«Се, башня вспыхнула пламенем и пала огненным столпом…»
С тяжелым сердцем молвила Идриль: «Прискорбна слепота мудрых»; но ответствовал Туор: «Прискорбно также и упрямство тех, кого мы любим, – однако недостаток сей подсказан доблестью», – и, наклонившись, поднял и поцеловал жену, ибо она значила для него больше, чем все гондотлим вместе взятые; Идриль же горько рыдала об отце. И повернулся Туор к вождям, говоря: «Ло, надобно уходить отсюда немедля, чтобы не окружили нас»; и тотчас же все поспешили вперед, так быстро, как только могли, и далеко ушли прежде, чем оркам наскучило разорять дворец и радоваться падению башни Тургона.
И вот беглецы уже в южной части города, и попадаются им на пути лишь одиночные банды мародеров, что при виде них обращаются в бегство; но везде, куда ни глянь, пылают пожары, ибо враг не ведал жалости. Встречаются им и женщины, одни несут младенцев, другие нагружены скарбом; однако Туор не позволил им взять с собой ничего, кроме небольшого запаса еды. И вот, наконец, добравшись туда, где было поспокойнее, Туор расспросил Воронвэ о происшедшем, ибо Идриль не в силах была говорить и едва не теряла сознание. И поведал ему Воронвэ, как они с Идрилью ждали у дверей дома, а шум битвы все нарастал, и замирали сердца их, а Идриль рыдала, ибо от Туора вестей не было. Наконец она отослала большую часть приставленной к ней охраны вниз по тайному ходу вместе с Эаренделем, властно потребовав, чтобы уходили они; однако ж горько печалилась она, расставаясь с сыном. А сама она останется, – так сказала она, – ибо не желает пережить своего супруга; и тогда пошла она собирать женщин и всех тех, кто отбился от своих, и отправляла их по туннелю, и вместе со своим маленьким отрядом рубила мародеров; и невозможно было убедить ее оставить меч.
Наконец столкнулись они с бандой слишком многочисленной, и Воронвэ удалось вызволить оттуда Идриль лишь милостью Богов, ибо все, кто был с ними, погибли; и сожгли враги дом Туора, но потайного хода не нашли. «Тогда-то, – молвил Воронвэ, – госпожа твоя обезумела от усталости и горя и пошла в город куда глаза глядят, к вящему моему страху, – и не удавалось мне увести ее с охваченных пожаром улиц».
Едва произнес Воронвэ эти слова, как уже и дошли они до южных стен и оказались перед Туоровым домом, и ло! – дом разрушен, и над развалинами курится дым; и при виде этого горечь и гнев вскипели в сердце Туора. Но вот послышался шум, возвещающий о приближении орков, и Туор как можно скорее отправил всех, кто пришел с ним, вниз в подземный ход.
Се! – царит на лестнице великая скорбь: изгнанники прощаются с Гондолином и однако ж не питают надежды выжить за пределами гор, ибо можно ли ускользнуть от длани Мелько?
И вот все до последнего вошли в туннель, и рад Туор, и спокойнее делается у него на душе; воистину, только волею Валар сумели все гондотлим добраться туда, не будучи замечены орками. У входа остались лишь немногие: они, сложив оружие, работают кирками и заваливают изнутри вход под землю, а затем поскорее догоняют остальных; когда же все спустились по ступеням на уровень долины, сделалось невыносимо жарко, ибо вокруг города ползали, изрыгая пламя, драконы – совсем рядом, рукой подать, ведь проход проложили на небольшой глубине от поверхности. Сотрясалась земля, с потолка срывались камни и, падая, задавили многих, а в воздухе растекались дым и чад, так что погасли факелы и светильники. И спотыкались беглецы о тела тех, кто прошел до них и погиб; и Туора снедал страх – тревожился он за Эаренделя; и спешили гондотлим вперед в кромешной тьме, терпя тяжкие страдания. Почти два часа провели они в подземном туннеле, а ближе к концу он был не вполне закончен, с неровными стенами и низким потолком.
