Берлинская студия Narra и кооператив независимых журналистов «Берег» выпустили первый фильм-биографию Валерии Новодворской. «Медуза» публикует его с любезного разрешения авторов. Игорь Садреев — автор и режиссер фильма — получил доступ к уголовным делам Валерии Новодворской (которые никто прежде не видел); перечитал ее интервью, статьи, воспоминания и письма; поговорил с друзьями и соратниками. Фильм студии Narra и кооператива «Берег» — первая подробная биография знаменитой общественной деятельницы, в которой предпринята попытка переосмыслить наследие Новодворской в свете исторических событий последних лет. Жизненный диапазон Валерии Новодворской невероятен.

Центром ее биографии всегда был активизм — начиная с самой первой акции против советской власти, которую 19-летняя Лера в одиночку спланировала и провела в Кремлевском дворце в 1969 году. Радикальное сопротивление системе неизбежно сделало Новодворскую советской политзаключенной. Она прошла не только через тюрьмы, но — что еще хуже — через карательную психиатрию. В конце 1980-х, не прекращая заниматься активизмом и став одной из его главных звезд, Валерия Новодворская начала заниматься политикой — основав первую независимую (и первую демократическую) партию в СССР. Разумеется, эта деятельность привела к жестокой реакции властей — несмотря на объявленную в Советском Союзе перестройку. В начале 1990-х Новодворская воспринималась, вероятно, как самый безупречный борец за справедливость в России. Несмотря на бешеную популярность, она тем не менее постепенно становилась персонажем, над которым смеялись. Ее взгляды на политику все сильнее расходились с российским политическим курсом — а яркий образ превратил Новодворскую в героиню мемов и идеальную мишень для пародий. Фильм «Белое пальто» исследует не только профессиональный путь Новодворской, но и ее непубличный образ, который все эти годы оставался за кадром. Ее болезненные отношения с семьей, которая не понимала и не поддерживала Новодворскую. Ее влюбленности. Ее страсти — помимо ежедневного сопротивления подлости и лжи. Это картина о бесстрашии, жертвенности, одиночестве — и о поразительных пророчествах Валерии Новодворской, которая предсказала наступающую диктатуру, реставрацию советского строя — и войну. Студия Narra https://narra.to/ Кооператив журналистов «Берег» https://bereg.io/

С тех самых пор как отец познакомил меня с основами управления горной страны, меня не покидал один вопрос. Я стеснялся и даже боялся его задать, но с течением времени он звучал для меня всё громче.

Как я уже писал, Второй Лидер и первый император устроил государство по подобию небесной Срединной Страны, разделив его на области, а области на префектуры. Хотя префекты во многом подчинены губернаторам, тех и других назначают прямым императорским указом — и в соответствии с двумя строгими правилами. Чиновник не может получить столь высокий пост в той же области, где родился, и по истечении трёх-пяти лет неизбежно переводится в другую часть страны. За исключением генерал-губернаторства Девяти областей, эти принципы соблюдались неукоснительно. Несколько раз в истории губернаторы ходатайствовали о продлении срока отдельных префектов — и попадали за это в опалу. Было и третье правило, неофициальное, но известное: на эти должности брали только китайцев.

Если вечером Чжан постарался не поднимать лишнего шума, то утром слуги затемно собрались во внутреннем саду, чтобы, едва я проснусь и покажусь на пороге, поздравить меня с возвращением домой. После них подошёл Яо Шаньфу. Мне не терпелось расспросить его об отце и его тайных начинаниях, и я, предложив позавтракать вместе, за трапезой передал ему свою находку из кабака близ столицы. Яо кивнул:

— Вы всё узнаете. Я чувствовал, что увижу эту планку по вашем возвращении, и успел привести в порядок мысли и бумаги. Но дождёмся благоприятного времени.

Ему не хотелось рассказывать при слугах.

После завтрака я проводил его до восточного флигеля. В дверях мы отчего-то вновь разговорились, и он сказал:

— Мы все очень о вас беспокоились и сердечно рады видеть вас живым и невредимым. Надеюсь, ваше путешествие прошло спокойно.

