Сергий Радонежский продолжил дело Феодосия Печерского и, занимаясь монашеским подвигом, не забывал о служении миру. Роль, которую сыграл духовный авторитет святого в деле национального единения и возрождения, невозможно переоценить. Но такое непротиворечивое сочетание в одной личности духовной традиции, идущей с православного Востока, и служения национальной идее крепнущего Московского царства не могло не быть явлением уникальным. И скоро эти линии, персонализированные в лице двух наиболее ярких Сергиевых учеников, Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, разошлись, обозначив два полюса духовной жизни Руси. Их противостояние определило содержание третьего, московского, периода истории древнерусской святости. Отголоски того спора во многом определяют и сегодняшние проблемы русского православия.
Преподобный Сергий умел на определенной границе отстоять права своей духовной жизни над национальным, точнее государственным служением. Преподобный Иосиф Волоцкий, судя по всему, именно в укреплении церкви как государственного института видел смысл своего служения. Идея страха Божия, столь важная для христианского мировоззрения, в какой-то момент подменялась при этом слепым послушанием, опорой на земное, физическое устрашение. Отсюда проистекала суровая непримиримость Иосифа к инакомыслящим, вплоть до призывов к физической расправе над ними. В этом, пожалуй, самое серьезное расхождение его с заволжским пустынником Нилом Сорским, верным заветам христианского милосердия и всепрощения. Парадоксальным образом, именно победа иосифлянства стала началом раскола в религиозном сознании православного общества. Она способствовала гонениям на церковную интеллигенцию. Достаточно вспомнить судьбу Максима Грека, проведшего за свои литературные труды значительную часть жизни в заточении. Восторжествовавший в Церкви иосифлянский дух фактически свел культуру к быту и обряду. Ориентированная на вечные ценности культура, способная говорить на языке науки и философии, призванная давать ответы на вопрошания века сего, на конкретные политические, экономические и этические вопросы, так и не расцвела, приняв сугубо ритуалистический характер. В этом обрядовом виде она и закостенела, не преобразив мир, а превратившись в его часть, которая по мере роста секуляризации становилась всё меньше и меньше... Это один итог иосифлянства. Другой - в характере современного воцерковления, в сугубой ориентации неофита на букву, а не на дух. Новоначальный, погружаясь в церковную жизнь, учится побеждать мирские привычки и страсти, понимает, что нужно держать взгляд, петь и молиться одновременно, а не демонстрировать свой голос и любопытство. Он сдерживает себя в еде, зрелищах, плотских радостях. И в то же время плохо понимает богослужение: слишком много темных мест., тайных молитв, неясных слов, исторических, и потому изживших себя, напластований. Под толстой корой ритуала едва заметно движение соков живого дерева. Казалось бы, надо слегка изменить, сделать более понятным обряд, вспомнив при этом традицию ранней церкви. Но этого-то и не позволяет сделать тень сурового старца. ("Русские святые" Б.Колымагин)