Наконец добрались они, недосчитавшись почти десятой части, до выхода из туннеля, каковой был искусно выведен в обширную впадину, что некогда заполнялась водой, а теперь заросла густым кустарником. Здесь собралась огромная разношерстная толпа – все те, кого Идриль с Воронвэ отослали по тайному ходу впереди себя. Беженцы тихо плакали от усталости и печали, но Эаренделя среди них не было, и Туор с Идрилью изнывали от душевной боли. Все прочие также сокрушались и сетовали, ибо посреди окрестной равнины высился вдалеке холм Амон Гварет, коронованный пламенем, на коем прежде сиял их родной город. Огненные драконы кишат вокруг него, и железные чудища входят и выходят из врат, а бессчетные орки и балроги грабят и разоряют дома. Тем не менее вожди находят в этом некоторое утешение, ибо решают, что на равнине отродий Мелько почти не осталось, вот разве что у самых стен, ибо все его чудища стянулись туда – порадоваться уничтожению города.
Посему молвил Галдор: «Теперь надобно нам поспешить к Окружным горам – дабы оказаться как можно дальше отсюда, пока не застал нас рассвет, а времени у нас немного, ведь лето на пороге». Но поднялся ропот, ибо твердили иные, что идти к Кристорну, как задумал Туор – сущее безумие. «Солнце, – говорят они, – взойдет куда раньше, чем мы достигнем предгорий, а на равнине нас изничтожат драконы и демоны. Давайте отправимся к Пути Спасения, Бад Утвен, ибо до него в два раза ближе: наши усталые и раненые могут надеяться добраться туда, но никак не дальше».
Но Идриль воспротивилась и убеждала владык не полагаться на магию того пути, что прежде хранила его от обнаружения: «Ибо что за магия выстоит, если Гондолин пал?» Однако ж большой отряд мужей и жен отделился от Туора и отправился к туннелю Бад Утвен, прямиком в пасть чудища, что коварный Мелько по совету Меглина посадил у внешнего выхода, дабы никто не смог пройти тем путем. Но остальные, ведомые Леголасом Зеленым Листом из дома Древа, который знал равнину как свои пять пальцев, будь то в ночи или при свете дня, и отлично видел в темноте, устремились через долину, невзирая на всю свою усталость, и остановились на привал лишь после длительного перехода. К тому часу всю землю уже залил сумеречный свет печальной зари, что не глядела более с небес на красоту Гондолина; но над равниной клубились туманы – и то было диво, ибо прежде вовеки не повисало там ни дымки, ни хмари, и, верно, ныне случилось так из-за гибели королевского фонтана. Снова воспряли гондотлим и под прикрытием серого марева долго шли в безопасности даже после восхода солнца, пока не оказались слишком далеко, чтобы кто-либо разглядел их в мглистой пелене с холма или от развалин стен.
А надо сказать, что горы, или скорее самые низкие их предгорья с этой стороны отстояли от Гондолина на семь лиг без одной мили, а до Кристорна, Расселины Орлов, было еще две лиги вверх, в гору, ибо пролегал тот перевал на большой высоте; так что беглецам оставалось еще преодолеть две лиги с лишним средь скальных выступов и отрогов, и все валились с ног. К тому времени солнце висело уже высоко над седловиной в восточной части гор, огромное и алое; вокруг путников туманы развеялись, но руины Гондолина по-прежнему скрывались словно бы в облаке. Се! – едва развиднелось, заметили гондотлим на расстоянии всего лишь нескольких фарлонгов[8] горстку воинов, что спасались бегством от диковинных всадников: верхом на гигантских волках, как показалось издали, мчались орки, потрясая копьями. И молвил Туор: «Ло! Там же сын мой Эарендель; се, лик его сияет точно звезда над пустошью, а вокруг него – мои дружинники Крыла, и тяжко им приходится». Сей же миг отобрал он пятьдесят мужей, кои устали менее прочих, и, велев всем остальным двигаться следом, поспешил со своим отрядом через равнину так быстро, как только позволяли оставшиеся силы. Оказавшись же в пределах слышимости, прокричал Туор воинам, защищавшим Эаренделя, остановиться и не бежать, ибо волчьи всадники разгоняли их и убивали по одному, а ребенок ехал на плечах у некоего Хендора, домочадца Идрили, который, мнилось, того и гляди останется без защиты вместе со своей ношей. Тут встали воины спина к спине, а Хендор с Эаренделем – в середине; и вскорости подоспел к ним Туор, хотя спутники его совсем запыхались.