Дождь хлестал, не ослабевая ни на секунду. Ещё с полчаса мы пробыли в пещере, надеясь, что он стихнет, но всё напрасно. По очереди, как смогли, просушили одежду над костром, и Су Вэйчжао начал торопить меня, напоминая об опасности. Я предложил было вернуться в Шанши — ворота наверняка уже закрыли, но мы бы легко пробрались в город через дырявые стены и вернулись в свою гостиницу, чтобы отдохнуть в тепле и дождаться погожего дня, — но Су был категорически против. Чувство угрозы и необходимости скорейшего бегства, заботами Айго поселившееся в его душе, за последнее время лишь укрепилось. Не убеждали его и мои слова о том, что скоро наступит кромешная тьма, — он рвался идти на север.

Странно даже, что вся эта авантюра не стоила нам жизни. Да, с уроков господина Чхве я знал эту местность, но как сориентироваться в непроглядной ночи, когда каждый шаг приходится делать наудачу? Мы шли под проливным дождём по лысым вершинам, где не за что ухватиться, скользили по мокрым доскам, пару раз я чуть не упал. Казалось бы, что стоило подсветить дорогу синим лучом! Но мне тогда из какого-то глупого упрямства не хотелось доставать кулон при посторонних.

Шэн Янь действительно дал нам превосходных коней. За следующие сутки мы преодолели столь большое расстояние, что я боялся, нам придётся пропустить день или два, в условленном месте дожидаясь Айго. Я помнил, сколько внимания привлекал мой провожатый в каждом городе по пути в Тайзцин, и, хотя господин Су видел в своём новом обличье защиту от опасности быть узнанным, убедил его при первой же возможности умыться и сменить одежду на обычную. Из всех принадлежностей сектантов «матушки Кён» остался разве что рюкзак, в котором, помимо трактата Люй-цзы и пары книг толкований, лежали бумаги, вывезенные из столицы.

Как сильно может изменить человека грим! Щуплый и невысокий Су Вэйчжао в красно-чёрной раскраске и с огромной повязкой на голове казался мне жалким и затравленным существом, хотя, наверное, это воображение дорисовывало картину за меня: каким ещё может быть беглец? Сейчас я обратил внимание на то, что во всём его лице было что-то хищное и страшноватое: костлявый орлиный нос; холодные, злые глаза и губы, застывшие в недоброй полуулыбке. И удивительно, как похож на него оказался Айго, когда я впервые увидел его умытым. Нет, нос, глаза и скулы — всё было немного другим. Но эта полуулыбка…

В последний день пути, я вспомнил стихи отца, посвящённые столице, а вместе с ними — сказание о летающем витязе Чжу Чэне, слышанное от него в детстве.

Эта история произошла за полвека до великого бедствия в государстве Цзао к юго-востоку от горной страны. Соседи, желая установить свою власть над этими землями, не раз направляли против Цзао грозные армии, и оно не устояло бы, если бы прежде не утвердило превосходства в небе. В те времена люди запускали в воздух больших железных птиц и, управляя ими с земли, обрушивали свою ярость на противника внизу. Бывало, целые стаи сталкивались друг с другом, и тогда наземные войска с замиранием сердца останавливались и следили за битвой в вышине. Среди всех государств Цзао обладало лучшим воздушным войском. Без устали работали мастера, совершенствуя его вооружение, не знали отдыха заклинатели, упражняясь в игре на небесных цимбалах, музыки которых слушались железные птицы.

Наконец в одной из соседних стран появился краснобородый чародей, который придумал, как их одолеть. Он изготовил большой чёрный гонг и ударил в него перед наступлением. Тягучий звон разлился на много дней пути вокруг, подминая под себя и пожирая голоса цимбал. Оглохли и омертвели железные птицы, и под предательски голым небом безбоязненно выступила пехота и поползли боевые чудовища, изрыгая смертоносное пламя и истребляя всё живое.

Остаток путешествия прошёл без потерь, если не считать третьего лиянского делегата, который всё же решил остаться на излечение в Бэйлуне: раны, полученные в той битве, начали гноиться, и через пару суток он почти полностью лишился зрения. Встречи с гуйшэнями происходили теперь каждый день, но Доу Ифу был прав: чаще всего налёт удавалось переждать в укрытии. В те же редкие случаи, когда нужно было отбиваться, я со своим истерзанным плечом не принимал в этом участие. Айго как верный страж всегда стоял рядом, защищая меня от чудовищ и собственного бестолкового геройства. Мы теперь приобрели некоторое внешнее сходство: добрую часть пути моё израненное и воспалённое лицо оставалось наполовину красным. Позже воспаление спало, и остались шрамы, которыми я поначалу даже гордился, считая, что они придают мне вид человека бывалого и смелого.

