992 года, где участвовали разнообразные оппозиционные организации. Выступавший анархист Дмитрий Костенко рассказал, что в Германии анархисты и сквоттеры создают отряды антифашистов, которые организуются, дают отпор нацистам и избивают их. Гершуни с некоторым удивлением бросил реплику: «Ну, кажется, вы сами знаете, что надо делать».
К эсерам Владимир Львович относился восторженно, с глубоким уважением и восхищением. Пожалуй, даже с большим энтузиазмом, нежели его прославленный дядя.
Виктор Чернов писал об основателе БО: «Гершуни от революции требовал того же, чего гуманные люди требуют от полководцев. Избегать ненужных жертв, щадить побеждённых, уважать интересы и жизнь нейтральных. Он с энтузиазмом отнёсся к поступку И. Каляева, который, выйдя с бомбой против вел. князя Сергея, отступил, увидев рядом с вел. князем его жену и детей. Он, как до него Михаил Гоц, восстал против тактики максималистов, взорвавших дачу премьер-министра П.А. Столыпина, когда она была полна посторонних людей».
А Владимир Львович... Как-то в разговоре с ним я произнёс стандартную тогда для интеллигенции фразу, что при устроенном максималистами взрыве дачи Столыпина на Аптекарском острове в 1906 году погибло много посторонних, и даже эсеры, включая его дядю, этот взрыв тогда осудили.
Владимир Львович в ответ возразил мне с юношеской запальчивостью и блестящими глазами:
― Но как красиво они [максималисты] это сделали! Достали портфели со взрывчаткой, с революционными возгласами бросили их на землю...
Так что было среди диссидентов-интеллигентов и такое отношение к этому событию...
В 12-серийном промонархическом фильме «Империя под ударом» (2000-2001), рассказывающем о борьбе жандармов Охранного отделения против революционеров, роль Григория Гершуни сыграл Константин Хабенский. Лучше него с актёрской точки зрения в этом фильме выглядит, только Евно Азеф... И примерно наравне — максималисты, авторы взрыва на Аптекарском острове.
Реклама фильма «Империя под ударом». Артист Хабенский в роли Григория Гершуни ― слева
В фильме передана зажигательная энергия, которая исходила от них: ведь это были прямо-таки не люди, а ходячие сгустки энергии, живые бомбы. Жаль, что Владимир Львович его не увидел — он бы, конечно получил удовольствие от яркого образа своего родственника.
Упоминается Владимир Львович и в творчестве Александра Солженицына.
Описываются его конфликты с тюремным начальством, в том числе такой:
«Тюремный кум предупредил, что нам, контрреволюционерам, гордиться нечем, а безопасней держать язык за зубами. Тут выскочил Володя Гершуни, почти ещё мальчик, взятый с первого курса - не однофамилец, а родной племянник того Гершуни, начальника боевой группы эсеров. «Не смейте звать нас контрреволюционерами! - по-петушиному закричал он куму. - Это уже прошло. Сейчас мы опять ре-волю-ционеры! только против советской власти!» Ай, до чего ж весело! Вот дожили! И тюремный кум лишь морщится и супится, всё глотает. В карцер никого не берут, офицеры-тюремщики бесславно уходят».
«Володя Гершуни, черноглазый, с матово-бледным заострённым лицом, говорит с надеждой: «Вот приедем в лагерь, разбёремся, с кем идти". Смешной мальчик! Он серьёзно предполагает, что застанет там сейчас оживлённый многооттеночный партийный разброд, дискуссии, программы, подпольные встречи?».
Сам Владимир Львович при мне тоже упоминал о своих пересечениях в тюремной жизни с Солженицыным. Рассказывал историю, как Солженицын на каком-то, кажется, пересыльном пункте заметил брошенный на пол кусок хлеба. Поднял его, но сам есть не стал, положил на какое-то видное место. «Вот я его и съел, был тогда голодный, молодой».
Когда в 1994 году Владимира Львовича не стало, Солженицын был об этом извещён, но на похороны «персонажа» своего «Архипелага» прийти не счёл нужным. Только прислал венок на могилу...
Странно и парадоксально, если подумать, что два этих человека, дядя и племянник, такие во многом похожие друг на друга, родственные мыслями, да и темпераментом, оказались участниками двух совершенно противоположно направленных социальных течений. Одно ― революционное, которое прямым ходом катилось к революции 1917 года, крушению власти церкви и денежного мешка. К тому самому разрушенному молу. И второе, диссидентское, которое тоже прямым ходом вело к отрицанию этой революции, восстановлению власти денежного мешка и церкви... К реставрации этого мола...