Волчьих всадников было десятка два, а из защитников Эаренделя оставалось в живых лишь шестеро; так что Туор расставил своих воинов полумесяцем в один ряд, надеясь взять наездников в кольцо, чтобы ни одному не удалось спастись и принести вести основным силам врага, и навлечь погибель на беглецов. В том преуспел он, ибо ускользнуть удалось лишь двоим, причем пешими и ранеными, так что слишком поздно добрались они до города.
Возрадовался Эарендель Туору, а уж как Туор был счастлив вновь обнять сына! – но молвил Эарендель: «Отец, меня мучит жажда, ибо немало пришлось пробежать мне – и не надо было Хендору нести меня». На это отец его ничего не ответил, ибо воды у него не случилось и думал он о нуждах всего своего отряда; и снова заговорил Эарендель: «Славно было видеть, как погиб Меглин, ибо он поднял руку на мою матушку – и не жаловал я его. Но, сколь бы ни рыскало вокруг волчьих всадников Мелько, ни за что не пошел бы я туннелями». И улыбнулся Туор, и посадил сына на плечи. Вскорости нагнали их все остальные, и Туор передал Эаренделя матери, и та возрадовалась великой радостью; но Эарендель не захотел, чтобы несли его на руках, и молвил: «Матушка Идриль, ты устала, а доспешные воины гондотлим верхом не ездят, кроме разве одного старика Салганта!» – и мать его рассмеялась сквозь слезы. И спросил Эарендель: «Да, а где же Салгант?» – ибо Салгант порою рассказывал ему занятные истории или развлекал его забавными играми; немало повеселил Эаренделя старый ном в те времена, когда день за днем наведывался в гости к Туору, ибо весьма любил доброе вино и отменное угощение, коими его там потчевали. Но никто не мог ответить, где Салгант; не знают того и поныне. Может статься, сгорел он вместе со своим ложем; а иные полагают, что увели его пленником в чертоги Мелько и сделали шутом – и злая то участь для знатного мужа из славного народа номов. И удручился Эарендель, и молча зашагал рядом с матушкой.
И вот добрались беглецы до подножия гор, а утро стояло в разгаре, хотя все еще пасмурное, и у самого начала подъема гондотлим расположились отдохнуть в лощинке, обрамленной деревьями и орешником, и многих сморил сон, несмотря на опасность, ибо совсем выбились они из сил. Но Туор выставил недремлющую стражу и сам не сомкнул глаз. Здесь подкрепились все скудными остатками снеди; а Эарендель, утолив жажду, забавлялся у ручейка. А потом сказал матери: «Матушка Идриль, жаль, нет тут с нами славного Эктелиона из дома Фонтана, он бы сыграл мне на своей флейте или вырезал бы мне ивовых свистулек! Он, верно, ушел вперед?» Но Идриль сказала «нет» и рассказала сыну все, что слыхала о гибели Эктелиона. И молвил Эарендель, что не желает более видеть улицы Гондолина, и горько заплакал; Туор же сказал, что и не увидит он более этих улиц, «ибо Гондолина больше нет».