Доу разметил путь так, чтобы всякий вечер мы прибывали в город, деревню или на хутор, хоть в этой местности их было и не так много. Привалы и ужины проходили в беседах. О многом из того, что я узнал тогда, мне впоследствии доводилось слышать неоднократно. Разумеется, этот подорожный обмен мнениями не отличался той степенью крамольной откровенности, что памятная беседа с господином Чхве, но среди всех многочисленных словесных поклонов в сторону императора и тайцзинского нобилитета явственно проглядывалось недовольство молодых чиновников положением в столице и стране. Особенно же доставалось фаворитке государя, красавице Шэн, которая недавно получила титул второй императрицы и обосновалась в Лазурном дворце.

В назначенный час все мы собрались у малых западных ворот Лияна, известных как Арсенальные. Трудно сказать, почему именно они удостоились такого названия, — склад оружия в Лияне имелся у каждых ворот, и, скажем, у восточных был даже крупнее, чем здесь. Так или иначе, на месте встречи нас поджидали именно служители арсенала. Глава делегации Доу Ифу явился последним и отдал распоряжение строиться в две шеренги: впереди чиновники, позади слуги. Общим счётом нас было человек тридцать. Доу с видом войскового инспектора прошёл вдоль рядов и осмотрел наше снаряжение.

— Никуда не годится, — сказал он с неудовольствием. — Ладно люйшаньцы и юсцы — им идти всего ничего. Но как вы столько дней шли от Цзефэна и Бэйлуна, не взяв с собой оружия? Как вас только не утащили разбойники и летающие черти!

Слуги, как им и полагалось, действительно были безоружны. Мы имели при себе короткие рапиры, хотя они были скорее элементом чиновничьей формы. Кто-то (кажется, из Бэйлуна) возразил, что в пути до областной столицы их сопровождала вооружённая охрана. Глава делегации усмехнулся и вынул из ножен палаш:

Путь до Лияна занял у нас целый день. Первые часов пять мы шли без остановки, и мне не раз вспомнились слова господина Чхве о преимуществе крепких ног перед сединой. И ещё — чьи-то слова о том, что по-настоящему увидеть горы можно, только спустившись в низину. Даже я, не наделённый талантами художника, проходя мимо Маоцзяна, обратил внимание, насколько по-разному гора и город выглядят с разных точек обзора. Власти некоторых префектур снаряжали специальные художественные инспекции и обустраивали на близлежащих, а порою и отдалённых островках особые беседки, наилучшим образом ориентированные для живописцев. Одну из них мы увидели в окрестностях Люйшаня.

Издали кажется, что червлёная черепичная крыша парит над землёй — глаз не сразу замечает высокие резные столбы из белёного дуба. С близкого же расстояния видны не только они, но и помещённые между ними лазурные решётки — переплетение тонких, затейливых узоров. С внутренней стороны они украшены позолотой, и при правильном освещении кажется, будто ты не стоишь на земле, а паришь в небе, купаясь в солнечных лучах. От решёток свободны только два просвета: юго-западный, где находится вход, и северо-восточный, где столбы и высокая балюстрада образуют подобие окна, открывающего вид на Люйшань. У этого окна установлены два мраморных возвышения: для картины и для художественных принадлежностей. Беседка, как мудрый советчик, проводит гостя на нужное место и подсказывает выгодный ракурс; но, говоря начистоту, сама достойна внимания живописца.

На третий день после беседы с господином Чхве состоялась встреча, за которую впоследствии я неоднократно благодарил судьбу. В тот вечер, возвращаясь домой со службы, я увидел у ворот дома трёх человек, закутанных в дорожные плащи. Они стояли против солнца и были примерно одного роста и сложения. Лишь подойдя совсем близко, я понял, что передо мною семья: отец лет шестидесяти, мать лет на десять моложе и дочь, примерно моя ровесница. Я обратил внимание на их сильно обветренные лица — такие бывают после длительного путешествия.

Было странно встретить кого-то вот так на улице (посетителей, если те приходили раньше меня, привратник обычно провожал в гостиную), я не знал, сколько меня ждут эти люди и кто они, собственно, такие, но как можно спокойнее поприветствовал их, представился сам и спросил, чем могу быть полезен. Только тогда я заметил, что у отца семейства по щекам текут слёзы.

