моей бабушке посвящается

- Не ходи, Инночка, перебьемся как-нибудь. Убьют ведь, ироды. На кого я с хлопчиками останусь? – тетя Фрося громко, как положено у баб, выть и голосить боялась, а только тихонечко всхлипывала, не отирая слез, беспрерывно катившихся по ее круглому лицу с ямочками на щеках и подбородке. Даже сейчас в голодное и холодное время тетя Фрося не потеряла своей округлости, упругости и по-прежнему напоминала аппетитный, румяный колобок. Инна вскинула голову, вздохнула и плотнее укуталась в шаль.
- Надо, тетя Фрося. Там все детское осталось. Во что я мальчишек одевать стану? И ватники, и штаны, и валенки – все там. Зима начнется, пропадем, померзнем,
- Пропадешь ты. Как Зинаида, зазря сгинешь. Не ходи, Христом-Богом прошу, - тетя Фрося вцепилась в рукав и не хотела отпускать. Инна прикусила губу. Несколько дней назад фашисты расстреляли председателя колхоза за связь с партизанами, а Зинаиду, младшую Иннину сестру убили просто так, за компанию, потому что она оказалась в тот момент в горнице, да и зашла-то случайно. Женщина попыталась вступиться, и это стоило ей жизни. Зину не расстреляли. Молодые, сытые и сильные солдаты до тех пор били ее ногами, пока миловидное лицо и упругое молодое тело не превратились в кроваво-бесформенное нечто. Зину выбросили в овраг, не потрудившись закопать тело. Поздно вечером Инна вытащила оттуда сестру. Фрося помогла. Зина еще дышала. Она скончалась несколько часов спустя, не приходя в сознание. И вот теперь у старшей сестры на руках осталось двое. Маленькие сын и племянник. Молодую учительницу русского языка и литературы, приехавшую летом отдохнуть с сыном в деревню к родственникам, затянуло, как и всех, в жуткую, бездонную воронку второй мировой.
- Пойду я, тетя Фрося, - упрямо повторила Инна и, поцеловав спавших на печи мальчишек, вынырнула из избы в темную ночь. Идти в Зинину избу нужно было через всю деревню, в доме, по Инниным подсчетам сейчас никого не было. Если повезет, она заберет и ботинки, и валенки, и ватники, и мальчишкам будет, что носить зимой. У старенькой родственницы, тети Фроси, где Инна с ребятами пряталась после расстрела председателя и еще троих селян, своих детей не было, детских вещичек и подавно. А, значит, надо было идти. Только бы не застал никто. Инна – чужая, из большого города, и так-то сильно выделяется среди деревенских жителей. А еще ее нос и кудри. Тонкий, изящный нос с небольшой горбинкой, а кудри темные, шелковистые. Они-то и есть самая большая опасность. Посмотрит немец на Инну и моментально решит: Judin*. А потом уже ничто не спасет.
Кажется, пронесло. Пробежала через всю деревню, никто не остановил, не окликнул. Инна осторожно открыла дверь в знакомую избу. О, Господи, этого еще не хватало. За столом, ни на что не обращая внимания, сидел немецкий офицер и что-то читал при свете свечи. Инна ойкнула и зажала рот ладонью. Бежать было поздно. Офицер поднял голову и в удивлении воззрился на вошедшую. Это был пожилой человек, с седыми усами, тонкими чертами лица, в очках и с папиросой длинных, узловатых пальцах. Немец, казалось, не столько рассердился, сколько удивился. Его рука, потянувшись, было, к кобуре, замерла на полпути. Затем офицер поманил Инну пальцем. Она в ужасе сделала несколько шагов на негнущихся ногах. Немец рассматривал ее с любопытством, словно некое неведомое животное, но в глазах у него не было гнева. Потом он полувопросительно произнес:
- Partisanin?** – Инна не могла ни вздохнуть, ни выдохнуть, понимая, что находится на волосок от гибели.
Немец бесцеремонно взял ее за плечо и подтащил ближе. Если бы Инна могла молиться, она бы сделала это. Но она не была религиозной, Бог был где-то далеко, не в этой жизни, и ей не пришло в голову Его звать. И тут взгляд Инны упал на книгу. С удивлением, на минуту забыв даже о страхе, она пробежала глазами по строкам, знакомым с детства. Конечно, Инна вместе с братьями и сестрами учила наизусть стихи великого Гете и декламировала их гувернантке, светлой памяти, Вере Петровне. Иннины губы зашевелились. Словно во сне, она начала по-немецки читать наизусть стихотворение великого классика. Инна не думала, не подсчитывала, а словно бы читала молитву - молитву неверующей к тому прекрасному, что никогда не устареет.

Über allen Gipfeln
Ist Ruh,
In allen Wipfeln
Spürest du
Kaum einen Hauch;

С минуту немец смотрел на молодую женщину в бесконечном изумлении, после чего вдруг вдохновенно подхватил:

Die Vögelein schweigen im Walde.
Warte nur, balde
Ruhest du auch.***

Последние строки «Ночной песни странника» офицер и молодая женщина закончили уже хором. Инна в тот момент не думала ни о чем. Просто не способна была соображать. И тут немец вздохнул и отпустил ее рукав.
- Зачем Вы здесь? - строго спросил офицер по-немецки.
Инна путано объяснила тоже по-немецки, что это дом ее сестры, и что она пришла забрать детскую одежду сына и племянника.
- Ваша сестра убита. Мне жаль, - внезапно сказал немец, а Инна подумала про себя: бил ли этот человек, только что так вдохновенно декламировавший классика, ее сестру? Или просто закрыл глаза и отошел в сторону? Немец снова вздохнул и сказал:
- Вы можете забрать то, зачем пришли, но если Вы появитесь здесь еще раз, я вынужден буду стрелять. С этими словами он вынул из кобуры пистолет и, приставив его к ее виску, выразительно сказал:
- Пуф!
Потом он ее отпустил. Инна сама не помнила, как собрала детские вещи, набив мешок до отказа, и как прошла пятьсот метров от дома сестры до дома тети Фроси. Она вошла в горницу и упала в обморок.
Инна прожила до девяноста трех лет. Она вырастила и сына, и племянника, а еще всю жизнь проработала в школе учителем русского языка и литературы.

• - еврейка
• - партизан
• - стихотворение Гете «Горные вершины», которое переведено многими поэтами, в том числе М.Ю. Лермонтовым.