Когда же солнце опустилось к самым холмам, Туор велел всем подняться, и беглецы двинулись дальше по каменистым тропам. Вскоре травы поблекли и увяли, и сменились мшистыми камнями, и даже сосны и ели поредели. На закате дорога обогнула горный склон, и Гондолин исчез из виду. Но вот отряд снова вышел из-за поворота, и ло! – над равниной развиднелось, и раскинулась она, улыбаясь, в последнем свете дня, как встарь, но вдалеке, пока глядели они, на фоне потемневшего севера воздвигся столп пламени – то пала последняя из башен Гондолина, та, что высилась близ южных врат, роняя свою тень на стены Туорова дома. Тут зашло солнце – и Гондолин навеки сокрылся с глаз.
А надо сказать, что перевал Кристорн, то есть Орлиная расселина, куда как опасен, и никогда не решились бы беженцы на такой переход во мраке, без светильников и факелов, усталые и обремененные женщинами и детьми, и больными, и ранеными, если бы не великий страх перед соглядатаями Мелько, ибо, двигаясь в таком большом числе, никак не могли гондотлим остаться вовсе незамеченными. Пока поднимались они наверх, быстро темнело, и путники поневоле растянулись длинной беспорядочной цепью. Галдор с отрядом воинов-копейщиков шел впереди, и с ними – Леголас, видевший в темноте не хуже кошек, и притом куда дальше. Далее следовали наименее усталые из женщин, поддерживая тех недужных и увечных, что могли идти сами. С ними были Идриль и Эарендель, который держался стойко, но Туор шел в самой середине отряда позади них, вместе со всеми воинами Крыла: они несли тяжелораненых; был с ним и Эгалмот, пострадавший при прорыве с площади. За ними брели в большом числе еще женщины с младенцами, и девы, и хромые; однако ж цепь двигалась так медленно, что и они не отставали. А замыкал шеренгу самый многочисленный отряд бойцов, готовых к битве, и был среди них златовласый Глорфиндель.
Так добрались беженцы до Кристорна – недоброе то место, ибо на такую головокружительную высоту ни весна, ни лето никогда не заглядывают, и царит там лютый холод. Воистину, пока долина купается в солнечных лучах, там, на суровых вершинах, весь год напролет лежат снега; и как только поднялись туда гондотлим, завыл ветер, налетая сзади, с севера, и принялся безжалостно кусать и жалить. Снег валил валом, закручивался вихрями и слепил глаза, и это было не к добру, ибо здесь тропа очень узка, а справа, со стороны запада, воздвигается отвесная стена на высоту около семи мерных цепей[9] от дороги и сверху ощетинивается зубчатыми острыми пиками, где во множестве гнездятся орлы. Там обитает Торондор, Король Орлов, Владыка торнхот, коего эльдар нарекли Соронтуром. А по другую руку разверзается пропасть, не настолько отвесная, но страшно крутая и обрывистая, где торчат вверх длинные клыки скал, так что спуститься вниз можно – а то и упасть, а вот вскарабкаться наверх – нет. Из того глубокого ущелья выхода нет ни в начале, ни в конце, равно как и со стороны склонов, а по дну его бежит Торн Сир. Этот поток срывается вниз с кручи в южной части, но тонкой струйкой, ибо на тех высотах он – лишь малый ручеек; бежит он по каменистому руслу где-то с милю и в северной части уходит вниз, в недра горы, сквозь щель такую узкую, что там и рыбешка едва протиснется.
