Это цитата сообщения Полковник_Баранец Оригинальное сообщение

НЕЖНЫЕ СТОНЫ. Служба, любовь и драма полковника Генштаба. Роман (1 глава)


Тов. Чубайс, я досрочно выполняю данное Вам обещание (давал ведь Слово офицера!) показать народу несколько кусков новой моей книги. Так что можете считать, что первый отрывок я посвящаю Вам.

В моем романе 4 части и 40 глав (примерно 700 страниц).
По договоренности с издательством, я имею возможность выставить на блоге не более 30% текста.
Буду признателен всем читателям, которые помогут мне избежать ошибок и неточностей, а также дадут дельные советы, которые помогут улучшить текст (на субъективные, капризные, эмоциональные мнения и вкусовщину типа "нравится-не нравится", а тем более - откровенно предвзятые и злобные (а такие неизбежно будут!) - я обращать внимание не стану, - в таком случае ни одна из моих предыдущих книг никогда бы не вышла.
Ну да ладно. Читайте.

Виктор БАРАНЕЦ

НЕЖНЫЕ СТОНЫ
Служба, любовь и драма полковника Генштаба

Роман




«И тоскуя, и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность, – печальная теплота, оставшаяся там, где очень мимолетно скользнула когда-то любовь, – заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ»…
В. Набоков. «Машенька».

1

В тот самый год, когда в Российской армии особенно сильно лютовали кадровые реформы министра обороны Сердюкова и начальника Генштаба Макарова, десятки тысяч офицеров попадали под сокращение и уходили на гражданку.

Увольнение грозило тогда и 45-летнему полковнику Генштаба Артему Павловичу Гаевскому, - мужчине, что называется, в самом соку, в меру амбициозному и знающему себе цену, с тайным (фигурально говоря) генеральским жезлом в офицерском ранце.
До назначения в Москву служба помотала его и по дальневосточным, и по северным, и по южным гарнизонам. Там он еще майором (уже закончившим военную академию) и был замечен строгими столичными инспекторами, - не раз блистал перед ними профессорским знанием вверенного оружия.

А еще (если по правде сказать) командир полка Гаевский умел отменно принимать проверяющих его часть московских, окружных или армейских начальников, - устраивал для них и рыбалку с ухой, и охоту с шашлычками, и щедрые попойки в бане. До легкомысленных гарнизонных «девочек», правда, не доходило, хотя один столичный генерал явно по привычке и уже в бессознательном состоянии грозно спрашивал у Гаевского:

- Комммандииир… А где наши Афффродиты?
Начмед полка Карадзе (со змеей вокруг широкогорлого фужера на петлицах) тяжелым, свинцовым голосом бубнил в ухо Гаевскому: «Ярко выраженные симптомы поверхностной алкогольной комы. Надо уносить. Капустный рассол уже в номере».

А после очередной инспекции в полку штаб армии приказал Гаевскому подготовить для совещания комсостава с участием высокого московского начальства доклад о новых методах применения боевой техники в условиях активного радиоэлектронного воздействия противника. Парочка его оригинальных идей особенно понравилась командующему войсками противовоздушной обороны старенькому и вечно пахнущему коньяком генералу Торбину.


Слегка прикорнув в президиуме совещания, он проснулся во время громкого доклада Гаевского и, кажется, был в восторге от того, что услышал. Ибо воскликнул:

- Да этот подполковник нескрываемо умен!

