Это цитата сообщения Наталия_Кравченко Оригинальное сообщение
Начало здесь
Продолжение здесь
При жизни о Волошине говорили немного и невнятно - «эстет с внешностью кучера», «галломан, пишущий по-русски, будто по-французски», величали коммивояжером от поэзии и мистиком. Он не вписывался в формулы даже склонного к плюрализму предреволюционного художественного мира. В формулы пореволюционые не вписывался тем более и был открыт заново лишь с выходом маленького томика «Библиотеки поэта» в 60-е годы.
Сорок лет имя М. Волошина находилось под негласным запретом. Первое упоминание его в положительном аспекте позволил себе в 1960 году И. Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь». Но даже и тогда мгновенной реакцией на них были статьи маститых критиков, которые писали: «Волошина как значительного поэта Эренбург просто придумал». «В поэзии Волошин был одним из самых незначительных декадентов, к революции он отнёсся отрицательно».
Это было главным обвинением, критерием отношения к поэту. «Революцию не принял, не понял». А раз так — ату его! О чём в таком случае говорить. Хотя он-то как раз один и понял. Понял то, что мы все очень поздно начали понимать. Понял каким-то провидческим чутьём ещё до того, как революция свершилась.
Пророк в своём отечестве
9-го января 1905 года 28-летний Волошин приезжает из Москвы в Петербург и становится свидетелем «кровавого воскресенья».
Он подробно опишет увиденное в очерке «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге» и закончит предсказанием: «Эти дни были лишь мистическим прологом великой народной трагедии, которая ещё не началась. Зритель, тише! Занавес поднимается...» То же предсказание в его стихотворении «Предвестие»: «Уж занавес дрожит перед началом драмы...»
Апокалипсическая картина надвигающейся трагедии нарисована им в стихотворении «Ангел мщенья» (1906), где «скорбный ангел мщенья» возвещает народу русскому:
Я синим пламенем пройду в душе народа,
Я красным пламенем пройду по городам.
Устами каждого воскликну я «Свобода!»,
Но разный смысл для каждого придам.
Меч справедливости - карающий и мстящий -
Отдам во власть толпе... И он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий, -
Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.
Не сеятель сберёг колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.
А марте 1917-го Волошин наблюдал революционный парад на Красной площади. Под Кремлёвскими стенами проходили войска и группа демонстрантов.
И вдруг в какой-то момент красные кумачовые пятна на фоне чёрной московской толпы показались ему кровью, проступившей из-под камней Красной площади, обагрённых кровью Всея Руси. Придя домой, поэт записывает в дневнике:
«И тут внезапно и до ужаса отчётливо стало понятно, что русская революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой Великой Разрухи русской земли, нового Смутного времени. Когда я возвращался домой, потрясённый понятым и провиденным, в уме слагались строфы первого стихотворения, внушённого мне революцией. Но эти стихи настолько шли вразрез с общим настроением тех дней, что их немыслимо было ни печатать, ни читать. Даже в ближайших друзьях они возбуждали глубочайшее негодование».
Это негодование и непонимание не только врагов, но и друзей сопутствовало ему всю жизнь.
Один среди враждебных ратей -
Не их, не ваш, не свой, ничей -
Я - голос внутренних ключей,
Я - семя будущих зачатий.
Над схваткой
Когда началась I мировая война, он единственный не поддался шовинистическому угару.
Гумилёв восторженно славил «дело величавое войны», Северянин кричал: «Я поведу вас на Берлин!»... А Волошин выпускает сборник «В год пылающего мира 1915», где выражает свою позицию полного неприятия международной бойни:
Не знать, не помнить и не видеть,
застыть как соль, уйти в снега!
Дозволь не разлюбить врага
и брата не возненавидеть.
Во взгляде на войну Волошин близок позиции Ромена Роллана, определённой им в сборниках с программным названием «Над схваткой».