Галдор и его воины уже дошли до конца перевала и оказались близ того места, где Торн Сир низвергается в пропасть, а остальные поотстали и растянулись, невзирая на все усилия Туора, почти на милю на той страшной дороге между пропастью и скалой, так что народ Глорфинделя был еще в самом начале тропы, как вдруг раздался в ночи вопль, эхом раскатившийся в угрюмом краю. Се, воинов Галдора внезапно атаковали в темноте какие-то твари, выскочив из-за скал, где залегли затаившись, так что даже Леголас их не углядел. Туор подумал было, что они столкнулись с одной из бродячих банд Мелько и быстро отобьются в темноте, однако ж отослал женщин и недужных назад, ближе к концу цепочки, а сам вместе со своими воинами примкнул к Галдору, и на опасной тропе закипела битва. Но вот сверху полетели камни, чиня немалый урон, и похоже было на то, что положение серьезно; и понял Туор, что дела обстоят куда хуже, когда в тылу послышался лязг оружия и некий ном из дома Ласточки прибежал с известием о том, что Глорфинделя сзади теснят враги, и с ними балрог.
Тут весьма испугался Туор, что угодил в ловушку, а именно так, по правде сказать, и случилось, ибо повсюду в окружных холмах Мелько расставил дозоры. Однако столь доблестно оборонялись гондотлим, что очень многие из слуг Мелько вынуждены были присоединиться к штурмующим, прежде чем город удалось захватить; потому дозорных осталось немного, и менее всего – здесь, на юге. Однако ж один из них издалека заметил толпу беженцев, едва двинулись те наверх от заросшей орешником лощинки, и объединились против них столько отрядов, сколько нашлось, и замыслили враги атаковать изгнанников и в лоб, и с тыла на опасном перевале Кристорн. Но Галдор и Глорфиндель удерживали позиции, даже при том, что напали на них врасплох, и многих орков сбросили в пропасть; но похоже было на то, что камнепад положит конец доблестной обороне и бегство из Гондолина закончится крахом. В тот час над перевалом поднялся месяц, и тьма немного расступилась: бледный свет просачивался в темные уголки, однако тропу не осветил, ибо слишком высоки были скальные стены. Тогда воспрял Торондор, Король Орлов, а он не любил Мелько, ибо встарь Мелько поймал множество его родичей и приковал к острым скалам, чтобы вырвать у них волшебные слова, с помощью которых он смог бы научиться летать (ибо мечтал Мелько сразиться с Манвэ в воздухе); а поскольку орлы упорствовали, Мелько отрезал им крылья и попытался сработать себе из них могучие крыла для полета, да только ничего у него не вышло.
И вот шум с перевала донесся до громадного гнезда Торондора, и молвил Король Орлов: «Почто эти гнусные твари, эти горные орки подбираются к моему трону? И почему сыны нолдоли кричат там, внизу, от страха пред отродьями проклятого Мелько? Воспряньте, о торнхот, чьи клювы – из стали, а когти – что мечи!»
«…тот балрог, что был среди недругов, атакующих с тыла, одним могучим прыжком вскочил на утесы…»
Тут поднялся гул, словно бы могучий ветер пронесся в скалах, и торнхот, народ Орлов, обрушились на тех орков, что взобрались на кручи над тропой, и принялись раздирать им морды и лапы и сбрасывать их на камни Торн Сира далеко внизу. И возликовали гондотлим, и в последующие дни сделали Орла гербом своего народа в знак своей радости, и носила тот герб Идриль, но Эарендель больше любил Лебединое Крыло отца. Теперь воины Галдора беспрепятственно отбросили нападавших, ибо тех было не так много, и весьма напугало их нападение торнхот; и отряд снова двинулся вперед, Глорфиндель же без устали сражался в арьергарде. Половина отряда уже прошла опасный перевал и водопад Торн Сира, как вдруг тот балрог, что был среди недругов, атакующих с тыла, одним могучим прыжком вскочил на утесы, торчащие над тропой слева у самого края пропасти, а оттуда, перепрыгнув через воинов Глорфинделя, яростно ворвался в толпу женщин и недужных впереди, хлеща огненным бичом. Глорфиндель же кинулся на врага, и золоченый номский доспех замерцал нездешним светом в лунных лучах; и рубанул ном мечом этого демона, так что тот снова отскочил на громадную глыбу, а Глорфиндель – за ним. И вот закипела смертельная битва на высокой круче над головами беженцев; а поскольку недруги напирали на них сзади и преграждали путь спереди, гондотлим сгрудились так плотно, что почти все могли видеть, что происходит; однако ж не успели воины Глорфинделя подоспеть к нему на помощь, как бой уже и закончился. Глорфиндель в пылу ярости гнал балрога от пика к пику, а броня защищала нома от бича и когтей. Вот, широко размахнувшись, воитель обрушил могучий клинок на железный шлем балрога; вот отрубил демону лапу с хлыстом по самый локоть. И тут балрог, во власти мучительной боли и страха, ринулся на Глорфинделя; тот нанес колющий удар, стремительный, словно бросок змеи; но попал лишь в плечо, и сцепились противники, и, пошатнувшись, рухнули на скалу. Тогда левой рукой Глорфиндель нащупал кинжал и, воткнув его, вспорол барлогу брюхо вровень со своим лицом (ибо демон был крупнее его в два раза); и тот завизжал и опрокинулся назад, и, падая со скалы, вцепился в золотые пряди Глорфинделя, выбившиеся из-под шлема, и оба сорвались в бездну.
