Это цитата сообщения Marinhen Оригинальное сообщение

ПРОВИНЦИАЛКА [оффлайн] Танча Перед вами Татьяна Яковлева - легендарная парижская красавица, любовь Владимира Маяковского. И история ее - воплощенная мечта русской провинциалки о завоевании мировых столиц [0f2657664186.jpg] Модель и дизайнер шляп, а в зрелые годы еще и влиятельная дама нью-йоркского света Татьяна Яковлева попала в Париж из Пензы малограмотной, больной, но отчаянно мечтавшей. О чем? Обо всем. О парижском шике, о модах, об авто, о коленопреклоненных принцах. Она любила три вещи на свете: богему, моды и стихи. Ей было 19, возраст женского самоутверждения. И все сбылось: ее удавшаяся жизнь - счастливая повесть в трех главах: Россия -Франция - Нью-Йорк. Mademoiselle из Пензы Семья Яковлевых поселилась в Пензе, на юго-восточной окраине империи, когда Тане исполнилось 5 лет: в 1911 году ее отец, архитектор Алексей Яковлев выиграл конкурс на проект «Народного дома», здания пензенского театра, к несчастью, сгоревшего два года назад. Жители Пензы именовали свой город «Новые Афины» - здесь и родина русского цирка, и насыщенная, по провинциальным меркам, театральная жизнь. Почти вся Татьянина родня -люди, причастные искусствам: дед - танцовщик, директор балетной труппы Мариинского театра, дядя -известный художник. Да и женщины в этой семье не пуговицы пришивали: тетушка Сандра Yakovleff пела с Шаляпиным в «Русской опере». И все, как один, Яковлевы - большие чудаки и энтузиасты технического прогресса. [яковлева фото1.jpg] Переехав в Пензу, отец Татьяны купил аэроплан, назвал его Mademoiselle и пугал своими налетами коров на пензенских пастбищах. Крестьяне строчили жалобы на архитектора, считая его Mademoiselle главной причиной падения надоев в губернии. Так что к шумным эксцентрикам, готовым приделать себе крылышки и совершить налет на обыденную жизнь, Татьяна привыкла с детства -поэтому и в Маяковском сразу почувствовала родственную душу. Отец построил театр и еще несколько затейливых купеческих домов, украсивших Пензу, и родители развелись. Мать снова вышла замуж за фармацевта, основательного, спокойного человека, но крена в сторону размеренности в семействе Яковлевых не случилось, а случилась Октябрьская революция. Ешь ананасы, Рябчиков жуй, День твой последний Приходит, буржуй! Знал бы Маяковский, о ком пишет! Для его будущей пассии, буржуйки и дочери пензенского градостроителя, после 1917 года каждый день был как последний. Отчим-фармацевт разорился и умер, заразив Татьяну туберкулезом. Гражданку Яковлеву с двумя дочками, Таней и Людой, уплотнили, выселив в одну комнату, и в буржуйке запылало счастливое прошлое - остатки фамильной мебели. Но семья Яковлевых умела выживать: мать открыла школу танцев, а Татьяна пошла зарабатывать чтением стихов. Она ходила со стихами по госпиталям, как начинающие актрисы ходят на прослушивание и как прошловечные девочки ходили по дворам с шарманками. У русского человека особое благоговение перед теми, кто читает наизусть (знать всего «Онегина» - вершина интеллектуализма), и стихи кормили Татьяну. Хватало на хлеб и на дрова. Оборванная, худая, с процессом в верхушках легких и с образованием объемом 3 класса, Таня километрами читала русские поэмы. Поражала контрастность образа: сущий коммунистический подросток и при этом - Пушкин, Лермонтов, Блок, Маяковский. Таня, Таник, маленькая пензенская кокни, живучая мисс Дулиттл, декламировала раненым красноармейцам: А я одно видел: вы, Джоконда, которую нужно украсть! ...