Когда в 1916 году Волошина призывают на военную службу, он обращается к военному министру с письмом, где заявляет, что отказывается служить, что, как европеец, художник и поэт он не может быть солдатом, так как его разум, чувство и совесть не позволяют ему участвовать в братоубийственной войне. «Пусть лучше убьют меня, чем убью я», - говорит Волошин. К счастью, последствий эта акция не имела: из-за астмы и слабого зрения он был признан негодным для военной службы.
Марина Цветаева в своём эссе «Живое о живом» приводит разговор матери Волошина с сыном — женщины мужественной и даже несколько мужеподобной, любившей носить мужскую одежду и огорчавшейся, что в Максе этой мужественности не было никогда:
— Погляди, Макс, на Серёжу, вот — настоящий мужчина! Муж. Война — дерётся. А ты? Что ты, Макс, делаешь?
— Мама, не могу же я влезть в гимнастерку и стрелять в живых людей только потому, что они думают иначе, чем я.
— Думают, думают. Есть времена, Макс, когда нужно не думать, а делать. Не думая — делать.
— Такие времена, мама, всегда у зверей — это называется животные инстинкты.
А в 1917 году Волошин дерзко выступил против Брестского мира, что шокировало даже единомышленников. В стихотворении «Мир» он писал:
С Россией кончено. На последях
Ее мы прогалдели, проболтали.
Пролузгали, пропили, проплевали.
Замызгали на грязных площадях.
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пришли на нас огонь, язвы и бичи,
Германцев с Запада, Монгол с Востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
«Вспомнить самого себя»
Будучи антропософом, Волошин был убеждён, что «люди суть ангелы десятого круга», которые приняли облик людей со всеми их грехами и пороками, так что всегда надо помнить, что в каждом, даже самом худшем человеке сокрыт ангел.
Гюстав Моро. Ангел-странник.
Волошин объяснял свою позицию так: «Я стремлюсь в каждом человеке найти те стороны, за которые его можно полюбить. Мне кажется, что только этим можно призвать к жизни хорошие черты человека, а не осуждением его недостатков, которые только утверждаются и растут от осуждения. Нужно помнить, что в каждом скрыт ангел, на котором наросла дьявольская маска, и надо ему помочь её преодолеть, вспомнить самого себя».
Эту мысль, найденную у Леона Блуа, Волошин не раз повторял в своём творчестве: в поэме «Протопоп Аввакум», в «Святом Серафиме».
Мы выучились верить и молиться
за палачей. Мы поняли, что каждый
есть пленный ангел в дьявольской личине.
Быть выше человеческой борьбы, быть только созерцателем трагедии и вестником преображения — в этой мудрости была и сила его, и слабость. Глубоко христианское смирение вырывается у Волошина из сердца, готового принять и свою голгофу, если жертва нужна во искупление.
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало:
Господи! Вот плоть моя».
Сейчас вы услышите песню на стихи М. Волошина «Китеж». В Интернете её нет. Когда-то, в 1988 году к нам в ДК приезжал Максим Кривошеев, и мне удалось её записать на его концерте. Несколько предваряющих слов.
Китеж-град — город русских народных преданий, который, по легенде, скрылся под землёй во время нашествия Батыя. На его месте образовалось озеро Светлояр, и только избранные могут слышать иногда звон его церквей.
Считается, что когда идёт борьба не за жизнь, а за смерть, есть два выхода: победить или погибнуть. Но есть ещё и третий: уйти от этих мерзостей, уйти в снега, уйти под воду, уйти в себя. Китеж — это символ России, которую поглотила пучина революции, но которая ещё восстанет, возродится.
Песня довольно длинная, трудная для восприятия — много исторических имён и названий, античных и библейских образов. Я привожу после неё текст стихотворения, а ещё лучше — перечитать его позже в книге со всеми примечаниями, сносками, комментариями. Но сначала — песня.