То было великое горе, ибо Глорфинделя все горячо любили, и ло! – грохот падения эхом разнесся в горах и отозвался в ущелье Торн Сира. Заслышав предсмертный вопль балрога, орки впереди и позади отряда дрогнули – и либо были перебиты, либо бежали далеко прочь, и сам Торондор, могучая птица, слетел в пропасть и вынес наверх тело Глорфинделя, а балрог остался лежать на дне, и еще много дней воды Торн Сира текли черным-черны далеко внизу на равнине Тумладен.
А эльдар до сих пор говорят при виде славной битвы, в которой силы неравны против ярости зла: «Увы! Се Глорфиндель и балрог», – и сердца их до сих пор крушатся о прекрасном воителе из народа нолдоли. И так сильна была любовь к погибшему, что, невзирая на необходимость спешить – ведь того гляди могли появиться новые враги! – Туор велел воздвигнуть над Глорфинделем высокий каменный курган сразу за опасным перевалом, у обрыва, с которого низвергался Орлиный поток, и Торондор до сих пор не подпускает туда никакое зло, но выросли там желтые цветы и цветут посейчас вокруг кургана в тех суровых местах; а народ Златого Цветка рыдал при возведении его, не осушая глаз.
* * *
Кто расскажет о блужданиях Туора и беженцев Гондолина в глуши за пределами гор к югу от долины Тумладен? Великие муки и смерть выпали им на долю, и голодали они, и холодали, и бодрствовали на страже, не смыкая глаз. А удалось им пройти даже через эти земли, наводненные злом Мелько, не иначе как благодаря тому, что мощи Врага причинены были великий ущерб и урон в побоище при штурме города, а еще благодаря быстроте и осторожности, с которыми вел их Туор; ибо Мелько, конечно же, прознал о бегстве гондотлим и пришел оттого в ярость. До Улмо в далеких океанах дошли вести о свершенных деяниях, но до поры ничем не мог он помочь беглецам, ибо блуждали они вдалеке от вод и рек – и воистину томила их жажда, и не знали они дороги.
Но спустя год с лишним странствий, в течение которого нередко случалось им, запутавшись в тенетах магии тамошних пустошей, долго ходить кругами по собственным своим следам, снова настало лето, и в разгар его добрались наконец гондотлим до речки и, пройдя вдоль нее, достигли земель более приветных и немного воспряли духом. Здесь проводником их стал Воронвэ, ибо как-то ночью в конце лета услышал он в журчании потока шепот Улмо – а внимая голосу вод, всегда обретал Воронвэ великую мудрость. И вел он соплеменников до тех пор, пока не вышли они к Сириону, в который впадала та речка, и тогда Туор с Воронвэ поняли, что находятся неподалеку от внешних врат прежнего Пути Спасения, и снова оказались в глубокой лощине, заросшей ольхой. Здесь весь кустарник был вытоптан, деревья выжжены, а склон обезображен пламенем, и зарыдали беженцы, ибо поняли, что за судьба постигла тех, кто некогда расстался с ними у выхода из потайного туннеля.
