Сергей Залыгин - Соленая Падь. На Иртыше
30-09-2024 22:15
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
После трилогии Десмонда Стюарта долго ломал голову: за какую книгу взяться теперь? Их ведь в планах как раз по афоризму Козьмы Пруткова: нельзя объять. Перебираешь авторов, названия - не то, не то! Именно после "Смены ролей". Та машинка, что в голове стоит и читает, видно, здорово свой моторесурс на Стюарте посадила. Да и помимо книгочейского выбора есть проблемки, разные, не отпускают. В общем, очень удачно я про Залыгина вспомнил. Давно хотел прочитать его "После бури", однако сейчас начал знакомство с творчеством почти в хронологическом порядке. "Солёная Падь" и "На Иртыше" не самые первые его произведения, но именно они, мне кажется, сделали имя писателю. По-настоящему. В 1970 году сборник вышел в серии "Библиотека "Пятьдесят лет советского романа""
Читал не в том порядке, как роман и повесть в книге размещены. Там очередность в плане историческом. Действие "Солёной Пади" происходит в 1919 году, а "На Иртыше" - в 1931. Только написана она раньше. Вот с неё я и начал.
Из статеек в интернете уже знал, что Залыгин получил за неё не только похвалу, но и хулу. Некоторые критики усмотрели в повести антипартийный уклон...
В самом деле писатель показал становление колхозного строя не так бравурно и закругленно, как это делали многие советские авторы и до и после него. Очень даже всё непросто у него показано. Мне вспомнился вдруг Платонов, его повести про Гражданскую войну и первые годы советской власти - не "Чевенгур" и "Котлован", а "Сокровенный человек", "Город Градов". То есть то, что было издано ещё при советской - без всяких оговорок - власти, а потом даже и переиздавалось с небольшими купюрами. Эта весьма нетривиальная проза и читалась нетривиально. Но теперь повесть "На Иртыше" показалась мне не менее сокровенной и новаторской. Хотя никакого ломаного языка, никаких глубокомысленных метафор и метаметафор... Но главный герой Степан Чаузов - это фигура в нашей литературе почище, быть может, многих других, уже разобранных на составляющие критиками, вставленных в учебники и так далее... И сюжет - да, драма, трагедия, ничего лишнего... В общем - классика.
Роман пообъёмнее и посложней, хотя, наверно, уже и не столь крамольный с точки зрения партийной идеологии. Мощно показано противостояние двух вождей революции в сибирской глубинке - Ивана Брусенкова и Ефрема Мещерякова. Брусенков - из тех, кто идею ставил прежде всего, прежде людей, главное. Кстати, что это у него была за идея, это ещё вопрос. Укреплять революционную сознательность жертвами, убирать всех, кто внушал подозрение или просто сомнение, вот на что он был горазд. В этом была одна из его главных "идей".
Напротив, Мещеряков был настоящим народным лидером. Ко всякой проблеме, всякому вопросу подходил по-человечески. Находил неожиданные решения. Да, допускал ошибки. И просто грешки - в духе "человеческое, слишком человеческое". Однако невероятно обаятелен и интересен.
Сюжет роман напряженный и динамичный как в приключенческой литературе. Опять классика! Но хочется отметить, что когда наши киношники-телевизионщики экранизировали книгу про Гражданскую войну в Сибири, то выбирали что-нибудь попроще. И попартийнее. Не "Солёную Падь". Персонажи типа идейного Брусенкова там становились явно положительными.
И чуть-чуть цитат:
"Солёная Падь"
"Есть люди — они о себе рассказывают, и даже с охотой, будто в ночь перед боем спят, как младенцы, видят веселые сны, а сигнал тревоги не сразу после таких снов могут понять.
Вранье все! Это рассказывать во всех подробностях о бое, когда он уже прошел, а ты в нем был и остался живым, интересно, даже необходимо.
В ночь же перед боем человек отчасти бывает мертвым, и говорить об этом вслух, да еще об этом врать, просто глупо. Глупо, и ничего больше! Он о тех ночах ни говорить, ни вспоминать не любил. Они тайной были даже для него самого.
В такие ночи и на прусском и на австрийском фронтах, да и в эту войну случалось тоже — он, как и все, делал вид, будто крепко спит, на самом же деле не спал никогда, прощался с другими людьми…
Для начала отец в эту ночь по-солдатски желает тебе удачи, снова и снова повторяет, в каких он был войнах и сражениях, если за ним строго не доглядеть, он тут же и приврет, представит себя героем.