Китеж. Музыка Петра Старчика, поёт Максим Кривошеев.
http://rutube.ru/video/fe74821d73322ee58ce23b45eebe8c8d/
1
Вся Русь — костёр. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревёт… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
Пустили пал? А ураган
Раздул его, и тонут в дыме едком
Леса и сёла огнищан.
Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров —
Народный не уймут костёр:
Они уйдут, спасаясь от пожаров,
На дно серебряных озёр.
Так, отданная на поток татарам,
Святая Киевская Русь
Ушла с земли, прикрывшись Светлояром…
Но от огня не отрекусь!
Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.
Да, вне Москвы — вне нашей душной плоти,
Вне воли медного Петра —
Нам нет дорог: нас водит на болоте
Огней бесовская игра.
Святая Русь покрыта Русью грешной,
И нет в тот град путей,
Куда зовёт призывный и нездешний
Подводный благовест церквей.
2
Усобицы кромсали Русь ножами.
Скупые дети Калиты
Неправдами, насильем, грабежами
Её сбирали лоскуты.
В тиши ночей, звездяных и морозных,
Как лютый крестовик-паук,
Москва пряла при Тёмных и при Грозных
Свой тесный, безысходный круг.
Здесь правил всем изветчик и наушник,
И был свиреп и строг
Московский князь — «постельничий и клюшник
У Господа», — помилуй Бог!
Гнездо бояр, юродивых, смиренниц —
Дворец, тюрьма и монастырь,
Где двадцать лет зарезанный младенец
Чертил круги, как нетопырь.
Ломая кость, вытягивая жилы,
Московский строился престол,
Когда отродье Кошки и Кобылы
Пожарский царствовать привёл.
Антихрист-Пётр распаренную глыбу
Собрал, стянул и раскачал,
Остриг, обрил и, вздёрнувши на дыбу,
Наукам книжным обучал.
Империя, оставив нору кротью,
Высиживалась из яиц
Под жаркой коронованною плотью
Своих пяти императриц.
И стала Русь немецкой, чинной, мерзкой.
Штыков сияньем озарён,
В смеси кровей Голштинской с Вюртембергской
Отстаивался русский трон.
И вырвались со свистом из-под трона
Клубящиеся пламена —
На свет из тьмы, на волю из полона —
Стихии, страсти, племена.
Анафем церкви одолев оковы,
Повоскресали из гробов
Мазепы, Разины и Пугачёвы —
Страшилища иных веков.
Но и теперь, как в дни былых падений,
Вся омрачённая, в крови,
Осталась ты землёю исступлений —
Землёй, взыскующей любви.
3
Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдёт молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
Царёву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!
18 августа 1919
Во время наступления Деникина на Москву
Коктебель
Между двух огней
«Девятнадцатый год толкнул меня к общественной деятельности в единственной форме, возможной при моём отрицательном отношении ко всякой политике и ко всякой государственности... к борьбе с террором, независимо от его окраски...» - пишет Волошин.
Сергей Наровчатов в предисловии к его томику в малой серии «Библиотека поэта» (1977) пытается «реабилитировать» автора: «Нам памятны благородные поступки поэта в годы гражданской войны. Он рисковал жизнью, когда в его доме скрывались коммунисты-подпольщики, он ходатайствовал и добивался освобождения людей,заподозренных в большевизме». Лукаво-односторонние слова. Автор предисловия скрыл — по незнанию или умышленно — самое главное: Волошин, без стеснения эксплуатируя свой высокий авторитет и имя, спасал от беззакония не только красных, но и белых. Спасал просто людей.
В те дни мой дом — слепой и запустелый —
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь под кровлею поэта
Убежища, защиты и совета.
Волошин - не большевик, не монархист, не республиканец. Он — вне политики, он — над схваткой. В своём коктебельском доме поэт, как известно, спасал в гражданскую войну белых от красных, а красных — от белых, за что его хотели расстрелять и те, и другие. Это не было нейтралитетом. «Я не нейтрален, а гораздо хуже, - опасно откровенничал Волошин. - Я рассматриваю буржуазию, белых и красных как антиномические выявления единой сущности. Какой сущности? Да конечно же преступной».