и украли. В 15 лет она мечтала быть похищенной из этой голодной, треклятой дыры в другую жизнь - туда, где «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть». Какие это были нездешние времена! Голод, стихи и половое созревание. Образцом поведения, вкуса и хороших манер с таким отрочеством Татьяна, конечно, не стала. Парижская родня, встречавшая Татьяну во Франции в 1925 году, ужаснулась ее облику и невоспитанности. «Неукротимая девица, вышедшая на перрон из вагона, - пишет дочь Татьяны Франсин дю Плесси-Грей, - великолепная и немытая, одетая в какое-то тряпье, малограмотная и невоспитанная, с ходу начала визгливо заявлять о своих самых заветных пожеланиях, обо всем, чего она ждет от Парижа. «Где тут продаются самые дешевые меховые изделия? А на что похожи брильянты? И где тут проходят лучшие вечеринки, на которых можно познакомиться с самыми роскошными французами из высшего общества?» Бабушка шепнула тете Сандре: «Вся эта коммунистическая белиберда, как мы и ждали, а вдобавок она еще хочет стать графиней». Кичиться титулами уже в начале XX века было не принято, разве что красный граф, писатель Алексей Толстой, не стесняясь, сообщал о своей титулованности. Это парижская бабушка и называет «коммунистической белибердой», порицая демонстративное Танино желание быть графиней. Уж сколько их перевидал Париж, неукротимых девиц, метивших и в графини, и в принцессы, и в феи Морганы, но в 1920-е годы Париж видел в основном другое: русских графинь, разоренных революцией и работавших моделями и официантками. Превращением пензенской дикарки и чахоточной провинциалки в европеянку и «красавицу, в бусы и меха оправленную» занялись дядя и бабушка Yakovleff. Дядя Александр Яковлев, художник ренессансного склада, светский мужчина с мефистофельской бородкой, совмещал в своей натуре артистический эстетизм и авантюрную предприимчивость. Расписывал особняки, церкви, выставлялся в Осеннем салоне с «мирискуссниками», путешествовал с Анри Ситроеном на первых авто по Африке и общался со сливками парижского общества. Ситроен устроил для больной Татьяны визу и паспорт: выезд из СССР в 1925 году - дело хлопотное и малореальное. «Мы жили на деньги дяди Саши, - вспоминает Татьяна, - нас было трое, я, бабушка и тетка». После Пензы квартира Яковлевых на Монмартре показалась Татьяне дворцом: пять комнат, ванная, на кухне газовая плита, телефон, от пола до потолка окна, из которых видна Эйфелева башня. В 19-летнем возрасте у Татьяны случились первые летние каникулы: солнце, безделье, бабушка приносит какао по утрам, из окна полоска утреннего света - вставать не разрешено раньше одиннадцати. Затем юг Франции, пляжи, ультрафиолет, жизнь под палящим солнцем в одном купальнике. Через три месяца туберкулез отступил, и как бывает после счастливого юношеского лета, уезжашь неоформившимся подростком, а возвращаешься загорелой, неузнаваемой юной женщиной. Из нескладной Танчи-Каланчи она превратилась в полнометражную блондинку с невероятными ногами и бровями, растущими почему-то не дугой, как у всех, а приподнятыми вверх полосочками: Не подумай, щурясь просто, Из-под выпрямленных дуг... [ne-nasha-tanya-ARL0139-47_2642x2642.jpg] После выздоровления Татьяны дядя Саша занялся ее образованием: одел от Шанель, заставлял читать Стендаля и Бальзака, учил манерам, ходил с ней по музеям (Кранах и Вермеер: какие костюмы, какие шляпы!), отправил в Ecole de Couture- парижскую школу модельеров, аналог нашей Строгановки, и пытался исправить чудовищный Татьянин акцент, но она была упряма, до конца жизни коверкала иностранные слова. «Весь мир должен был прийти к Татьяне, - пишет ее дочь Франсин, - она не делала ни шагу в его сторону. Всю жизнь она безбожно перевирала английские слова и отказывалась исправлять ошибки, настаивая, что таково ее специфическое произношение». Прежде чем открыть в Париже свое шляпное дело, Татьяна работала манекенщицей: демонстрировала меха и драгоценности, снималась для рекламы чулок. Ее внешность была менее утонченной, чем внешность других парижских красавиц русского происхождения, моделей и аристократок: ни лебединой шеи, ни маленьких ступней, ни нервных пальцев. Спортивная фигура - пловчиха, теннисистка. Вся такая большая, золотисто-коричневая. И ноги, ноги... «Ноги у меня были потрясающие, - вспоминала она в старости, - влюблялись все мужчины, кроме педерастов». Афиши с