Это цитата сообщения Dmitry_Shvarts Оригинальное сообщение
|
Ольга Цицкова. Русская идея. Философский пароход, 2007 |
отмечен еще одним печальным событием – началом операции, известной как «Философский пароход». Ленин за шесть дней до инсульта отдает приказ о начале операции по административной высылке «старой интеллигенции» с четким прописыванием всех ее шагов вплоть до инструкции как, когда и что надо делать.
Потом он, уже будучи тяжело больным, непосредственно руководит ходом этой операции и постоянно интересуется, как идут дела и пеняет, что она проходит слишком медленно, требуя ускорить ее завершение. Нет сомнений, что лично для него эта операция была одной из ключевых и очень важной.
|
Всего было три философских парохода: два «Обербургомистр Хаген» и «Пруссия» – из Петрограда и один «Жан» - из Украины. Кроме пароходов, были еще «философские поезда», увозившие в Германию, как «ненужный хлам», цвет русской интеллигенции. И не только философов, но и врачей, инженеров, литераторов, педагогов, юристов, религиозных и общественных деятелей, а так же особо непокорных студентов.
Зафрахтованный у немцев пароход «Обербургомистр Хаген», отплывший 29 сентября 1922 г. отнабережной Петрограда. На нем выехало более 30 (с семьями около 70 человек) московских и казанских интеллигентов, в том числе Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, С.Е. Трубецкой, П.А. Ильин, Б.П.Вышеславцев, А.А. Кизеветтер, М.А. Осоргин, М.М. Новиков, А.И. Угримов, В.В. Зворыкин, Н.А. Цветков, И.Ю. Баккал и др
С собой разрешалось брать минимум вещей и двадцать долларов, хотя было известно, что операция с валютой тогда каралась смертной казнью. Не разрешалось брать драгоценности, кроме обручальных колец, никаких книг и рукописей. Отъезжающие должны были снимать даже нательные крестики. И с каждого бралась подписка, что они никогда обратно не вернутся. Словом выпроваживали без всяких средств к существованию и навсегда.
Всего по официальным данным в течение лета-осени 1922 года принудительно было выслано двести двадцать пять человек. По неофициальным, зарубежным данным, пятьсот, а по другим источникам – около двух тысяч. Сегодня уже никто точно сказать не может, сколько же выслали, потому что кроме официально утвержденных списков были еще тайные приказы, а также эмиграция под давлением властей.
Высылали в основном «старую» интеллигенцию, которая не хотела и не могла по своим убеждениям и ментальности сотрудничать с советской властью. За пять лет, что прошли после начала революции, уже многим из них стало ясно: и про новую власть, и про будущее, которое ждет страну, и про судьбу интеллигенции в ней.
Памятная доска установлена в Санкт-Петербурге на месте, откуда отходили "Философские пароходы"
Если в 1918-1919, в самые тяжелые годы гражданской войны и военного коммунизма, еще была надежда, что запустение, голод и холод всего лишь временные трудности и многие интеллигенты (Блок, Маяковский, Есенин, , , , , Малявин и другие) приняли революцию как народную и относились к ней вполне лояльно, то в 1922 году уже никаких иллюзий не оставалось.
И дело было уже не в голоде и холоде, потому что к тому времени НЭП, худо-бедно, начала кормить страну. Дело было в формирующейся среде, вытеснявшей прежние традиции и устои, прежнюю ментальность и духовные ориентиры, в требовании не просто лояльности, но и отсутствия всякого внутреннего сопротивления, несогласия и инакомыслия, на что старая интеллигенция согласиться никак не могла.
Она привыкла думать, а непросто принимать слова на веру. Внутреннее сопротивление старой гвардии профессоров и ученых было успешно сломлено за считанные недели 1922 года. Есть миф, что многие из них не хотели уезжать, но это не совсем так. Например, русский религиозный философ Борис Вышеславцев, эмигрировавший не по списку, а по собственному желанию, пишет в 1922 году своему другу в Берлин:
Приз кинофестиваля "Русское зарубежье"
«Я собираюсь отсюда <из России> уехать и слышал, что Вы организуете университет в Берлине. Если да, то имейте меня в виду <…> Вы спасаете этим живое воплощение остатков русской культуры для будущего, помимо спасения живого приятеля. Жизнь здесь физически оч<ень> поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов.
Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину и тетерок и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всяк<ими> случайными доходами.
Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но – безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравств<енного> запустения. Если можете, спасите меня отсюда»
Меня особенно поразили слова «среди чужой нации». И это не оговорка, так оно и было: советская власть смотрела на интеллигенцию сквозь идеологическую призму, и если она и была нужна, то только как технический инструмент - научить народ грамоте, чтобы он умел читать, а отнюдь не думать.
Старая интеллигенция считала себя носительницей общегуманитарной миссии, к идеологии не имеющей никакого отношения, она полагала, что должна учить не только читать и писать, но при этом еще и мыслить, воспринимать реальность без идеологических шор, но именно поэтому всех их, по мнению властей, и стоило расстрелять.
Почему же тогда она неожиданно проявила гуманность и сделала такой широкий жест милосердия, заменив высшую меру наказания административной высылкой? По словам Л.Троцкого, расстрелять их было не за что, а терпеть – уже невозможно, и, давая интервью западной прессе, выразил надежду, что запад по достоинству оценит этот гуманный шаг.
В оценке операции как гуманной есть своя правда, если иметь в виду, что уже в 1923 году по приказу Феликса Дзержинского высылки в Берлин прекратились, и интеллигенцию стали ссылать уже не в Германию, а на Соловки и в Сибирь, в глухие провинции и на строительство Беломорканала. А оттуда уже мало кто возвращался живым и подписки уже не требовалось.
Вообще история с «философским пароходом» долго замалчивалась, но с началом перестройки были открыты и рассекречены многие документы с грифом «Совершенно секретно», стали известны масштабы этой операции, кто был ее вдохновителем и исполнителем. Но за время молчания вокруг этой истории возникло множество мифов, легенд, неточностей и разных толкований, восполнявших дефицит информации.
Плакат 1922 года
История философского парохода интересна еще и тем, что в ней угадываются параллели с сегодняшним днем, не говоря уже о том, что высылка диссидентов практиковалась и в последующие годы (Солженицина, Бродского, Щаранского и Буковского), как, впрочем, она практиковалась и в царское время.
Но с чего все начиналось? А начиналось все с создания в июле 1921 года комитета по оказанию помощи голодающим (Помгол), который финансировался из-за границы. Сейчас бы эту организацию объявили иностранным агентом. Правды ради следует сказать, что действительно в западной прессе активно муссировался вопрос о роли Помгола в возможном падении советской власти.
Дело в том, что когда члены комитета приезжали на места, то бывшие руководители тех мест все перекладывали на них, а сами просто сбегали, поэтому Помгол вынужден был принимать на себя власть и решение всех организационных вопросов, хотя изначально его члены и не предполагали, что все обернется таким образом.
Но именно это и обеспокоило представителей власти, когда обсуждался вопрос о том, как идут дела на местах. Кончилось тем, что всех членов Помгола арестовали и выслали в глухие провинции. Но с них же и началась операция «Философский пароход», став ее прелюдией: первыми в июне 1922 года выслали руководителей комитета помощи голодающим С. Прокоповича и Е. Кускову, отбывавших ссылку в Тверской губернии.
Очистим Россию надолго.
Формирование антисоветской группы интеллигентов, против которой проводилась репрессивная операция «Философский пароход», было спровоцировано несколькими образцово-показательными акциями советской власти. Первой в этом ряду стоит изъятие церковных ценностей, которое большинством интеллигенции было воспринято как кощунство и вандализм.
Ленин требует срочно уволить двадцать-сорок профессоров и ударить по ним как можно сильнее. Все активные руководители профессорских забастовок позднее были включены в список пассажиров «философского парохода». Список пополнили активные участники Всероссийских съездов врачей, аграриев, геологов и кооператоров, в один голос критиковавших ситуацию в стране.
Члены Политбюро ЦК РКП (б), принимавшие решение об административной высылке
Кроме того, пришедшие к власти большевики не имели опыта государственного управления, сплошь и рядом допуская ошибки и с ситуацией не справлявшиеся. Это вызывало острую критику в адрес правительства, но необходимо было сделать все, чтобы государство, плохо работающее, с громоздким и непрофессиональным аппаратом, малограмотными руководителями все-таки устояло, даже ценой расстрелов и репрессий, сначала - по отношению к своим - бывшим друзьям и соратникам (начались суды над меньшевиками и эсерами), а затем - и к другим.