Когда спасённый им комиссар прислал Волошину почётную грамоту «за спасение большевика», Волошин отверг её со всеми сопутствующими ей благами. «Я спасал не большевика, я спасал человека».
О том же он пишет и в письме Я. Глотову в октябре 1920 года: «... относясь ко всем партиям с глубоким снисхождением, как к отдельным видам коллективного безумия, ни к одной из них не питаю враждебности: человек мне важнее его убеждений».
Мы привыкли представлять Волошина стоящим над схваткой, одиноким, ни к кому не примыкающим жителем башни из слоновой кости. На самом деле — это самый энергичный участник схватки, только не воитель, а спасатель. Когда все вокруг разрушали, он строил и спасал.
Один из большевиков, обязанный ему жизнью, стал потом председателем Крымской ЧК. В благодарность за спасение чекиста Волошин получил страшную привилегию: из списков смертников он имел право вычеркнуть по одному имени из каждой партии. Следствием было то, что друзья и близкие остальных его ненавидели.
Позиция «над схваткой» - вдвойне опасная позиция. Это не позиция «и нашим, и вашим», а позиция - «меж двух огней». Это позиция гуманиста, рыцаря, мечущегося между двумя баррикадами и спасающего человеческое в человеке. Это третья баррикада, на которой были лучшие из русских интеллигентов. В стихотворении «На дне преисподней», посвящённом памяти Блока и Гумилева, Волошин писал — и это звучало как клятва:
С каждым днём всё диче и всё глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Тёмен жребий русского поэта.
Неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
горькая детоубийца-Русь,
и на дне твоих подвалов сгину
иль в кровавой луже поскользнусь...
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Макс становится Максимилианом
Стихи о революции и гражданской войне долгое время оставались наименее известной частью в поэтическом наследии Волошина. Ведь в читательский обиход допускались только те произведения, где главенствующим мотивом была вера в светлое будущее Родины. Стихи же, запечатлевшие картины жестокой, бесчеловечной повседневности тех лет, оставались в тени. А между тем именно эти стихи Волошина — самое значительное из всего, что он создал. В них его поэтический голос достиг необычайной мощи и выразительности.
Долгие десятилетия мы не знали лучшего Волошина: трагического поэта, с огромной душевной болью повествующего о драматических судьбах России, о русской усобице, о человеконенавистнической революции и монстрах, её совершивших. Надо было потерять Россию, которую Октябрь втаптывал в кровь и грязь, чтобы он обрёл её в себе.
В. Вересаев заметил: «Как будто совсем другой поэт появился — мужественный, сильный, с простым и мудрым словом». Такие стихи, как «Китеж», «Дикое поле», «Русская революция» - своего рода поэтические трактаты. Иным становится и образ лирического героя Волошина. Его муза, ранее сосредоточенная на блужданиях собственного духа, теперь тяготеет к монументальности, эпичности. По выражению А. Белого, Макс становится Максимилианом.
Расплясались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперек.
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный северовосток.
Ветер обнаженных плоскогорий,
Ветер тундр, полесий и поморий,
Черный ветер ледяных равнин,
Ветер смут, побоищ и погромов,
Медных зорь, багровых окоемов,
Красных туч и пламенных годин.
Этот ветер был нам верным другом
На распутьях всех лихих дорог:
Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль - на северо-восток.
Войте, вейте, снежные стихии,
Заметая древние гроба:
В этом ветре вся судьба России -
Страшная, безумная судьба.
В этом ветре гнёт веков свинцовых:
Русь Малют, Иванов, Годуновых,
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса,
Чертогона, вихря, свистопляса:
Быль царей и явь большевиков.
Что менялось? Знаки и возглавья.
Тот же ураган на всех путях:
В комиссарах - дурь самодержавья,
Взрывы революции в царях.
