Старый, но прекрасный рассказ Дмитрия Быкова о Ренате Литвиновой , опубликованный в журнале "Медведь" в 2010 году из http://vk.com/dlbykov и иллюстрациями из Википедии рус:

"На кинофоруме в Суздале в 1996-м она подошла ко мне — роскошная, высокая, колышущаяся на каблуках и, по тогдашней моде, слегка пьяная:

— Дима! Почему вы меня так не любите… бэби…

— Это у меня так проявляется любовь,— ляпнул я и убежал. Чем случайней, тем вернее.

Сценарист
Интересно, что во ВГИКе она дружила и потом общалась как раз не с иконами стиля, не с гламурными красавицами, а с жесткими профессионалами. Скажем, ее очень любили Петр Луцик и Алексей Саморядов, самый талантливый сценарный тандем после Дунского и Фрида,— Саморядов упал с балкона гостиницы «Ялта» во время Ялтинского кинофорума в 1994 году, а Луцик умер шесть лет спустя, успев правильно реализовать один из их любимых сценариев, «Окраину» («Добрые люди»). У них была та же вечная сценарная проблема — все их ставили не так. Они вообще мало с кем дружили, а Литвинова была для них своя. Литвинова вспоминает про Саморядова абсурдный, недостоверный эпизод, но с ним ведь все было недостоверно: однажды они купили пельменей, стали их варить, а пельмени какие-то были очень тяжелые и никак не всплывали. Оказалось, они набиты шариками от подшипников — в начале девяностых практиковалось такое, для веса. Саморядов очень расстроился и предложил Литвиновой хоть водки, но без закуски она не пила. 

Что касается ее собственных сценариев того времени — они были не особенно рассчитаны на постановку. Но у Литвиновой было то, из чего делается кино,— герой. Этого героя она чувствует, умеет описать, он живой. Особенно ценно, что он разный: страшная медсестра из «Офелии, безвинно утонувшей», которую она сама же и сыграла. А что это за персонаж? Литвинова его в разговоре со мной определяла так: «Она не борец. А таких неборцов всегда подхватывают либо темные, либо счастливые воды, и они плывут, не сопротивляясь. Чаще темные. Они попадают под влияние каких-то монструозных персонажей. Скорее всего, толстеют, злобнеют, спиваются, бытовеют… и исчезает волшебство. Талантов в них, пожалуй, нет. 
Скорей всего, какой-то шарм, блескучесть… то, что нельзя определить словами. Что исчезает раньше всего. И то, что неборцы, конечно. Сегодняшний вариант этого типа, может быть, Клавдия Коршунова, которая у Миндадзе в «Отрыве». Черненькая такая лань, на цыганку похожа. Сейчас все, кого в звезды назначают, ужасно фальшивые. А она не фальшивая, страшно, чтобы не испортилась».

Я даже думаю, что Литвинова вообще — сценарист для сценаристов, как Хлебников для поэтов. Можно брать и подхватывать какие-то ее идеи, которые у нее изложены в невыносимо концентрированном, недостоверном виде, и, разбавив бытом или просто занудством, переносить в кино, и всем понравится. 

Вот сняла она фильм «Богиня. Как я полюбила» — дикую совершенно сказку про прекрасную милиционершу, все сделано на очень простом контрасте неземной платиновой блондинки с кровавыми губами и ее чудовищно скучной и пошлой службы, еще там любовная линия с Максимом Сухановым, сумасшедшим миллионером, разыскивающим жену на том свете. Смотрелось это как нормальный шизофренический бред с гибкой грампластинки, но о времени, как ни странно, свидетельствовало — потому что доминирующей интонацией этой картины была брезгливость, некоторый ужас перед миром, в который вброшена Фаина, вечный ребенок. Потом приходит Николай Хомерики, снимает гиперреалистическую «Сказку про темноту», про красавицу-милиционершу, с такими же разговорами в курилке,— и смотреть это невозможно, а Литвинову смотришь. Потому что яркость есть яркость, и это привлекает вне зависимости от того, хорошо или плохо получилось. 

Я вообще с годами все меньше верю в критерии «хорошо-плохо». На вкус и цвет товарищей нет, но если есть свой голос — уже спасибо. Думаю, что все поставленные сценарии Литвиновой как раз и есть разбавленный литвиновский концентрат — в чистом виде он невыносим, а в разбавленном исчезает главное, та самая мгновенная и безусловная узнаваемость. Наверное, ее надо все-таки судить по особым законам, признав существование жанра «Литвинова» — и честно сказав, что никто другой из работающих в этом жанре (а пытались многие) так ничего серьезного и не сделал. Кстати, беда была именно в том, что Литвинову пытались принимать очень уж всерьез. Серьезное восприятие Литвиновой приводило к восторженным статьям вроде первого материала о ней, который в «Столице» опубликовал в 1993 году Денис Горелов. 

Эта статья начиналась словами «она умрет скоро». Понятно было, что речь об авторском мифе, о лирической героине, и Денис, написавший так восторженно, ждал в ответ чего-нибудь не менее восторженного, а получил ледяной взгляд. Потому что Литвинова все еще хотела быть отдельно, и смириться с прирастанием маски ей пришлось только после муратовских «Увлечений», когда ее стали снимать постоянно и все в одном амплуа. Тогда ее речь и стала похожа на монологи безумной медсестры. Это все не от хорошей жизни. 
Она в одном интервью честно сказала, что на конструирование собственного имиджа тратит больше времени и сил, чем на литературу, а толку меньше, и ее бы воля — она бы вообще все время тратила на «бумажки». А приходится на обложки сниматься.