Но неожиданно для себя советское правительство столкнулось с тем, что Новая экономическая политика вслед за оживлением экономики реанимировала и общественно-политическую жизнь, в которой главными активистами стали старые интеллигенты в силу большей образованности и культуры мысли, а также большей опытности.
Как бы то ни было, у оппонентов советской власти появились свои органы печати, в которых они могли открыто высказываться, но любая критика в свой адрес советской властью воспринималась очень болезненно. Особо пристальное внимание к печати было спровоцировано самими издателями: так главный редактор журнала «Экономист» (из каких соображений?) направил первый номер журнала лично в адрес Ленина.
В нем была размещена статья видного социолога Питирима Сорокина, в которой тот критиковал декреты о семье, гражданском браке и анализировал влияние войны на демографию с явным уклоном в национализм:
«…война обессилила белую, наиболее одаренную, расу в пользу цветных, менее одаренных; у нас – великоруссов – в пользу инородцев, население Европейской России – в пользу азиатской, которое, за исключением сибиряков, и более отстало, и более некультурно и, едва ли не менее талантливо вообще».
Реакция последовала незамедлительно: Ленин ответил на критику программной «О значении воинствующего материализма» (март 1922 г.), в которой впервые прозвучала идея высылки профессоров и ученых:
«рабочий класс в России сумел завоевать власть, но пользоваться ею еще не научился, ибо, в противном случае, он подобных преподавателей и членов ученых обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной «демократии». Там подобным крепостникам самое настоящее место»
Идея высылки могла прийти Ленину в том числе и в связи с тем, что к этому моменту Россия заключила договор с Германией, позволявший заменить Сибирь ссылкой в Германию, хотя та отказалась так воспринимать высылку на свою территорию неугодных русских граждан.
Она потребовала, чтобы каждый высылаемый лично подал заявление о предоставлении ему въездной визы: Германия – не Сибирь. Дальше этот сценарий очень быстро начал реализовываться: девятнадцатого мая Ленин дает Дзержинскому указание:
«Обязать членов Политбюро уделять два-три часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов и добиваясь присылки в Москву без проволочки всех некоммунистических изданий. Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов <...> Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей».
Проф. А.А. Кизеветтер и Ю.А. Айхенвальд. Рис. И.А. Матусевича (1922).
Через пять дней, 24 мая, собирается ЦК, которое принимает постановление с подробным описанием, как должна проходить операция: сначала следует тщательно составить список и завести на каждого дело, потом создать при НКВД особый отдел по рассмотрению вопроса высылки и специальный комитет, который будет принимать решение окончательно.
Первыми в список попадает вся редакция того самого журнала «Экономист», чтение которого оформило у Ленина идею замены расстрела на административную высылку.
Десятого августа выходит Постановление ЦК с утверждением списка, шестнадцатого августа - начались обыски и ночные аресты попавших в список высылаемых.
Кое-кого не нашли, но большая часть была арестована и с ними начали работать наиболее подготовленные следователи. На допросах выяснялась позиция каждого по отношению к Советской власти и предлагалось подписать два документа: подписку о согласии на высылку и подписку о невозвращении обратно.
Всем давалось время – семь дней – для сборов с указанием, что разрешается и что не разрешается брать с собой. Указывалось, куда следует прибыть для посадки на пароход. Об отбытии из России известный русский философ Лосский Н.О. вспоминал:
«на пароходе ехал с нами сначала отряд чекистов. Поэтому мы были осторожны и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта пароход остановился, чекисты сели в лодку и уехали. Тогда мы почувствовали себя более свободными. Однако угнетение от пятилетней жизни под бесчеловечным режимом большевиков было так велико, что месяца два, живя за границею, мы еще рассказывали об этом режиме и выражали свои чувства, оглядываясь по сторонам, как будто чего-то опасаясь».
М.А.Осоргин на философском пароходе. Рис. И.А. Матусевича (1922).
Поэтому разговоры о том, что профессора не желали уезжать являются скорее мифом, чем реальностью. Это в первые год-два они надеялись, что все образуется и искренне хотели служить Отечеству и народу. Потом иллюзии развеялись. Писатель М.А.Осоргин вспоминает о тех днях:
«К концу затяжной канители – одна мысль была у всех этих «политических злодеев», раньше за границу не собиравшихся: только бы не передумали те, чьим головам полагается по должности думать.