Вздеть на виску, выбить из подклетья,
И швырнуть вперед через столетья
Вопреки законам естества -
Тот же хмель и та же трын-трава.
Ныне ль, даве ль - всё одно и то же:
Волчьи морды, машкеры и рожи,
Спертый дух и одичалый мозг,
Сыск и кухня Тайных Канцелярий,
Пьяный гик осатанелых тварей,
Жгучий свист шпицрутенов и розг,
Дикий сон военных поселений,
Фаланстер, парадов и равнений,
Павлов, Аракчеевых, Петров,
Жутких Гатчин, страшных Петербургов,
Замыслы неистовых хирургов
И размах заплечных мастеров.
Сотни лет тупых и зверских пыток,
И еще не весь развернут свиток
И не замкнут список палачей,
Бред Разведок, ужас Чрезвычаек -
Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик
Не видали времени горчей.
Бей в лицо и режь нам грудь ножами,
Жги войной, усобьем, мятежами -
Сотни лет навстречу всем ветрам
Мы идем по ледяным пустыням -
Не дойдем и в снежной вьюге сгинем
Иль найдем поруганный наш храм, -
Нам ли весить замысел Господний?
Всё поймем, всё вынесем, любя, -
Жгучий ветр полярной преисподней,
Божий Бич! приветствую тебя.
«Стал человек один другому дьявол»
Россия и революция — главные темы позднего Волошина, патриота в высшем смысле этого слова, для которого патриотизм есть страшная, непереносимая боль. Его творчество 20-х годов — это летопись, прозаически грубая и честная без прикрас. Жестокий крымский голод, массовые расстрелы — всё это становится материей стихов. Они могут отпугнуть сгущением красок, натурализмом, шоковыми деталями («Бойня», «Большевик», «Красногвардеец», «Матрос»), однако в них поэт лишь с протокольной точностью воссоздаёт реальность. И стихи обретают пронзительную силу исторического документа.
Читает Давид Аврутов:
http://rutube.ru/video/186259395502bb2a380cdab8a015c3a4/
Фаина Раневская вспоминала, как однажды Волошин пришёл к ней с заплаканными глазами: ночью шли расстрелы, он слышал треск пулемётов. Рвущую сердце боль, отчаяние и гнев поэт выразил тогда в самом трагическом своём цикле «Стихи о терроре»:
Собирались на работу ночью. Читали
Донесенья, справки, дела.
Торопливо подписывали приговоры.
Зевали. Пили вино.
С утра раздавали солдатам водку.
Вечером при свече
Выкликали по спискам мужчин, женщин.
Сгоняли на темный двор.
Снимали с них обувь, белье, платье.
Связывали в тюки.
Грузили на подводу. Увозили.
Делили кольца, часы.
Ночью гнали разутых, голых
По оледенелым камням,
Под северо-восточным ветром
За город в пустыри.
Загоняли прикладами на край обрыва.
Освещали ручным фонарем.
Полминуты работали пулеметы.
Доканчивали штыком.
Еще недобитых валили в яму.
Торопливо засыпали землей.
А потом с широкою русскою песней
Возвращались в город домой.
А к рассвету пробирались к тем же оврагам
Жены, матери, псы.
Разрывали землю. Грызлись за кости.
Целовали милую плоть.
(«Террор». 26 апреля 1921. Симферополь)
Крымская бойня 20-х глубоко ранила поэта. Он писал: «Стал человек один другому дьявол».
Всем нам стоять на последней черте,
всем нам валяться на вшивой подстилке,
всем быть распластанным — с пулей в затылке
и со штыком в животе.
Русь святая и окаянная
Но Волошина никогда не оставляла вера в свою страну и в свой народ. Россия ему кажется легендарной неопалимой купиной (так и назван большой цикл его стихов).
«Неопалимая купина» - это, по Библии, горящий и не сгорающий терновый куст, в котором Бог явился Моисею и призвал его вывести израильский народ из Египта в обетованную землю.