Шутка-шуткой, но уже вскоре старшие командиры стали прочить Гаевскому повышение по службе.
А в том же году предстоял полку еще один суровый экзамен — осенняя проверка. Гаевский построил на плацу личный состав и толкнул пронзительную речь, - похлеще чем Суворов перед броском через Альпы или Кутузов — перед Бородино. В тылу суровых камуфляжных рядов очкастый солдатик с неприконченным филологическим образованием насмешливо бубнил:
«Выходи Петр. Его глаза сияют, лик его ужасен. Движенья быстры, он прекрасен, он весь, как Божия гроза».
- Это Парфенов там опять поэзию пиздит? - повернув голову к строю, сквозь зубы говорил взводный Зенов, - ты у меня сегодня сапожной щеткой вот этот плац чистить будешь! Пушкин херов!
Вскоре тот же генерал Торбин и с такой же мучавшейся «после вчерашнего» штабной полковничьей свитой проводил строевой смотр, - с этого начиналась осенняя проверка.
Торбин пуще Императора Александра II обожал строевые смотры, испытывая к ним какую-то фанатичную любовь. В безупречно выглаженной адъютантом форме, в лаково сияющих сапогах, от блеска которых, казалось, жмурилось даже солнце, он грациозно делал приставные шаги вдоль офицерской шеренги и, становясь во фрунт перед каждым опрашиваемым им, величественно впивался в него глазами с белками цвета вареных креветок и включал один и то же вопрос, отдающий коньячным перегаром:
- Жалобы, заявления, пожелания есть?
- Есть, товарищ генерал! - нагловато рявкнул ему в ответ взводный Зенов, - есть желание!
Торбин насторожился, офицеры свиты, стоявшие позади него, зашелестели блокнотами, как стенографисты северокорейского бога Ким Чен Ына, и ошпарили стоявшего рядом командира полка лютыми и недоуменными взорами, - мол, это че за оборзевший кадр у тебя служит?
- И какое же ваше желание, товарррищ старррший лейтенант? - спросил Зенова Торбин, явно снедаемый начальственным любопытством.
- Служить Родине так, как вы, товарищ генерал!
Сердце старого генерала, попахивающего пенсией, дрогнуло:
- Спасибо, сынок, - велюровым голосом сказал он, - далеко пойдешь!
Командир полка посмотрел на Зенова таким взглядом, который сулил старшему лейтенанту досрочное звание или вышестоящую должность. Ну, может быть, отпуск в летнее время.
- Орлы, орлы! - говорил Гаевскому тот же Торбин уже через неделю, когда один из дивизионов полка хорошо отстрелялся на полигоне под Астраханью, - я тебя за подготовку таких бойцов к ордену представлю.
Артем Павлович был так вдохновлен и удавшимся смотром, и результатами стрельб, и похвалой генерала Торбина, что его с бодуна потянуло на поэзию (тут надо сказать, что стихоплетством он баловался еще со школьных лет).
В то утро после ночной баньки с инспекторами приступ поэтического вдохновения пер из него, как дрожжевое тесто из кастрюли.
Закрывшись на ключ в своем командирском кабинете, он «плескал на раскаленные колосники» - пил с глубокой и блаженной отрыжкой ледяное пиво из горла, и, частенько шаря мутными глазами по потолку, подрагивающей рукой писал на тыльной стороне памятки солдату:

На стрельбах и смотрах ложимся мы трупом,
Гордимся мы нашим зенитным полком!
Устало мы дышим на Торбина супом, -
Он весело дышит на нас коньяком!

Вскоре в «Красной звезде» появилось большое интервью с портретом Гаевского - черно-белый Артем Павлович с провинциальной натужностью задроченного уборкой хлеба кубанского комбайнера смотрел вдаль.
Гаевский делился опытом снайперской стрельбы зенитными ракетами, а заодно казуистическим языком со множеством недомолвок (чувствовался почерк бдительного цензора) рассказывал о новых способах противодействия радиоэлектронным средствам противника.
Уже на другой день после публикации в газете, его вызвали телеграммой в Москву.
В условленный день он прилетел в столицу, где его долго пытали в военно-научном управлении, а затем отвезли в военно-промышленную комиссию при правительстве, и там тоже генералы и полковники, а также люди в цивильном с какой-то ехидной недоверчивостью целый час «допрашивали» как он, супротив установленных требований, умудрился отстроиться «от вражьей глушилки» и метко запустить ракету.
На том экзамене он чувствовал себя, как рыба в воде, говоря о программах, алгоритмах и тестах. Сам Сергей Борисович Иванов (он курировал тогда военную промышленность в правительстве) крепко пожал ему на прощание руку и облучил своей легендарной солнечной улыбкой.
А через несколько месяцев пришел в полк приказ министра обороны о назначении Гаевского в Генштаб. Почти следом подоспело и звание полковника.

***

Был он хорошо образован, строен и щеголеват, не то, что уж совсем красавец писаный, но весьма, весьма симпатичен. По утрам печально поглядывал он в зеркало на свои войлочные седеющие виски, всегда нежирно попахивал импортным одеколоном (жена говорила «непатриотично вонял»). А еще - имел такой тембр баритонистого голоса, который каким-то колдовским образом приманивал женщин.
И вот так вдруг случилось на службе, на самом ее звездном полковничьем пике, – после семи генштабовских лет и ордена «За военные заслуги» он к ужасу своему оказался среди тех, кому надлежало отправиться в запас.
Но его от преждевременного выхода на пенсию спас случай и начальник управления генерал Андрей Иванович Курилов. Хотя именно он первым с похоронным видом сообщил Гаевскому, что вынужден подчиниться приказу начальника Генштаба и сократить должность, на которой служил полковник.