Ты тоже желаешь отцу прожить побольше и даже заметно побольше того, что человеку суждено, походить за внучатами, ну, а потом легкой смерти.
Жена в эту ночь редкостно хороша и тиха, чуть-чуть и молча ласкает тебя рукой по лицу…
Детишки глядят на тебя, словно ты явился перед ними и объясняешь, как надо жить, какими быть. И мало того, что им, детишкам, понятно и ясно и они тебя слушают внимательно, мало того — тебе и самому это тоже понятно и ясно. Не понятно только, почему же по сю пору ты сам так не жил, как об этом рассказываешь?
После подходишь под благословение матери… Подходишь — сам ребенок, хотя бы и двадцати, хотя бы и тридцати лет. И опять опять удивляешься: почему не жил до нынешней ночи так, как велела мать, как мечтала она о твоей жизни?"
"На Иртыше"
"Сказать, какая это мастерская — амбарушка перегороженная. В одной половине сбруя когда-то висела, которая и сейчас еще там весилась, кадушки стояли из-под капусты выпростанные, тесины сухие лежали, выдержанные на случай, чтобы всегда были под рукой. А другая половина амбарушки и называлась у него мастерской, и ключ от нее хранился отдельно от других ключей, чаще всего — при себе.
Там верстачишка был небольшой, с тисками, мех кузнечный, горн и наковальня, молотки были, точило доброе, еще отцовское, отцовское, с Австро-Венгрии отцом после войны принесенное, ну а по стенке развешан инструмент столярный, шорный и для жестяной работы.
Еще на стенах мастерской этой нарисованы были углем значки разные и цифры выведены. Это запись всяким размерам велась. Чего тут не было только отмечено и отмеряно: донышки к ведрам, и подошвы к сапогам, и каблуки были нарисованы от Клашкиных шнуровых ботинок, и табуретки, и стулья, и полозья санные, и колеса самые разные.
Все эти предметы когда-то побывали здесь и отсюда ушли, а знаки об себе на стенах оставили.
Откуда она пошла, мастерская, с чего взялась — сразу и не скажешь. Бывало, приезжали в Крутые Луки мастеровые — портной либо шорник по выездной сбруе, жестянщик или коновал, — Степан сейчас к тому хозяину идет, у которого мастеровой на работу подрядился.
Приходит, на корточки садится. Цигарку за цигаркой скручивает, но и когда крутит — на свои руки глаз не опустит, а все на руки мастера глядит, оторваться боится. Все кажется, как раз в тот миг, как глазами-то своими в сторону поведешь, тот и сделает свой секрет, фокус какой-то. Не заметишь секрета — после сколько голову ни ломай — не отгадаешь, как сделано было."
Читал не в том порядке, как роман и повесть в книге размещены. Там очередность в плане историческом. Действие "Солёной Пади" происходит в 1919 году, а "На Иртыше" - в 1931. Только написана она раньше. Вот с неё я и начал.
Из статеек в интернете уже знал, что Залыгин получил за неё не только похвалу, но и хулу. Некоторые критики усмотрели в повести антипартийный уклон...В самом деле писатель показал становление колхозного строя не так бравурно и закругленно, как это делали многие советские авторы и до и после него. Очень даже всё непросто у него показано. Мне вспомнился вдруг Платонов, его повести про Гражданскую войну и первые годы советской власти - не "Чевенгур" и "Котлован", а "Сокровенный человек", "Город Градов". То есть то, что было издано ещё при советской - без всяких оговорок - власти, а потом даже и переиздавалось с небольшими купюрами. Эта весьма нетривиальная проза и читалась нетривиально. Но теперь повесть "На Иртыше" показалась мне не менее сокровенной и новаторской. Хотя никакого ломаного языка, никаких глубокомысленных метафор и метаметафор... Но главный герой Степан Чаузов - это фигура в нашей литературе почище, быть может, многих других, уже разобранных на составляющие критиками, вставленных в учебники и так далее... И сюжет - да, драма, трагедия, ничего лишнего... В общем - классика.
Роман пообъёмнее и посложней, хотя, наверно, уже и не столь крамольный с точки зрения партийной идеологии. Мощно показано противостояние двух вождей революции в сибирской глубинке - Ивана Брусенкова и Ефрема Мещерякова. Брусенков - из тех, кто идею ставил прежде всего, прежде людей, главное. Кстати, что это у него была за идея, это ещё вопрос. Укреплять революционную сознательность жертвами, убирать всех, кто внушал подозрение или просто сомнение, вот на что он был горазд. В этом была одна из его главных "идей".