В поэтическом переосмыслении Волошина это — символ России. Она горит, не сгорая. И всех, кто пытается погасить это пламя — охватывает смертельный огонь. Эти стихи звучат как предупреждение всем злым силам, посмевшим коснуться того, что нам свято.
Каждый коснувшийся дерзкой рукою —
Молнией поражен:
Карл под Полтавой; ужален Москвою,
Падает Наполеон.
Помню квадратные спины и плечи
Грузных германских солдат...
Год — и в Германии русское вече:
Красные флаги кипят.
Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,
В русскую водоверть!
Не прикасайся до наших пожарищ!
Прикосновение — смерть.
Одно из наиболее популярных стихотворений Волошина послереволюционной поры - «Святая Русь». Оно производило огромное впечатление на современников. Рассказывали такой случай: в 1921 году шёл концерт в лагере белогвардейцев в Галлиполи. На сцену вышел чтец и прочёл эти строки Волошина. Весь зал слушал с огромным волнением. А кадеты — юные мальчики — строго по равнению стоявшие возле эстрады, вдруг начали рядами опускаться на колени. И когда прозвучали слова: «В грязь лицом тебе ль не поклонюсь?» - все как один поклонились до земли.
Читает Давид Аврутов. (Вслед за стихотворением сразу звучит песня Петра Старчика на стихи Волошина «Русь гулящая» в исполнениии Максима Кривошеева — в Интернете её нет).
Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище,
И пошла поруганной и нищей,
И рабой последнего раба.
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя, —
Ты — бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!
В деревнях погорелых и страшных,
Где толчется шатущий народ,
Шлендит пьяная в лохмах кумашных
Да бесстыжие песни орет.
Сквернословит, скликает напасти,
Пляшет голая - кто ей заказ?
Кажет людям срамные части,
Непотребства творит напоказ.
А проспавшись, бьется в подклетьях,
Да ревет, завернувшись в платок,
О каких-то расстрелянных детях,
О младенцах, засоленных впрок.
А не то разинет глазища
Да вопьется, вцепившись рукой:
"Не оставь меня смрадной и нищей,
Опозоренной и хмельной.
Покручинься моею обидой,
Погорюй по моим мертвецам,
Не продай басурманам, не выдай
На потеху лихим молодцам...
Вся-то жизнь в теремах под засовом..
Уж натешились вы надо мной...
Припаскудили пакостным словом,
Припоганили кличкой срамной".
Разве можно такую оставить,
Отчураться, избыть, позабыть?
Ни молитвой ее не проплавить,
Ни любовью не растопить...
Расступись же, кровавая бездна!
Чтоб во всей полноте бытия
Всенародно, всемирно, всезвездно
Просияла правда твоя!
Стихи о России Волошина меньше всего отвечают притязаниям новоявленных славянофилов, видящих в историческом прошлом страны только здоровые устои, благолепие да процветание. У Волошина образ Родины складывается из контрастов, противоречий: высокое и великое соседствует с косностью и уродством.
Русь святая и она же — Русь грешная, окаянная.
Это как две стороны медали, неразделимо. Поэт разглядел и показал нам новый исторический лик России, органически спаянный с её древним историческим ликом.
И всё-таки он верил, что все жертвы не напрасны, что
из крови, пролитой в боях
Из праха обращённых в прах,
Из мук казнённых поколений,
Из душ, крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, исступлений —
Возникнет праведная Русь.
Я за неё за всю молюсь
И верю замыслам предвечным:
Её куют ударом мечным,
Она мостится на костях,
Она святится в ярых битвах,
На жгучих строится мощах,
В безумных плавится молитвах.