Все ликвидировано, все распродано, все старые, прочные, десятками лет освященные связи отрезаны, кроме одной, порвать которую никто не в силах – духовной связи с родиной; но для нее нет ни чужбины, ни пространства…
…Вот открывается нам Европа… Европа, в которой пока еще можно дышать и работать, главное – работать. По работе мы все стосковались; хотя бы по простой возможности высказать вслух и на бумаге свою подлинную, независимую, неприкрытую боязливым цветом слов мысль…
Для нас, пять лет молчавших, это счастье. Даже если страницы этой никто не прочтет и не увидит в печати. …Разве не завидуют нам, насильно изгоняемым, все, кто не могут выехать из России по собственной воле? Разве не справедливо подшучивают они над нашей «первой, после высшей», мерой наказания?»
Это была правдой: известно, что некоторые попали в список «по блату», о чем, в частности, воспоминает Д.С.Лихачев. Высылаемый Изгоев рассказывает, что увидев какой-то пароходик, кто-то из высылаемых пошутил:
«Пароходик от «Чеки» с приказанием вернуть всех обратно до нового распоряжения……».
Проф. С.Л. Франк с детьми. Рис. И.А. Матусевича (1922).
Девятнадцатого сентября из Одессы в Константинополь отправился украинский «Философский пароход» с историком Антонием Флоровским, братом известного священника и богослова Георгия Флоровского.
Двадцать третьего сентября отправился «философский поезд» Москва-Рига с философами Федором Степуном и социологом Питиримом Сорокиным.
Двадцать девятого сентября из Петрограда в Штеттин отплыл пароход «Oberbürgermeister Hacken» с Николаем Бердяевым, Иваном Ильиным, Сергеем Трубецким, Михаилом Осоргиным и другими.
Второй рейс - пароход «Preussen» - отправился 16 ноября с Н.Лосским и Л.Карсавиным на борту. Четвертого декабря в Берлин прибыла группа из Грузии в количестве 62 человек, депортированных по политическим мотивам.
И, наконец, завершила эту операцию вначале 1923 года высылка двух Булгаковых: Сергея Николаевича Булгакова, известного священника и богослова, и Валентина Булгакова, хранителя музея Л.Н.Толстого.
Этой акцией и для высылаемых, и для остающихся все только начиналось: отправлявшиеся в эмиграцию думали, что там их ждут, некоторые даже готовили речи. Однако, к их глубокому разочарованию, по прибытии на пристань Штеттина они увидели, что причал пуст. На вокзале Штеттина, куда они отправились, местные немцы не скрывали своего раздражения: «Понаехали!»
Жизнь в эмиграции у всех складывалась по-разному, чаще не так успешно, как в России, а главное нарастали тоска и пессимизм. Для советского же правительства операция оказалась успешной: административная высылка верхушки интеллигенции очистила СССР от самой думающей культурной прослойки, имевшей собственную, независимую точку зрения, которую она могла формулировать и высказывать. Оставалось расправиться с «недобитыми» интеллигентами, но это было уже значительно легче.
Ильин и Трубецкой на борту философского парохода. Рис. И.А. Матусевича (1922).
Так планомерно и постепенно уничтожалась всякая возможность мысли, от которой, по словам Ленина, хотели очистить Россию надолго, что у них и получилось. Кроме этой, основной задачи, операция «Философский пароход» вбила клин между интеллигенцией оставшейся и эмигрировавшей, по-разному смотревшими на ситуацию в стране.
Да и внутри эмиграции всё было совсем не просто. Достаточно почитать мемуары, письма и воспоминания эмигрантов, которыми заканчиваю эту трагическую страницу российской истории. Это отрывок из статьи Федора Степуна «Задачи эмиграции», написанной ровно десять лет спустя после «Философского парохода»:
«Для нас несравненно важнее разрешить совсем иной вопрос: вопрос о том, почему эмиграции не удалось осуществить ни одной из поставленных ею себе общественно политических задач. Все попытки вооруженной борьбы с большевиками обанкротились. Все мечты по созданию обще эмигрантского представительства подъяремной России в Европе — разлетелись.
Влияние научных работ эмиграции по изучению Советской России минимально. Европейцы больше верят большевикам, чем нам. Но что самое прискорбное; это то, что старшее поколение эмиграции не сумело завещать своего общественно-политического credo и своего анти большевицкого пафоса своим собственным детям: дети или денационализируются, или... большевизанствуют».