ногами Татьяны на фоне сероватых пейзажей Cite - первое, что бросилось в глаза Маяковскому в очередной его приезд в Париж. Мода 20-х годов - меха и длинные жемчуга - была Татьяне очень к лицу. «Входит красавица в зал, в бусы и меха оправленная», - воспевал ее шик и красоту Маяковский. Позже Татьяна выработала свой стиль, которому была верна всю жизнь: белые волосы, губы с яркой помадой а-ля вампир, массивное кольцо с гранатом, напоминавшее деталь архимандритского жезла, предпочтение дизайнерским украшениям: «Бриллианты - для тех, кто живет в дешевых кварталах». Днем - туники из шерсти, вечером - туники из атласа и бархата, в любое время года и суток - брюки, юбки только по будням, на работу. Татьяна считала себя эмансипированной женщиной и надела брюки в 20 лет, т.е. в середине 1920-х годов - революционный по тем временам поступок. Дочери Франсин, толстушке и не меньшей упрямице, чем мать, Татьяна твердила: «Носи брюки!». Даже на смертном одре приподнялась и прошептала: «Франсин! Я думаю, ты должна носить брюки! Ты всегда должна носить брюки...». Обточить прямолинейный и резкий характер Татьяны Александру Яковлеву так и не удалось, и, вероятно, эта скифская неукротимость и была изюминкой ее не совсем обычного имиджа. Нравилась эта изюминка далеко не всем, многим стиль Татьяны казался кинематографически аляповатым. Признанной парижской красавицей считалась не Татьяна, а ее сестра Людмила, Лили Яковлева, мисс Европа-1931, но уже в первые годы парижской жизни среди Татья-ниных поклонников были и гении, и принцы: Шаляпин, Прокофьев, Бурбон-Пармский. Маяковский [8.jpg] С Маяковским Татьяну познакомила Эльза Триоле -родная сестра Лили Брик, этой femme fatal Маяковского. В Париж Маяковский ездил как рекламный агент Моссельпрома и Резинотреста, жил в крохотной комнатушке отеля «Истрия», играл в карты, по-французски не говорил и, хоть и был настоящим европейским леваком и авангардистом, очень тяготился общением с соседями-постояльцами - заумными сюрреалистами: «Скучно мне в «Истрии»!» Это был период предрасположенности к любви и женитьбе, Маяковскому хотелось покончить со своим мужским одиночеством. Лиля Брик из Москвы расценивала эти настроения как «жениховскую глупость», пока не узнала, что Волосик ездил в Ниццу видеться со своей американской переводчицей Элли Джонс, которая привезла на Лазурный Берег их маленькую дочку Джонс-Маяковскую. Близкие отношения Лили и Маяковского прекратились 5 лет назад, в 1923-м, но Лиля и не думала ослаблять цепочку. Маяковский по-прежнему был у нее на коротком поводке, оставаясь в семье Лили и Осипа главным добытчиком. Зарабатывал выступлениями на эстраде, рекламой, стихами, исполнял все поручения Бриков, считал, что многим им обязан - Осип издавал его стихи. «Купи рейтузы розовые 3 пары, - писала ему Лиля в Париж, - рейтузы черные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся, духи Rue de la Paix, бусы, если еще в моде зеленые, платье пестрое красивое из креп-жоржета, и еще можно с большим вырезом для встречи Нового го¬да». Из парижских командировок Маяковский привозил и тряпки, и авто, но что если он привезет жену и дочь? Это наносило серьезный удар по благосостоянию Бриков, ибо какая женщина потерпит, чтобы покупали рейтузы бывшей любовнице? И две сестры с цепкими ручками Эльза и Лиля наколдовали: у Тани и Володи будет флирт! Потом точно так же, чтобы отвлечь влюбленного Маяковского от Татьяны, Лиля устроит ему встречу с Вероникой Полонской. 