Видеклип «Заклинание»:
http://www.youtube.com/watch?v=SYXKofIIcbM
В 1924 году Волошин заканчивает поэму «Россия», которую задумал ещё в 1918 -ом. В ней сконцентрировалось всё, что ему думалось о петербургской России, начиная с петровских времён, - наше русское прошлое, выявленное современностью. К. Чуковский сказал об этой поэме: «Не сомневаюсь, что эта поэма будет когда-нибудь известна каждому грамотному человеку. В ней каждая строчка — формула». А Е. Евтушенко, публикуя фрагменты из неё в «Строфах века», назвал её "философским пособием в изучении отечественной истории". Поэма эта весьма актуально звучит и в наши дни. Послушайте небольшой фрагмент её в исполнении
Давида Аврутова.
http://rutube.ru/video/e6663654b4f927144a84431d1208c2f0/
Великий Петр был первый большевик,
Замысливший Россию перебросить,
Склонениям и нравам вопреки,
За сотни лет к ее грядущим далям.
Он, как и мы, не знал иных путей,
Опричь указа, казни и застенка,
К осуществленью правды на земле.
Не то мясник, а может быть, ваятель -
Не в мраморе, а в мясе высекал
Он топором живую Галатею,
Кромсал ножом и шваркал лоскуты...
Мы не вольны в наследии отцов,
И, вопреки бичам идеологий,
Колеса вязнут в старой колее...
Мы углубили рознь противоречий
За двести лет, что прожили с Петра:
При добродушьи русского народа,
При сказочном терпеньи мужика -
Никто не делал более кровавой
И страшной революции, чем мы.
У нас в душе некошенные степи.
Вся наша непашь буйно заросла
Разрыв-травой, быльем да своевольем.
Размахом мысли, дерзостью ума,
Паденьями и взлетами - Бакунин
Наш истый лик отобразил вполне.
В анархии всё творчество России:
Европа шла культурою огня,
А мы в себе несем культуру взрыва.
Огню нужны - машины, города,
И фабрики, и доменные печи,
А взрыву, чтоб не распылить себя, -
Стальной нарез и маточник орудий.
Отсюда - тяж советских обручей
И тугоплавкость колб самодержавья.
Бакунину потребен Николай,
Как Петр - стрельцу, как Аввакуму - Никон.
Поэтому так непомерна Русь
И в своевольи, и в самодержавьи.
И нет истории темней, страшней,
Безумней, чем история России.
«Я не изгой, а пасынок России»
Конечно, такие стихи не могли быть напечатаны. Более того, поэт вполне мог за них поплатиться жизнью. В течение почти четырёх десятилетий имя М. Волошина находилось под негласным запретом. Не публиковались стихи, статьи замалчивались, живопись пылилась в запасниках. Причины? Всё те же: далёкий от бурь и смут коктебельский затворник узрел в своей эпохе все черты страшного смутного времени и отождествил «быль царей» с «явью большевиков».
Этого они не могли ему простить. «Демоны глухонемые» - так метко окрестил Волошин этих вершителей судеб России, взлетевших на гребне мутной волны революции. Так он назвал и свою книгу 1919 года.
Они проходят по земле,
Слепые и глухонемые,
И чертят знаки огневые
В распахивающейся мгле.
Как актуально звучат и сейчас эти его строки:
В нормальном государстве вне закона
Находятся два класса:
Уголовный
И правящий.
Во время революций
Они меняются местами,
В чем,
По существу, нет разницы.
Но каждый
Дорвавшийся до власти сознает
Себя державной осью государства
И злоупотребляет правом грабежа,
Насилий, пропаганды и расстрела...
Или эти, 1925-го года, в которых Волошин, обращаясь к «поэту революции», писал:
Ты, соучастник судьбы, раскрывающей замысел драмы:
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:
Помнить, что знамёна, партии и программы
То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:
Совесть народа - поэт. В государстве нет места поэту.
Все редакции для Волошина были закрыты, против его книг был объявлен бойкот книжных магазинов. Запрещённый и проклинаемый и левыми, и правыми, поэт рассылает свои стихи в десятках писем с просьбой «переписывать и раздавать всем друзьям и знакомым». Он стал первым классиком самиздата. С горечью и гордостью он пишет об этом в «Доме поэта»:
Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!