Во время того тяжелого разговора Курилов вспомнил о дерзком выступлении Гаевского на совещании у начальника Генштаба. Артем Павлович был категорически против сокращения офицеров военной приемки на заводах, где производились зенитные ракетные системы. Гаевский назвал такое решение преступным. Да, да, да, - именно так! Правда, и сам в тот момент испугался своих горячих слов – не переборщил ли? Но было поздно.




- Товарищ полковник, прошу следить за выражениями, - раздраженно сказал ему тогда начальник Генштаба Макаров, - если вы ставите под сомнение директиву министра обороны номер 102, то вам не в армии служить надо, а на базаре картошку разгружать…



- Ну ты хоть теперь понимаешь, откуда холодный ветер подул? Тем своим выступлением ты сам себе подписал приговор, сам, можно сказать, в свой стакан плюнул,– сочувственным тоном говорил Гаевскому Курилов, - ты покатил бочку и на министра, и на начальника Генштаба… Кастрация военной приемки – это же его идея…



Курилов с какой-то кирзовой дипломатичностью пытался показать Артему Павловичу, что к сокращению его должности он не причастен, что ему жаль расставаться с таким добросовестным и знающим дело подчиненным.



«Ну зачем же лукавить, товарищ генерал? – хотел было срезать начальника Гаевский, - к чему эта фальшивая скорбь? Если я такой «добросовестный и знающий дело», то почему же вы освобождаетесь от меня?».



Но он промолчал.



Курилов, видимо, догадывался, какие мысли в ту минуту роились в голове полковника, и двинул еще один аргумент:



- У тебя ведь уже и приличная выслуга, и полковничье звание, и квартира есть, а у пятерых офицеров нашего управления своего жилья еще нет. По чужим углам уже лет семь маются. У двоих – по трое детей. У жены Федорчука — рак. Согласись, что было бы несправедливо и бездушно увольнять их.



Тут Гаевский уже не выдержал и пошел решительно в контратаку:



- Андрей Иванович, я все это понимаю. Но ведь вы не поборолись за меня, а смиренно приняли решение НГШ (начальника Генштаба). К тому же по вашему рассуждению выходит, что для Генштаба сегодня нужнее офицеры, не имеющие своего угла, а не те, которые…



В этот момент на тумбочке у стола Курилова пружинисто и глухо зажужжал телефон закрытой связи, - генерал снял трубку. Судя по некоторым его фразам и теплому, дружескому тону речи, говорил он с хорошо знакомым человеком. Курилов несколько раз произнес слово «НИОКР» (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы) и упомянул «карандаш» (так в обиходе генштабисты называли новую зенитную ракету, которая уже больше года испытывалась на полигоне Капустин Яр под Астраханью).



Гаевский знал, что деньги, выделенные из военного бюджета на ее разработку по гособоронзаказу, уже заканчиваются, и было похоже, что собеседник Курилова просил его помочь с дальнейшим финансированием испытаний «карандаша».





- Ну ты, брат, и хитер! Меня на пулемет без бронежилета бросаешь! - незлобливо восклицал Курилов, - Егорыч (это было отчество начальника Генштаба) порвет меня на британский флаг! С твоей просьбой зайду к нему генералом, а выйду пенсионером… Начальство не любит, когда у него просят денег… Оно любит, когда деньги ему дают… Хе-хе-хе…

Телефонный собеседник Курилова что-то минуты две говорил ему. Генерал то хмурился, то ухмылялся, то повторил два раза:



- Ладно-ладно, ради тебя - рискну…



А затем он с явным блаженством в глазах заговорил о предстоящей субботе, о рыбалке, о каком-то озере, на которое он, судя по всему, должен был ехать с тем человеком, который находился на другом конце провода.



А ближе к окончанию того телефонного разговора генерал сказал в трубку:



- Кстати, Федорыч, у меня тоже есть просьба… Лич-на-я. Ты понял? Лич-на-я. У тебя там свободной офицерской должности для моего хорошего человека не найдется?... Ты его наверняка знаешь. Гаевский… Что?… Да-да, он самый! Так что не кот в мешке. Как от сердца отрываю… Жалко отпускать такого спеца.