25 октября 1928 года Маяковский был ослеплен явлением Mademoiselle Yakovleff - девушки с метровыми ногами, женщины в стиле «фигурасьон». Они виделись шесть недель в Париже, встречались в кафе «Купель», монпарнасском пристанище художественной богемы, ездили в театры, бывали у Эльзы. В дорогие рестораны водить Татьяну Маяковский не осмеливался, она все же скрывала их роман от яковлевской семьи. Она спускалась вниз, а он уже сидел в такси - и все авто наполнялось электричеством его чувств, его бережности. Главным соперником в любви Маяковский считал Париж: Я все равно Тебя Когда-нибудь возьму - Одну или вдвоем с Парижем. Это соперничество очень ему шло, т. к. он и сам казался современникам «не совсем человеком, а не то городом, не то пламенем заката над ним» - по версии Юрия Олеши. Или оркестром, по версии Осипа Мандельштама: «Маяковский, перестаньте читать стихи! Вы не румынский оркестр!». Невероятно, но Маяковский - это настоящая фамилия поэта, а не придуманный им псевдоним. Его любовь, сверхмощная, необъятная, требовала колоссальных объектов - башен, женщин, городов. За несколько лет до влюбленности в Татьяну Маяковский написал стихи Эйфелевой башне: «Идемте, башня! К нам! Вы там, у нас нужней!». Теперь он так же звал Татьяну, хотел жениться на ней: Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук! Но она не шла, недоступная, заграничная. Стояла, подсвеченная огнями Монмартра, длинноногая модная девочка, и раздумывала, изменить ли с ним Парижу. И решила - нет, не изменить. Эльза потом отшучивалась в мемуарах, что познакомила Володю с Таней «для смеха, под рост», а вышло бог знает что: «Ты одна мне ростом вровень...». Татьяна выделялась на фоне других парижских красавиц, как Эйфелева башня на фоне исторических построек Левого берега. А на Маяковского, идущего по московским улицам, оборачивались все извозчики. Они были во многом похожи: оба большие, эксцентричные, с беспризорным, голодным отрочеством и небольшим образованием. Но главное их совпадение - неподражаемый стиль и шик, искренний интерес к моде, к одежде. Маяковский, хоть и писал: «Кроме свежевымытой сорочки, мне, признаться, ничего не надо», - был одним из самых стильных мужчин Москвы двадцатых годов. Лиля знала, кому доверять выбор рейтуз и платьев: таких качественных костюмов, ботинок, жилеток, рубашек, таких кепи и шляп, как у Маяковского, не носил ни один из членов Политбюро. Он привез из Франции «Рено» -кто ездил тогда по Москве на таких автомобилях? [yakovl.jpg] «У него была своя элегантность, - вспоминает Татьяна, - он был одет скорее на английский лад, все было очень добротное, он любил хорошие вещи. Хорошие ботинки, хорошо сшитый пиджак, у него был колоссальный вкус и большой шик. Он был красивый. Человек совершенно необычайного остроумия, обаяния и колоссального сексапила». И все же для Татьяны Маяковский был эффектен как поклонник, но сложен, как жених. Любовь Маяковского сулила ей множественные осложнения: не возвращаться же в самом деле в СССР, где, не приведи Бог, придется соперничать с Лилей. По-женски она поступила очень умно: связала с поэтом биографию, но не связала с ним судьбу. Стала Музой, избежав тягот совместной жизни. «Ты не парижачка, - перетягивал ее Маяковский. - Ты настоящая рабочая девчонка, у нас все тебя должны любить и тебе радоваться. Таник! Ты способнейшая девушка! Стань инженером. Не траться целиком на шляпья. Танька-инженерица где-нибудь на Алтае. Давай, а?..». Страшно подумать, что было бы, послушайся Таник этих агитпризывов влюбленного мужчины. Не Алтай, конечно, но Колыма 1937 года. Маяковский приезжал дважды, после второго приезда сходил с ума от ревности - несколько месяцев забрасывал ее письмами, надеялся, что Татьяна не устоит, бросится к нему в Москву. Брал ее ласковостями, лирикой, телеграфия, поддевал, рвался видеть, боялся опоздать, просил его выласкать, целовал ее всю и все равно не верил, «что она на него наплюнула». Но чтобы уехать в Москву - для этого требовался пожар сердца, а Татьяна даже в старости, когда выяснилось, что Маяковский самый знаменитый из ее мужчин, на вопрос: любила ли она его, отвечала: «Фифти-фифти, может, да, а может, нет». Некоторое время она ждала приезда Маяковского в Париж, в какой-то момент письма от него перестали приходить, он не ехал, ему не давали визы, но Татьяна этого не знала. Думала, что «любовь поцвела, поцвела и скукожилась» - он