Стою на кухне, у окна, наблюдаю за небом. Оно серое, тяжелое, бесконечное, похожее на какое-то гигантское животное. Животное-небо разлеглось на питерских крышах и дремлет. Из небесного брюха сыплются и сыплются нахальные снежинки. Их не очень много, зато они крупны, почти как десятирублевые монеты. Внизу снежинки превращаются в коричнево-грязное месиво. Мне их не жаль нисколько, пусть уже тают быстрее, хватит, ушло их время. А давно ли я в стихе хотела наворожить снегу? В декабре, кажется. Доворожилась. Теперь только и остается, что терпеть и грезить о лете. На стуле рядом со мной Макс. Он тоже дремлет, прямо как небо. Кот тихо постанывает во сне, наверное, у него болит голова. На старости лет мой зверь стал зависим от перемен погоды. Я знаю, скоро Макс покинет нас. Он уйдет туда, где всем зверям хорошо и радостно, а, может, и людям тоже, кто знает. Иногда мне кажется, что он уже почти там, такой потусторонний взгляд бывает у старика. Однако все меняется, когда я готовлю. Как только я начинаю колотить молотком по мясу, взгляд кота становится на удивление осмысленным и весьма заинтересованным. Он неторопливо поднимается, тяжело сваливается со стула, трется об меня носом и впалыми боками, путается под ногами и всячески напоминает о своем существовании. Наконец, потеряв терпение, кот произносит громко и требовательно:
- Дааай! – понятное дело, на кошачьем языке произносит, но мы давно уже изучили кошачье наречие, впрочем, как и он – человечье.
Поживи еще, Макс, пожалуйста, побудь с нами. Без тебя дом осиротеет.
В кухню входит матушка. Она как раз собирается на прогулку. Матушка – предмет моей величайшей гордости. В свои восемьдесят она вышагивает пешочком расстояние по пустынному весеннему пляжу от Комарова до Репина, и никакие снега-туманы ей не страшны. Расстояние для нее прогулочное - около четырех километров. Бодро переставляя две свои палки для спортивного хождения, матушка движется и по городу, и за городом в самых разных направлениях, и ничто не мешает ей наслаждаться жизнью почти в любую погоду. Вот и сегодня она решила сходить туда, не зная куда. В ее глазах уже плещется туристический азарт, рюкзачок полон, обе две палки в отличной боевой готовности.
- Сегодня куда? – оборачиваюсь я к ней, продолжая мелко нарезать мясо для Макса.
- Куда-нибудь, - рассеянно отвечает матушка и, немного подумав, вдруг добавляет - а, может быть, в другое место.
Хохотать мы начинаем одновременно. Это выражение станет в нашей семье устойчивым. А пока мы смеемся, Макс, ждущий свою порцию, смотрит на нас с укором и недоумением. Наконец, кот не выдерживает:
- Мяяясо! Даваай мяяясооо!!! – мрачно напоминает он о себе. Нам становится стыдно. Продолжая смеяться, накладываю Максу полную миску.
В это время из-за туч выползает ленивое солнце. Оно бледно-желтое и сонное. Солнце закуталось в туман, как в пижаму. Сейчас оно похоже на мою дочь, утреннюю, только что проснувшуюся. По крайней мере, вид у солнца такой же недовольный. И все-таки, есть надежда, что скоро оно проснется окончательно. Бесконечное животное-небо тоже так подумало, потому что оно вдруг встрепенулось и слегка воспарило над домами. Небо стало выше, легче, кажется, оно даже двинулось в путь. Снежинки тоже куда-то делись, наверное, им надоело падать.
Я продолжаю наблюдать за небом, Макс сосредоточенно жует, а мама уже ушла. Только что хлопнула входная дверь. Постукивая своими двумя палками по мостовой, моя матушка радостно направляется сейчас куда-нибудь. А, может быть, в другое место.