Курилов прикрыл микрофон телефонной трубки мясистой ладонью, весело подмигнул Гаевскому и шепнул:



- Померанцев!



Глеб Федорович Померанцев был начальником военного научно-исследовательского института на Ленинградском шоссе, - Гаевский знал его.



Курилов продолжал вежливо, но упорно наседать на Померанцева:



- Федорыч, я ведь тебя тоже не раз выручал... Забыл?... Ты про братца своего забыл?... А про Смирнова?...



И - после паузы:



- Ну это уже совсем иной разговор!… Я всегда подозревал в тебе неистребимые запасы советской благодарности… Кстати, как там поживает старикан Кружинер? Привет ему…. Да-да, забавный дед, ходячая история… Энциклопедия анекдотов! Он как-то мне рассказывал анекдот про смерть Абрама. Не слышал? Абрам умирает, значит, приказал и в спальне, и везде в доме выключить свет и собрать семью. И вот когда все собрались, Абрам спрашиает в темноте:
- Сара тут?
- Тут я.
- Циля тут?
- Тут.
- Мойша тут?
- Тут, папа.
- Есик тут?
- Тут, дедушка.
- А какого же хера свет на кухне горит?!
И Курилов рассмеялся, правда, смех его был уже жалкой копией того смеха, какой вырвался из него в тот раз, когда старик Кружинер рассказал ему этот анекдот на полигоне под Астраханью.
Переговорив с Померанцевым, Курилов положил на место телефонную трубку и бодрым тоном победителя стал басить:



- Ну что, Артем Палыч, тебе, считай, повезло! Померанцева я уломал. Он согласен взять тебя. У него там есть вакантная офицерская должностенка...



- А если начальник Генштаба будет против? – мгновенно вычислил возможную опасность Гаевский.



- Я с ним насчет тебя переговорю. И все же не думаю, что он злопамятный до такой степени.



Засветились надеждой печальные глаза Гаевского. А в веселых глазах Курилова наоборот - вспыхнула хмурая настороженность. И голос уже холодный, с наждачком:



- Но есть одна неприятная закавыка, Палыч. Должность там это… подполковничья…



После этих шершавых слов генерала на лице Артема Павловича - снова унылая задумчивость.



- Я панимаю, я тебя па-ни-маю, - в растяжку произнес Курилов, - взять в Генштабе полковничью высоту, откуда и до генеральской звезды недалеко, а теперь сдать ее без боя – обидно, конечно. Но если еще хочешь послужить, - соглашайся. А впрочем, сам решай, – либо вешать китель на гвоздь и становиться пенсионером, либо идти на нижестоящую должность. Моя совесть перед тобой чиста.



- Андрей Иванович, - растерянно заговорил Гаевский, - а вдруг меня и там сократят?



- Ну это вряд ли, - ободряющим тоном отвечал Курилов, - пока институт Померанцева по заказу Генштаба занимается «карандашом», его кадры вряд ли пропалывать будут.



Генерал замолчал, дробно барабаня пальцами по столу. Затем продолжил, возвратясь на тот же круг мыслей:



- Да-да, что касается института Померанцева, то резать его штаты Сердюков с Макаровым вряд ли рискнут. В Кремле ждут новую ракету и Первому уже доложено... Так что не дрейфь. Посидишь у Померанцева годик, а потом я тебя снова в Генштаб заберу. Может, еще и генералом станешь.



Сказав это, Курилов повернул голову в сторону висевшего за его спиной портрета круглолицего министра обороны в гражданском костюме и с чубчиком на бочок. Взглянул на него и негромко, с налетом презрения в басистом голосе, произнес:



- Ну не будет же вечно длиться этот кадровый бардак.



Гаевский нехотя, но согласился. А что было делать?



Он хотел служить.



И часто потом думал о значении случайностей в офицерской судьбе. Ведь не позвони в тот день и в тот час Померанцев Курилову, и был бы он, Гаевский, полковником запаса, и ездил бы по московским фирмам и конторам в поисках подходящей работы. Или играл бы в домино с отставничками под липами во дворе. А теперь вот как все вдруг спасительно обернулось. Хотя и досадно, конечно, что из Генштаба приходится уходить на нижестоящую должность. Но вот такая она — жизнь. Дает иногда вроде шоколадку, а внутри — горчица…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.