Генри Лайон Олди

[500x676]
Художник Авраам Саакаян

Я возьму сам

Из «Главы одиннадцатой»
которая повествует о рыжих котятах
и зайцах с кисточками на ушах,
о великой пользе от…
 

…Но отчего же игроку больше всего на свете хочется смешать фигуры и запустить ими в эти сияющие лица, в трепет и благоговение?
 – О, где лежит страна всего, о чем забыл? – Абу-т-Тайиб сам плохо понимал, что бормочет вслух, со ртом, набитым горькой ореховой мякотью, с сердцем, набитым горькой мякотью сбывшихся надежд. – В былые времена там плакал и любил, там памяти моей угасшая струна… Назад на много дней мне гнать и гнать коней – молю, откройся мне, забытая страна!..
Тонкие руки Баркука ожили: тронули бритый подбородок, огладили вислые усы и строго погрозили котенку, когда тот вознамерился было покинуть укрытие.
 – Последняя любовь и первая любовь, мой самый краткий мир и самый длинный бой, повернутая вспять река былых забот – молчит за пядью пядь, течет за прядью прядь, и жизнь твоя опять прощается с тобой!..
 – Еще! – прошептал Баркук-Харзиец, молитвенно складывая ладони. – Еще, прошу!
 – Дороги поворот, как поворот судьбы; я шел по ней вперед – зачем? когда? забыл! Надеждам вышел срок, по следу брешут псы; скачу меж слов и строк, кричу: помилуй, рок!.. на круг своих дорог вернись, о блудный сын!..
Абу-т-Тайиб вдруг резко умолк, костяшки сжатого кулака побелели – и внутри, в темнице каменной хватки, треснули орехи. Пальцы разжались, терпкий аромат ударил в ноздри; по лицу Абу-т-Тайиба струился пот, будто каждая пора обернулась кувшином святого Хызра, источая влагу. В последнее время он все чаще и чаще искал убежища в звуках и ритмах, вывязывая из слов подобие временного ослепления – но возвращаться обратно тоже становилось все труднее и труднее…