Почётней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
Волошин был внутренне отрешён от всего бытового, повседневного. В нём было что-то сократовское, подлинное, внутримирное.
Войди, мой гость, стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шёпот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
И ты, и я — мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни — немой её укор.
И сам избрал пустынный сей затвор
Землёю добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух
В уединеньи выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия,
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далёкий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
У Волошина были возможности выехать за границу. В эмиграции его ценили, печатали, о нём читали лекции, называли единственным национальным поэтом, оставшимся после смерти Блока. Но он на все призывы отвечал: «Мне надо пребыть в России до конца».
«Он жив - мой стих!»
В декабре 1929 года Волошина постиг инсульт. В последние месяцы жизни он уже не мог передвигаться по дому. Не мог лежать — задыхался.
одна из последних его фотографий
А вскоре астма, которая мучала его всю жизнь, осложнилась воспалением лёгких, и 11 августа 1932 года Максимилиана Волошина не стало. Ему было 55 лет. Поэт был похоронен по его завещанию на вершине огромного холма, который обрывом навис над Коктебельским заливом.
Казалось, он обнимал свой Коктебель и после смерти: справа — своим скалистым профилем, слева — своей могилой. Вспоминаются строки Марины Цветаевой, написанные в те дни:
Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик.
Похоронили поэта на
Самом высоком месте.
Так и во гробе еще — подъём
Он даровал — несущим.
...Стало быть, именно на своём
Месте, ему присущем.
Выше которого только вздох,
Мой из моей неволи.
Выше которого — только Бог!
Бог — и ни вещи боле.
жена Мария на могиле Волошина
в 1976 году и она тоже обрела здесь покой
Теперь я мёртв. Я стал строками книги
В твоих руках...
И сняты с плеч твоих любви вериги,
Но жгуч мой прах.
Меня отныне можно в час тревоги
Перелистать,
Но сохранят всегда твои дороги
Мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
Стихов моих,
Но вслушайся - ты слышишь пенье птицы?
Он жив - мой стих!
бюст Волошина работы Виттига, установленный в Париже на бульваре Эксельман как парковая скульптура под название «Поэт».
У нас же памятники Волошину пока только в Коктебеле.
Сегодня М. Волошин предстаёт как поразительный пример современника, жителя ХХ столетия, противопоставившего силам распада и вражды личную стойкость, высокую духовность и силу добра.
Проповедь поэта мало кем была услышана, ибо до неё надо было ещё дорасти. Он всегда казался пришедшим очень издалека — так издалека, что суждения его звучали непривычно и странно. Он мыслил слишком глобально, призывал к слишком глубинным преобразованиям и отрешениям. Недаром Александр Бенуа писал, что значение стихов Волошина по достоинству смогут оценить только грядущие поколения. Хочется верить, что время их настало.
А закончить мне хочется своим стихотворением — данью любви дорогому поэту:
Коктебель Волошина
Край синих гор зовётся Коктебель.
Небесный взор. Морская колыбель.
Ламанча снов печального гидальго.
Здесь всё хранит недавние следы:
Скалистый профиль, абрис бороды,
Ступнями отшлифованная галька.
Сюда пристал когда-то Одиссей.
Здесь Ариадной был спасён Тезей.
О Киммерия, древняя Эллада!
Здесь аргонавты завершали путь,
Здесь амазонки выжигали грудь,
Орфей спускался в филиалы ада.
«А вдруг он в самом деле Божество?
Пан здешних мест? Природы торжество?» –
В смятенье детском думала Марина.
И, кажется, доносят нам ветра
Суровый голос мужественной Пра,
За мирный нрав отчитывавшей сына.
Не мог ни на кого поднять руки,
Но жил законам века вопреки,
Всему тому, что совести противно.
Глядятся в душу, трепетно тихи,
Картины, как безмолвные стихи,
Стихи, как говорящие картины.
Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/102796.html