Вновь увидев Дуншань, я не узнал его. Говорят, в столице и крупных городах иные улицы могут по нескольку раз в году менять вывески и перестраиваться, но та улица, на которой жил я, всё моё детство оставалась неизменной. Когда соседи решали подкрасить ворота или переложить черепицу, это сразу бросалось в глаза. А сейчас другим стал каждый дом, кроме нашего, который словно застрял в прошлом. Главными цветами улицы стали красный и чёрный. Красные стены, чёрная черепица — никак иначе. Тем сильнее выделялись на общем фоне зелёные и жёлтые знамёна, установленные по всей улице с интервалом в десять шагов. На каждом из них красовалась краткая цитата из трактата Люй Дацюаня «О верности долгу». Те же цитаты заменили собой традиционные пожелания долголетия и благополучия на плашках над воротами. Но люди смотрелись ещё удивительнее. За весь путь на службу я не встретил на улице никого в привычной глазу повседневной одежде. Люди вышагивали в долгополых чёрных хламидах с нашитыми красными лоскутами, а поверх — зелёные или жёлтые накидки или ленты через плечо, испещрённые словами Люй Дацюаня. На поясе — бубенец или деревянная колотушка, за спиной — тугой ранец, а на голове — обязательная пёстрая повязка раза в два выше самой головы. И, конечно, лица! Каждое разделено вдоль — половина выкрашена в красный цвет, половина в чёрный, а на лбу и щеках золотые иероглифы: «Верность долгу».

Я был в семье единственным и поздним ребёнком. Говорили, что когда я родился, отец души во мне не чаял и повсюду ходил, сияя улыбкой. Но через пять лет умерла мама, и с нею словно умерло всё тёплое, ласковое и живое, что было в отце. Маму я не помнил совсем, а отца всегда знал таким — несколько отчуждённым и скупым на слова и эмоции. Он был таким не только со мной. Он был таким со всеми и всегда.

Нужно было видеть его, скажем, за чтением книги. Идеальная осанка, расправленные плечи. Не шевелится ни один мускул на лице. Не слышно дыхания, глаза смотрят, не мигая. И только по движению зрачков можно понять, что перед тобою человек, а не статуя. Дома и на государственной службе отец поддерживал самый строгий порядок и вызывал у других благоговейный страх, в том числе у меня.

Общая карта горной страны, с указанием городов, деревень и поместий, имеющих отношение к первой книге.

Возможно, появится отдельная карта северо-востока (области Янь и Ци).

  Шаньго Чжуань, Тетрадь в белом бархате. Провинциальный Дуншань — город, до которого не дотягиваются ни руки столичных цензоров, ни когтистые лапы чудовищ, — чем-то похож на шкатулку с секретом, слишком замысловатую даже для учёного чиновника седьмого ранга. Куда ведут строки отцовских стихов? Какую тайную игру затеял господин Чхве против императорского двора? И что находится по ту сторону бескрайнего ядовитого тумана? Всё это предстоит расставить по местам. Если только это имеет смысл на планете, умершей три столетия назад. 

Цинчжоуский обыватель Фань Сяошань торговал вразнос писчими кистями [482]. Раз он ушел с товаром и домой не возвращался. Дело было в четвертой луне. Жена его, урожденная Хэ, легла спать одна и была убита грабителем.

В эту ночь моросил мелкий дождь… В грязи был обронен веер с написанными на нем стихами. Оказалось, что это некий Ван Чэн дарил веер и стихи некоему У Фэйцину. Кто такой Ван Чэн, было неизвестно, но У был известный своею зажиточностью обыватель родом из Иду и земляк Фаня. Этот У всегда отличался легкомысленным поведением, так что все односельчане отнеслись к находке с доверием.

Начальник уезда велел его арестовать и стал допрашивать, но У свою вину упорно отрицал. Однако его заковали в тяжелые колодки и делу дали окончательный ход. Пошли ходить бумаги, то критикующие, то разъясняющие, но, пройдя инстанций с десять, все-таки иного суждения не выработали.

Цзинаньский чиновник господин У отличался твердой прямотой, ни за чем не гнался. В его время существовало такое подлое обыкновение: если кто-нибудь из алчных взяточников попадался в преступлении, но покрывал дефициты казначейства из своих средств, то начальство это немедленно замазывало, а взятка делилась среди сослуживцев.

Никто не смел действовать вопреки этому обыкновению. Так же велели поступать и нашему господину У. Но он этого распоряжения не послушался.

Его принуждали, но безуспешно. Рассердились, принялись поносить и бранить его. У тоже отвечал злым тоном.

