Ветер, казалось, дул сразу со всех сторон. И не было щелочки или кармашка в одежде, куда бы он ни сумел пробраться. Ноги оскальзывались на подмерзших шпалах, Машка и Колька то и дело спотыкались и падали. То один, то другая «находили рубль». Вокруг возвышались сосны, молчаливые и суровые, словно мрачные великаны, пушились под снегом кокетливые ели, кое-где чернели забытые зимой, не укрытые кусты вереска и черники. Хорошо бы идти по лесу, там, небось, ветер не достанет, так ведь снегу, если не по колено, то по щиколотку, да и болотце не подмерзшее может попасться, еще провалишься. Вот и шли Машка с Колькой по высокой насыпи, прыгали, спотыкаясь, по шпалам и старались не думать о том, сколько им еще идти. Колька не выдержал первым, он был на два года младше Машки.
- Мань, когда дойдем то? Жрать охота, - спросил пацан, стараясь, чтоб голос звучал побасовитее.
-Терпи, Колян. Кажись, Ольховку прошли, там еще Лебедевку, потом по дороге дойдем, и наше Боровое будет, - Машка хлюпнула носом и вытерла соплю рукавом пальтишка. Пальто на девочке было городское, даже кокетливое, приталенное, с опушкой на капюшоне. На ногах у Машки болтались щегольские, но хиленькие сапожки, давно уже намокшие от снега и отяжелевшие. Девочка упрямо шла вперед, от напряжения закусив губу. Тонкая, нескладная, с упрямым взглядом небольших, прищуренных глаз, Машка больше походила на пацана, чем на девочку. Не останется она больше в городе, ни за что, никогда не останется. Колян, толстенький, кудрявый мальчик, с ямкой на подбородке, наоборот, напоминал девочку. Он был тоже одет по-городскому и тоже изрядно уже намок. Дети шли уже третий час, и Машка, много раз ездившая с теткой Зиной на электричке в город продавать лук и свеклу, понятия не имела, что это, оказывается, так далеко. На электричке – раз, раз – и доехал. А тут топаешь, топаешь по этим шпалам, а им и конца не видать.
- Мань, а тетка Зина добрая? Меня не прогонит? Она ведь только тебе тетка, - тоскливо спрашивал Колька, дергая девочку за рукав.
- Не прогонит, Колян. Она у нас добрая. Она меня и от мамки прятала с папкой, когда те пьяные дрались, и молоком поила, и клубника у нее на огороде знаешь какая? Во! С кулак! - говорила Машка, для убедительности сжимая руку в худенький кулачок. И Колька хлюпал носом, не зная, верить ему или нет в такое счастье.
- Дык зимой клубники нету, - вспоминал вдруг Колька, пройдя еще пару шагов.
- А у нее варенья много, много, в подполе стоит. Банок сто, а, может, двести, а еще она в церкви нашей работает. Полы там моет и свечки продает. Она хорошая, - рассказывала Машка, сама начиная все больше и больше верить в доброту и в варенье тети Зины.
Машке недавно исполнилось двенадцать. Кольке сравнялось десять. Они выросли в соседних деревнях, у обоих спились родители, и обоих родственники сдали в городской детский дом, как никому ненужных детей из неблагополучных семей. Несколько месяцев спустя своенравная Машка поняла, что в детском доме она не жилец и задумала побег. Ждать до весны терпения не хватило, а чтоб было не так скучно и не так страшно, девочка подбила на побег Кольку. У Кольки и вовсе никого из родственников не осталось, так - седьмая вода на киселе, поэтому решено было обоим бежать к Машкиной тетке. Как ни странно, ребятам повезло. То есть им удалось беспрепятственно выбраться с территории детского дома, на автобусе доехать зайцами до вокзала и даже сесть в электричку. Но когда по вагонам пошли суровые контролеры, когда пожилой, усатый дяденька стал допрашивать ребят, кто они, да откуда, Машка струхнула. Схватив растерявшегося Кольку за рукав, и пискнув, что уже приехали, Машка выскочила на ближайшей станции и утянула за собой товарища. Она ринулась к лесу, волоча за собой Кольку, и, только поняв, что за ними никто не гонится, вернулась на железнодорожные пути. И Машке казалось, что идут они правильно, да только вот не знала девочка ничего про стрелки. И то, что они забрали далеко в сторону и шли теперь по иному направлению, Машка тоже не знала. Не знали дети и того, что их давно хватились, что милиция прочесывает поезда, что звонили уже из детского дома той самой тете Зине…
Ничего этого они не знали. Они просто шли. Наконец, Колька не выдержал и первый опустился в сугроб.
- Мы только минуточку посидим и дальше пойдем, - решила Машка, опускаясь рядом. Дети сидели, прижавшись друг к другу спинами. И тут вдруг увидел Колька далеко впереди дом. Большой дом, весь из дерева, а стенки у него прозрачные. За стенкой печка, как у них дома, а у печки колдует мамка. Смотри-ка, значит, мамка живая. Это она его, Кольку, ждет. Картошку варит. Много картошки. Очень много. С маслом и с грибочками. И хлеб теплый. Не пойдет он к тете Зине, он к мамке пойдет. Домой.
А Машке в это время чудилось лето. Нету снега, а есть трава, зеленая, сочная, высокая. И клевер. Цветки клевера можно жевать, они слаще сахара. А она, Машка, не человек вовсе, а птица. Теперь у нее большие, серые крылья, как у совы. И клюв такой же острый. И глаз. Глаз зоркий, ничего не пропустит. Летит Машка над лесом и ухает. А ветер в крыльях так и свистит, так и свистит. И ничего она больше не боится, а луна в небе яркая, круглая, и звездочки висят. Много, много звездочек. А сова Машка летит и их клюет. Да это же не звездочки вовсе, а хлеб. Хлебные краюшки. Теплые, солью посыпанные…
К счастью, детей отыскали. Спасибо служебной собаке Найде, унюхавшей след по немудреным детским вещичкам. У Кольки были отморожены ноги и одно ухо, у Машки – пальцы рук и ног. И не слышала Машка оханья и причитаний тети Зины, криков и оправданий воспитательницы, что недоглядела за ребятами, но, пролежав месяц с воспалением легких в больнице, и вновь очутившись все в том же детском доме, Машка про себя твердо решила, что все равно убежит. Убежит непременно.