Женщина
И еще вот эти все разговоры про то, что Литвинова — гений чистой красоты, в смысле, чистейшей прелести чистейший образец. Я не эксперт по части женской красоты, но, по-моему, Литвинова с точки зрения канона скорей не красавица и уж во всяком случае ничего даже отдаленно сопоставимого с Монро или Дитрих в ее облике нет. И сексапильности особой я в ее прохладном имидже не вижу. Но что есть и чего не отнять, так это абсолютная последовательность: как говорил в одном романе модельер, красив не тот, кто красив, а тот, у кого хватает последовательности быть до конца некрасивым. 

Еще Юрий Гладильщиков удивлялся в журнале «Сеанс»: как это Литвинова так сумела навязать всему обществу свои достаточно маргинальные вкусы? Отвечаю: в маргинальности все и дело. Как говорит другой талантливый и профессиональный, но совершенно невыносимый друг Литвиновой, актер и режиссер Александр Баширов, за маргиналами будущее, их мало, но они интенсивны.
В случае Литвиновой самая карикатурность образа действует так сильно, что ее уже не забудешь, а запомнив — начнешь инстинктивно подражать. Чем она расплачивается за такую густоту бытия — отдельная тема, но в реальности девяностых она безусловно уловила важный, простите за выражение, тренд. Какой именно? Я так прямо не скажу. Но, наверное, это такая поруганная красота, вынужденная спасаться под маской; беспомощность всех, кто не зверь, невостребованность и неуместность всех, кто в более мягкие времена нормально бы себе встроился в реальность… Безумие одиноких, несвоевременность одаренных, вынужденность поведения всех сколько-нибудь нестандартных… 
Литвинова вынуждена осуществляться во времена, когда человек менее упорный и самодостаточный был бы сожран, когда единственной формой бытования сценариста (кинематографа-то нет — сначала рухнул прокат, потом производство) становится светская жизнь либо исполнение гротескных ролей.

Типаж, надо полагать, Бланш Дюбуа: «Я всегда зависела от доброты первого встречного…» Но в российских девяностых нельзя быть Бланш Дюбуа, это вам не американские сороковые, можно быть только клоуном; на этом пересечении сентиментальности и шутовства существуют и Муратова, и Литвинова, но Муратова про это снимает, а Литвинова в этом существует. Я ее как-то спросил, не боится ли она конца света.— А, все равно ничего сделать нельзя… Все ухудшается, климат тоже, ну и конец света, ну и что, я в этом живу.
Вероятно, именно поэтому ни один из ее телепроектов не продержался долго. В них есть вызывающая неформатность, пафос в сочетании с пародией, а этого на нынешнем телевидении, не только на отечественном, не терпят.

Жена
С личной жизнью там тоже много всего было, пересуды возникали бесконечные, и читатель, наверное, ждет с самого начала, что вот сейчас я наконец-то расскажу все как есть. А я ничего не расскажу, потому что рассказывать почти нечего. Литвинова очень много работала — два сценария в год, до десятка киноролей, в том числе больших и неожиданных, как в «Жестокости»,— а поскольку ставить ее оригинальные сценарии перестали очень быстро, да и большого успеха они не имели, кроме «Нелюбви», ей приходится все меньше писать и все больше играть. При таком напряженном графике какая же личная жизнь? 
Она ее и не афишировала особо. Литвинова никогда не делала карьеры через постель, скорей уж ею пытались воспользоваться, поскольку в славу она вошла очень рано, брака же у нее было два, и оба распались. Про второй, правда, точных сведений нет.
Первый муж — Александр Антипов, продюсер, вожделенный компромисс между кинематографом и состоятельностью. Познакомились они на фильме по сценарию Литвиновой «Злая Фаина, добрая Фаина». Ставить его собиралась Муратова с Ренатой в главной роли, Антипов выступал продюсером. Муратова настаивала, чтобы в эротической сцене Литвинова непременно снималась сама и по возможности откровенно, а Литвинова не захотела. Литвинова максималист, Муратова совсем максималист, короче, коса на камень. 

Они не поссорились, но разошлись — это не помешало Литвиновой сыграть едва ли не лучшую свою роль в «Настройщике», где именно Рената придумала обыграть стоявшую неподалеку косу и явилась перепуганной Алле Демидовой в образе гламурной смерти. Но до «Настройщика» было еще четыре года. Из «Фаины» потом получилась «Богиня» — без всякой эротики,— а в «Настройщике» эротика как раз есть, но сквозь ночную рубашку. А в том конфликте продюсер взял сторону Литвиновой — мол, если не хочет, пусть не снимается,— и это их, стало быть, сблизило. Брак продлился два года и распался без скандала. Впрочем, в других источниках утверждается, что и брака никакого не было, или он был гражданский, а Литвинову я расспрашивать не хочу, потому что она или что-нибудь сочинит по обыкновению, или вообще ничего не скажет.