– Я, – говорил он, – чиновник хотя и небольшой, но так же, как вы, получил повеление моего государя, так что можете на меня доносить, можете меня карать, но ругать и бесчестить меня вы не вправе. Хотите моей смерти – пусть я умру. Но я не могу брать от государя жалованье и в то же время покрывать и искупать чужие неправедные взятки.

X

Прошел еще год. Кэци исполнилось двадцать три, а девице Хоу – пятнадцать. Брат вспомнил слова матери и хотел поскорее устроить свадьбу. Позвал Кэци к себе, выделил ему прекрасный дом, чтобы жить вместе с ней; затем встретил молодую жену, ввел ее в дом и записал на нее лучшие, оставленные отцом, земли. Вручая ей все это, он сказал ей так:

– Вот эти мои скромные несколько десятин земли я ради тебя, невестушка, берег, не щадя жизни. Теперь все это передаю тебе. Мой братец – человек беспутный. Дай ему хоть вершок соломы, он все спустит. А после этих моих слов ваше дальнейшее благосостояние или, наоборот, нищета целиком находятся в твоих руках, невестушка. Если ты сумеешь заставить его исправиться, то нечего бояться холода и голода. Ну а если не сумеешь, то я тоже, знаешь, не могу заполнить бездонную яму.

1

Ань Дае происходил из Лулуна. Заговорил сейчас же, как только родился. Мать напоила его собачьей кровью – тогда только он перестал.

Затем он вырос: стал тонким, изящным юношей. Второго такого не было, и он, как говорится, «только и смотрел, что на свою тень» [431].

Ко всему этому, он был малый смышленый: умел читать и знать самое важное [432]; за него прочили своих дочерей самые видные, старинные семьи.

Однажды его мать видела во сне, как кто-то ей сказал: «Твоему сыну судьба почтить царевну» [433]. Она поверила в это знамение, но вот сыну исполнилось уже пятнадцать и даже шестнадцать лет [434], а пророчество не было осуществлено, и она уже раскаивалась в том, что поверила сну.

Однажды Ань сидел у себя один. Вдруг слышит запах каких-то необыкновенных духов. В тот же миг к нему вбегает красивая служанка и говорит:

Некий ученый сановник терпел от лисьих наваждений и заболел сухоткой. Были исчерпаны все средства – и талисманы, и молебны. Тогда он попросил отпуска и поехал домой, на родину, рассчитывая, что хоть там можно будет укрыться и отделаться от лиха. Сановник поехал, а лиса с ним. Он сильно перепугался и не знал, что предпринять.

Однажды он остановился за воротами города Чжо [411]. Появился врач с колокольчиком [412], уверявший, что умеет усмирять лисиц. Сановник пригласил его к себе. Лекарь дал ему снадобье, сказавшееся не чем иным, как средством, употребляемым в супружеских спальнях. Лекарь велел ему поскорее принять снадобье, идти к себе и вступить с лисой в сношение.

Сановник почувствовал прилив острой, непреоборимой силы. Лиса давай уклоняться, переменять место, жалобно плакала и просила перестать, но он не слушал ее и наступал все храбрее и храбрее. Лиса вертелась, ворочалась, стараясь высвободиться, и от невозможности уйти сильно страдала. Через некоторое время звуки прекратились. Посмотрел – она проявилась в лисьем образе, но была уже мертва.

В Тэне жил некто Ян. Это был последователь секты Белого Лотоса, усвоивший себе все тайны искусства этих самых левых путей. После казни Сюй Хунжу Яну посчастливилось ускользнуть на свободу, и он разгуливал себе, практикуя свои фокусы. На родине у него были поля, сады, отличные высокие дома… Достатком своим он был хорошо известен.

Раз как-то пришел он на Сы [396], к дому одного видного местного жителя [397], и стал проделывать свои фокусы. Женщины вышли посмотреть. Ян заприметил, что дочь в этой семье – красавица, и, придя к себе, стал обдумывать, как бы ее извлечь из дома родителей.

У него была вторая жена, по девичьей фамилии – Чжу. Она была тоже недурна: живая, изящная. Ян нарядил ее в самое лучшее и красивое, сделав ее как бы феей, затем дал ей деревянную птицу, показал, как с ней надо обращаться, и столкнул с верхнего этажа.

Чжу почувствовала себя легонькой, как листок. Вспорхнула и помчалась в облаках. Через несколько мгновений она долетела до такого места, где облака остановились и дальше не шли. Она поняла, что она уже на месте.