И вот пошли гондотлим вниз по реке, и снова приходилось им страшиться Мелько, и сражаться с его орочьими отрядами, и угрожали им волчьи всадники, но огнедышащие драконы их не преследовали, ибо истощилось их пламя после захвата Гондолина, а по мере того, как река набирала силу, росла и власть Улмо. Так спустя много дней добрались беженцы – а шли они медленно и с трудом добывали себе пропитание, – до тех обширных вересковых пустошей и топей, что лежат от Края Ив выше по течению; и Воронвэ тех земель не знал. Здесь Сирион надолго уходит под землю: ныряет в огромную пещеру Буйных Ветров и снова выходит на поверхность выше Заводей Сумерек, в том самом месте, где Тулкас впоследствии сразился с самим Мелько. Туор же прошел эти области под покровом ночи и в сумерках, после того, как Улмо явился ему в тростниках, и не помнил он дороги. Местами земля эта полнится мороками и весьма заболочена; здесь беженцы надолго задержались, и докучали им кусачие мухи, ибо все еще стояла осень; горячка и лихорадка одолевали гондотлим, и проклинали они Мелько.
Но вот вышли они наконец к обширным заводям и к пределам благодатнейшего Края Ив, и само дыхание тамошних ветерков принесло им покой и мир, и так отрадно это место, что утишилось горе тех, кто оплакивал погибших при падении города. Снова похорошели жены и девы, недужные исцелились, старые раны перестали ныть; не улыбались и не пели только те, кто не без причины опасался, что родичи их томятся в жестоком рабстве в Железных Преисподних.
Здесь весьма надолго задержались гондотлим, и Эарендель успел подрасти, прежде чем голос раковин Улмо тронул сердце Туора, и возвратилась его тоска по морю, и жажда тем более сильная, что подавлялась столько лет; и весь народ поднялся по слову Туора и спустился по Сириону к морю.
А надо сказать, что тех, кто прошел через Орлиную расселину и видел падение Глорфинделя, насчитывалось около восьми сотен: толпа неприкаянных скитальцев – вот и все, что осталось от столь прекрасного города со множеством жителей. Но тех, что спустя годы восстали из трав Края Ив и ушли к морю, справив тризну по Глорфинделю, когда весна рассыпала по полям цветы чистотела, – осталось лишь три сотни и два десятка мужей и отроков, и две сотни и шесть десятков жен и отроковиц. А женщин было так мало, потому что они схоронились или были спрятаны родней своей в разных укромных тайниках по всему городу. И одни погибли в пожаре, а других убили или увели в рабство; ведь спасательным отрядам слишком редко удавалось их найти; и невыразимо горько о том думать, ибо девы и жены гондотлим были прекрасны как солнце, и милы как луна, и светлее звезд. Слава осеняла град Гондолин Семи Имен; из всех разоренных городов Земли его постигла гибель наиболее жуткая. Ни Баблон, ни Нинви, ни башни Труи, ни Рум, величайший из людских городов, столько раз переходивший из рук в руки, не видали таких ужасов, что обрушились в тот день на Амон Гварет, обитель номов; и сие почитается гнуснейшим из деяний Мелько – ничего хуже не измыслил он в мире по сей день.
Ныне же изгнанники Гондолина поселились в устье Сириона у волн Великого моря. Там стали они называться лотлим, народ цветка, ибо гондотлим – имя, от которого слишком больно сердцам им; и взрастает Эарендель в доме отца своего, и прекрасен он обличием среди лотлим, и великое сказание о Туоре подошло к завершению.
И молвил Сердечко, сын Бронвега: «Увы Гондолину!»
Резная фигура Глорфинделя на фоне эльфийских кораблей