остыл, замолчал. Позже Эльза сообщила ей, что ГПУ не дает Маяковскому паспорт. А в Москве Лиля Юрьевна при Маяковском, как бы случайно, прочитала письмо сестры: Татьяна выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, венчается с ним в церкви, в белом платье, с флердоранжем. Маяковский забросил чемодан в машину и рванул куда-то прочь, в ночь, в Ленинград. Девочки, которая ждет, из Татьяны не получилось. Радуйся, радуйся, ты доконала! Теперь такая тоска... «Одно из слагаемых общей суммы назревшей трагедии», - скажет о свадьбе Татьяны кто-то из друзей поэта. Они все в итоге оказывались при мужьях, женщины Маяковского: Лиля, Нора, Таня. Много свадеб и одни похороны. Свадьба Татьяны и виконта дю Плесси состоялась 23 декабря 1929 года, за три месяца и двадцать один день до самоубийства Маяковского. Похоже, что Татьяна так никогда и не узнала, что это не какие-то абстрактные сотрудники ГПУ, а конкретно Лиля Юрьевна не выпустила Маяковского в Париж. Брики, серьезные люди, имевшие удостоверения НКВД и водившие дружбу с Яковом Аграновым - Агранычем, надзирателем литературных дел в России. Не ему ли на ухо Лиля шепнула, что Маяковский не вернется? Ее взорвали стихи: Мы теперь К таким нежны - Спортом выправишь не многих, Вы и нам в Москве нужны, Не хватает длинноногих. Кто это «мы нежны»? Кому нужны?! Коротконогой и уже не очень молодой (на 15 лет старше Татьяны) Лиле длинноногие в Москве были не нужны. Роман романом, но посвящать стихи - это уже предательство. Маяковский говорил о любви и красоте из Парижа - а откуда же еще об этом говорить? - и говорил об этом ДРУГОЙ женщине. Письменное признание в любви страшнее штампа в паспорте. Вечности плевать на гражданские состояния, но адресаты гениальных строк у нее на строгом учете. Ни до, ни после «Стихов Татьяне Яковлевой» Маяковский не посвящал стихи другим женщинам, только Лиле -Лилечке, Личике, Кисе. «Дай мне последней нежностью выстелить твой уходящий шаг». Это Лиле Брик. «В поцелуе рук ли, Губ ли, В дрожи тела Близких мне Красный цвет Моих республик Тоже должен Пламенеть». Это Татьяне Яковлевой. Какие уж тут сравнения... Споров о мыльнице Маяковского Татьяна с Бриками никогда не вела, стихи, посвященные ей, во всем уступают посвящениям Л. Ю.Б., но Лиля все равно ревновала до гроба. Уничтожила все письма Татьяны Маяковскому («Не из ревности, а для того, чтобы внутренний мир Татьяны не стал достоянием досужих, равнодушных людей»), засылала в Америку к ней лазутчиков (А что есть у нее, чего нет у меня?) и перед своей смертью прислала Татьяне белый платок - знак примирения, а, вернее, того, что ничего не забыла, ничего... Ревность тоже ведь живое чувство, с течением времени у Лили она трансформировалась, но не ослабевала. В старости Лиля ревновала уже не к Маяковскому, а к тому, что Татьяна - очень известная дама нью-йоркского света, сама выводившая в свет и кутюрье, и художников, и поэтов. Они соперничали салонами (во всяком случае, Лиле казалось, что соперничали). К Татьяне ходили Уорхол, Дали, Ростропович, Диор, Бродский, весь русский эмигрантский балет и весь культурный Нью-Йорк. К Лиле - Вознесенский, Плисецкая, Щедрин. Лиля доживала свой век с исследователем Маяковского Катаняном и гордилась платьем, подаренным Ивом Сен-Лораном. Катанян ходил с палочкой, к которой приделал велосипедное зеркало: «Чтобы я мог увидеть секретаря Союза писателей и вовремя отойти в сторону». Поэзия - совершенная форма нестарения и бессмертия. Написав «Стихи Татьяне Яковлевой», Маяковский написал ей рекомендательное письмо в будущее. Причастность к Маяковскому возводила Татьяну в ранг исторических личностей, делала ее шарм неувядаемым. Но часто бывает так: что-то вспыхивает в судьбе человека, освещает его звездным огнем и гаснет навсегда. А человек живет еще долго и скудно. Любви Маяковского с лихвой хватило бы на целую историческую биографию, но и после нее звезда Татьяны не гасла и стояла высоко.