Напротив, Мещеряков был настоящим народным лидером. Ко всякой проблеме, всякому вопросу подходил по-человечески. Находил неожиданные решения. Да, допускал ошибки. И просто грешки - в духе "человеческое, слишком человеческое". Однако невероятно обаятелен и интересен.
Сюжет роман напряженный и динамичный как в приключенческой литературе. Опять классика! Но хочется отметить, что когда наши киношники-телевизионщики экранизировали книгу про Гражданскую войну в Сибири, то выбирали что-нибудь попроще. И попартийнее. Не "Солёную Падь". Персонажи типа идейного Брусенкова там становились явно положительными.
И чуть-чуть цитат:
"Солёная Падь"
"Есть люди — они о себе рассказывают, и даже с охотой, будто в ночь перед боем спят, как младенцы, видят веселые сны, а сигнал тревоги не сразу после таких снов могут понять.
Вранье все! Это рассказывать во всех подробностях о бое, когда он уже прошел, а ты в нем был и остался живым, интересно, даже необходимо.
В ночь же перед боем человек отчасти бывает мертвым, и говорить об этом вслух, да еще об этом врать, просто глупо. Глупо, и ничего больше! Он о тех ночах ни говорить, ни вспоминать не любил. Они тайной были даже для него самого.
В такие ночи и на прусском и на австрийском фронтах, да и в эту войну случалось тоже — он, как и все, делал вид, будто крепко спит, на самом же деле не спал никогда, прощался с другими людьми…
Для начала отец в эту ночь по-солдатски желает тебе удачи, снова и снова повторяет, в каких он был войнах и сражениях, если за ним строго не доглядеть, он тут же и приврет, представит себя героем.
Ты тоже желаешь отцу прожить побольше и даже заметно побольше того, что человеку суждено, походить за внучатами, ну, а потом легкой смерти.
Жена в эту ночь редкостно хороша и тиха, чуть-чуть и молча ласкает тебя рукой по лицу…
Детишки глядят на тебя, словно ты явился перед ними и объясняешь, как надо жить, какими быть. И мало того, что им, детишкам, понятно и ясно и они тебя слушают внимательно, мало того — тебе и самому это тоже понятно и ясно. Не понятно только, почему же по сю пору ты сам так не жил, как об этом рассказываешь?
После подходишь под благословение матери… Подходишь — сам ребенок, хотя бы и двадцати, хотя бы и тридцати лет. И опять опять удивляешься: почему не жил до нынешней ночи так, как велела мать, как мечтала она о твоей жизни?"
"На Иртыше"
"Сказать, какая это мастерская — амбарушка перегороженная. В одной половине сбруя когда-то висела, которая и сейчас еще там весилась, кадушки стояли из-под капусты выпростанные, тесины сухие лежали, выдержанные на случай, чтобы всегда были под рукой. А другая половина амбарушки и называлась у него мастерской, и ключ от нее хранился отдельно от других ключей, чаще всего — при себе.
Там верстачишка был небольшой, с тисками, мех кузнечный, горн и наковальня, молотки были, точило доброе, еще отцовское, отцовское, с Австро-Венгрии отцом после войны принесенное, ну а по стенке развешан инструмент столярный, шорный и для жестяной работы.
Еще на стенах мастерской этой нарисованы были углем значки разные и цифры выведены. Это запись всяким размерам велась. Чего тут не было только отмечено и отмеряно: донышки к ведрам, и подошвы к сапогам, и каблуки были нарисованы от Клашкиных шнуровых ботинок, и табуретки, и стулья, и полозья санные, и колеса самые разные.
Все эти предметы когда-то побывали здесь и отсюда ушли, а знаки об себе на стенах оставили.
Откуда она пошла, мастерская, с чего взялась — сразу и не скажешь. Бывало, приезжали в Крутые Луки мастеровые — портной либо шорник по выездной сбруе, жестянщик или коновал, — Степан сейчас к тому хозяину идет, у которого мастеровой на работу подрядился.
Приходит, на корточки садится. Цигарку за цигаркой скручивает, но и когда крутит — на свои руки глаз не опустит, а все на руки мастера глядит, оторваться боится. Все кажется, как раз в тот миг, как глазами-то своими в сторону поведешь, тот и сделает свой секрет, фокус какой-то. Не заметишь секрета — после сколько голову ни ломай — не отгадаешь, как сделано было."
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник Сергей Залыгин - Соленая Падь. На Иртыше | igorgag - Записки упавшего... |
Лента друзей igorgag
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»